Буча. Синдром Корсакова

Омоновец нахмурился.

— Скукота тут у вас, братуха, — продолжает Капуста. — Может, что ненужное есть, так мы приберем, в хозяйстве оно ничего не бывает лишним. Ну, там патроны, гильзы использованные. А то, может, тельняшки старые, носки. Мы ничем и не побрезгуем.

Здоровяк омоновец соображал туго: два месяца у перевала — день изо дня одно и то же. А тут мужик-балагур: морда хитрая, лоб здоровенный и ручищи каменные, пальцами, как клещами, в руль вцепился, ножны на поясе. Не таится, и голос спокойный, уверенный. Бывалый мужик — с Кавказа. Омоновец повеселел на глазах. Гоготнул, подкинул пулемет, протянул документы Капусте.

— Веселые вы рыбяты, — не то вологодский, не то волжанин по говору. — Ну, катитесь. Осетины все одно вас пошмонают. Запрещенного-то не везете? Документы в порядке. Катитесь.

Поля, поля с обеих сторон.

«Нива» резво бежит.

На границе с Осетией — пост чеченский. Капуста постовым бородачам отвешивает «саламы» по местным обычаям. У Вязенкина аккредитационное удостоверение посмотрели: «Где паспорт?» — спрашивают. «В багажнике, — говорит Вязенкин, — доставать долго, брат». Сержант-бородач понимающе кивнул.

— Дик ду. Счастливой дороги!

— Дик ду, — Вязенкин ему в ответ, — все хорошо, брат!

Через сто метров на своем посту осетины всю машину перевернули. Капуста слова не произнес. Вязенкин бутылку пива откупорил: булькнул — икнул. Ефрейтор-осетин обиженно спросил, чего это журналисты такие недовольные сделались. Порядок есть порядок. Терроризм в округе, понимать надо!

Радио не ловилось. Вязенкин разглядывал однообразные пейзажи равнинной Осетии. «От Чечни ничем не отличается, — подумал Вязенкин. — Там война, а здесь мир. Где же граница? Нету».

— А ты не боишься ездить по Чечне? Вдруг обстреляют? — спрашивает Вязенкин.

Капуста, не сбавляя скорости, вильнул, объезжая очередную яму.

— Еще попасть надо.

Дорога выровнялась. Капуста принялся рассказывать:

— В первую чеченскую войну я служил в Баклановском казачьем батальоне. Мужики взрослые, казачки-добровольцы, разный народ, но с опытом, — он выдержал многозначительную паузу. — Пленных не брали. Правозащитники разные ух как были недовольны! Нам-то что? Нам сказали, мы воюем. Все ж с Кавказа, обычаи знаем: коль кровь потекла на Кавказе, о каком праве речь может идти. Чечены наших тоже кромсали безжалостно, понятное дело.

Впереди завиднелись в густых рощах берега Терека. У понтонного моста пришлось заглушить мотор и ждать — навстречу шла военная колонна. Капуста выбрался из машины, поправил зеркала, протер стекла.

— И вот как-то дали нам ориентиры, выставиться на таком-то рубеже. Мужики сели, стали кумекать: место гнилое — ложбина, если подберутся незаметно, то всех и положат, даже пыкнуть не успеем. Принимаем решение вбочь немного стать, на краю леска. Ну, стали. Ночью — вау, вау, там-тарадам! «Град» по той ложбине вдарил. Мы утром поднялись и снова на марш. Идем мимо, смотрим — воронка на воронке. Думаем, да-а, лежать бы сейчас всем в одной братской могиле и фамилий бы не узнали. Тут командир наш связывается со штабом армейским. Там переполох: «Как, такие сякие, вы живы?! А нам доложили, что по вам вражеская артиллерия отработала, что в пух и прах вас, как говорится».

Дорога освободилась, поехали дальше. До Моздока оставалось километров тридцать.

Радио зашумело — поймалась волна.

— «Красиво ты вошла в мою грешную жизнь. Красиво ты ушла из нее», — пел Меладзе.

«О чем он поет? Господи, он же о женщине поет! — терзается Вязенкин. — Да к дьяволу все! Полторы тысячи баксов, плюс зарплата. Я при деньгах. Что еще нужно человеку для счастья. Свобода. Две недели отгулов. Свобода!»

— «Красиво, ты вошла в мою грешную жизнь».

— Менты на постах творят беспредел, — Капуста радио приглушил. — В Чечне такое не прокатит, там народ живет по понятиям. Дикий народ, но понятия есть. Как из Чечни солдаты выезжают, — что в Осетии, что в Ингушетии, что на Ставрополье — грабят солдатню. Остановят на посту — знают, что солдатики едут с деньгами — кому патроны подкинут, кого тяжелым по голове и в яму. Кавказ большой, народу здесь разного много. У меня кунаки от Майкопа до Махачкалы, везде проеду — ни словом, ни делом не обидят. А почему, знаешь? На Кавказе слово имеет вес, а потом уже пуля. Это я к тому, что у каждой нации есть свои выблядки: и у русских, и у осетинов, и у чеченов с ингушами. И среди рыночных цыганов попадаются приличные люди.

«Нива» въехала в Моздок.

У первого светофора встали на красный свет. Вязенкин улыбнулся про себя — светофор. Эх, цивилизация!.. Девчонки в коротких юбчонках: ножонки, грудки-вишенки! Ах, как засвербело-то.

— Пивка на дорогу и пожрать бы.

Вязенкин подумал о жене, — но далеко еще до жены: пары нужно выпустить, а уж после о любви думать. Жена ж, она единственная.

— Ты недоговорил — кто стрелял-то по вам?

— Свои стреляли.

Капуста съехал с перекрестка, свернул в проулок. «Нива» остановилась. Потянуло шашлыком.

— Свои. А чего стреляли, так нам недодумать было тогда. Через месяц расформировали наш батальон баклановский. Правозащитники нас побороли. Вон ларек, тут и пива, и еды купишь на дорогу.

В Пятигорск въехали спустя два с половиной часа. Вязенкин денег отсчитал Капусте, как договаривались, пожал его каменную ладонь. Капуста сказал, если что нужно, звоните, оставил свой телефон и погнал «Ниву» обратно.

За стеклянными дверями «Интуриста» Вязенкин наконец ощутил все прелести цивилизации. Встретил Лешку Дудникова, корреспондента Госканала. Лешка сиял. Они обнялись, как водится среди военных корреспондентов. Планы на вечер? Совпадают планы — посидеть в баре, поглазеть на девчонок. В номере Вязенкин, будто назло всем обстоятельствам и неприятностям, кинул сумку посреди комнаты, пнул ее ногой. Откинув занавески, распахнул балконные двери. На гору Машук вверх по канатной дороге скользил подвесной вагончик с людьми.

Некстати вспомнил Сашку…

Подумал, что надо ополоснуться: полез в ванную прямо в носках, трусах и кислой прелой майке. Разомлел в горячей воде. Слушал тишину и скрипы кровати в соседнем номере. Через полчаса он выбрался из ванны и улегся на чистые хрустящие простыни, подложив руки под голову. На стене тикали электронные ходики. Вязенкин присмотрелся: секундная стрелка дергалась, но стояла на месте. «Батарейка сдохла», — подумал Вязенкин и улыбнулся широко по-детски. Непередаваемое состояние блаженства завладело его телом.

Так он и уснул.

За окном быстро стемнело, замерла канатная дорога на Машук. Пятигорск мерцал огнями; где-то внизу на первом этаже «Интуриста» в баре заиграл ансамбль.