Буча. Синдром Корсакова

* * *

«Зенит» снова выиграл. Гога Мартыновский танцевал джигу на заплеванном бетоне перед своим вагончиком. Небо затянуло плотной облачностью — ни ветерка. Флаг над вагончиком Мартынов повис сморщенной тряпкой. Гога подпевал себе на тарабарском языке и давил пятками окурки.

Гога много учился в свое время, он был специалистом по Кавказу.

— Что такое современный Кавказ? — спрашивал Гога и сам же отвечал: — Театр, как и прежде. Роли его актеров распределены еще на заре цивилизации, когда утро начиналось с Востока. Но теперь актеры поменяли позиции, забыли роли. Утро начинается на Западе, день на Западе. Восток дряхлеет.

Гога умел изъясняться образно, не всегда и не всем понятно.

— Проще?.. Проще так. Жили в горах люди, пасли овец. Племя было малочисленно, но было гордое, как снежные вершины великих гор. Еды не хватало. И тогда воины уходили в набег на равнину. Они крали скот, убивали мужчин и мальчиков, угоняли в рабство женщин и девочек.

Гога делал таинственные глаза.

— Но что происходило дальше? Казаки с равнин подбирались к предгорьям и нападали на гордое племя. Убивали мужчин, угоняли в рабство женщин, ну и так далее.

Широкое умное лицо Гоги искажала гримаса иронии.

— Что я имею сказать? Было равновесие. Театр-Кавказ играл одну и ту же пьесу, столетиями не меняя репертуара. И что теперь? Цивилизация Запада принесла им, гордым, диким племенам, свое цивилизованное добро. Чем все закончилось? Да еще не закончилось. Но, имею сказать, зрителем в первых рядах больше быть не хочу — опасно для здоровья и разума. К тому же билеты стоят дорого, неоправданно дорого.

Гога никогда не раздражался, если слушатель был бестолковым.

— Я понятно изъяснился про Кавказ?

Гога танцевал джигу. Вязенкин наблюдал за ним из дверей своего вагончика. Внутри громко сморкался над умывальником Пестиков. Гога в общем-то был неплохим человеком. Просто так было заведено в системе информационного бизнеса. Если компания-конкурент делает рейтинг на крови, то будет непростительно и постыдно другой компании не воспользоваться тем же самым. Страна одна, новости одни и те же. Все по цепочке, как в сумасшедшем доме — где желтые стены и нет часов с кукушкой.

Гога заметил Вязенкина, выдал напоследок ритмичную чечетку и, впечатав каблуки в бетон, закричал громко, но интеллигентно:

— Шнуров посвятил новую песню «Зениту». Как — стоит выпить? Мы завтра домой. Вы через Моздок? А мы решили сразу в Пятигорск, не останавливаясь.

Вязенкин, всей кожей ощущая надвигающиеся неприятности, вдруг захотел поделиться с умным Гогой Мартыновским. Гога выслушал Вязенкина. Вязенкин путался в деталях, но в общих чертах сцена ликвидации обрисовалась.

— Зачем тебе это все? — серьезно спросил Гога.

Вязенкин, не думая и не отдавая отчета словам, ответил:

— Эксперимент. Да. Я ставлю над собой эксперимент. Как далеко я могу зайти.

Гога перебил — это было неинтеллигентно. Но Гога перебил:

— Старик, я работаю на «ящике» уже десять лет и уяснил для себя одну, самую главную истину. Догадываешься какую? Главное — вовремя остановиться.

— Я хочу написать книгу.

— Кто будет читать твою книгу? О чем ты будешь писать?

— О нас.

— О том, что мы все просроченные продукты испорченного времени, что мы врем и пакостим друг другу, что мы продажные журналюги, что мы пользуем проституток за казенный счет и тупо трафаретим в прямых эфирах? Стряпаем примитивные сюжеты между выпивками и блудом? Об этом? Кого ты удивишь?.. Это так же как произнести в прямом эфире слово «х…й». Тебя уволят с работы, мотивируя тем, что это слово, пардон, все знают. А наша работа, дружище Вязенкин, новости!

Гога грустно посмотрел на Вязенкина.

— Это моя последняя, пардон, крайняя командировка на Кавказ. Я ставлю точку.

— Ты говорил, что ставить точку рано.

— В названии — да! Но я, дружище, уже отыграл свой эпилог. По-серьезному если, предлагают новую работу: пойду трудиться в пресс-службу футбольного клуба «Зенит». Не стреляй больше по флагу. Обещаешь?

Гога пошел к себе, обернулся.

— Мой тебе совет — завязывай ты с этими экспериментами. Не рассказывай больше об этом «афганце» никому. Не поймут.

«Болтун я», — подумал Вязенкин, ему хотелось провалиться сквозь землю. Как его отбрил, «обрил наголо» умный Гога Мартыновский.

— Вам еще сколько здесь? А то может с нами? — спросил Гога.

— Я уезжаю сегодня, — ответил Вязенкин.

Гога задумчиво и, как показалось Вязенкину, с сожалением посмотрел на него.

— Знаешь, если ты серьезно решил писать, то напиши повесть о солдате. Так будет честней, — сказал Гога Мартыновский и, пританцовывая, направился к своему вагону.

Твердиевич разбил большую чайную кружку — подарок жены: легко смахнул со стола вместе с бумагами, карандашами и клавиатурой компьютера. Психанул Твердиевич. Оттого сконфузился, рассмеялся себе в лицо — скривился, как от зубной боли. Они все играют в подкидного дурака, но с кавказским акцентом, — играют года с девяносто четвертого, а может, и раньше. И козыри давно на руках. На чьих? Уж точно не у него, начальника правительственной пресс-службы Андрея Андреевича Твердиевича. От бессилия хотелось сорвать злобу — хоть на кружке, хоть на ком-нибудь. Вязенкин! Потрох сучий!

За дверью шаги.

«Сэкономили фанеру, мастера… Не могли сделать приличные двери. Куда деньги идут?»

Вошли двое. Серые брюки и туфли заляпаны желтой глиной. «Из Ханкалы, пластилиновой страны», — машинально подумал Твердиевич.

— Привет тебе, Андрей Андреич, из Ханкалы, пластилиновой страны.

Твердиевич швырнул на стол бумаги, ногами затолкал под стол осколки. Поздоровался сухо с «серыми костюмами».

— Вы мысли, что ли, читаете?

Контрразведчики переглянулись.

— Работа такая. А у нас добрые вести, — сказал Сергеев.

— Вязенкина расстреляют, а «Независимую» разгонят?

— Да нет, — ответил Сергеев; он снял кепку и пригладил редкие волосы на макушке. — Все не так плохо, как ты думаешь. Вести на самом деле приятные. Ты вот что, нагрей кипятка, а мы пока покурим и полазаем в Интернете.

— У меня есть выбор?

— Давай, давай. Козыри на руках к деньгам, знаешь ведь. Вам премию дают?

— Лишили из-за этого козла!

— Ничего, дадут в следующем месяце, точно дадут.

Твердиевич схватил графин, хлопнув дверью, вышел.

Правительство ушло на выходные: обсудили бюджет, отчитались за потраченные деньги и ушли. В пятницу был скудный, в одну государственную камеру, «подход». На лентах выскочило сообщение: «В Веденском районе обстреляли колонну, в Курчалое убили милиционера». Обычное дело. Начались выходные. Новая власть разъехалась по родовым селам, кто побогаче махнул в Пятигорск, Москву отдышаться на свежем воздухе. Остались он, Твердиевич, да бородатый охранник за монитором компьютера с «гранатами против англичан», еще с десяток невнятных людей в коридорах Дома правительства. Еще этот, с Шатоя, напросился ночевать!.. Имени его Андрей Андреевич никак не мог запомнить — чудное было имя, редкое для славянского уха. Мужик он был неплохой, исполнительный, статейки разные нужные писал. Говорил, что обижается народ на власть, война закончилась, а жизни нет: зачистки, федералы злобствуют. Боевики стращают расправами. Кто ж защитит людей? Спасибо журналистам, хоть иногда показывают правду. И о Вязенкине заикнулся. Тогда и пожелал ему спокойной ночи Андрей Андреевич. Спал Твердиевич тревожно: нефть и телевизор с синим шариком снились, еще Премьер. Премьер поднимался по трапу самолета, погрозил пальцем на прощание. Вещий оказался сон, в субботу утром укатил Премьер «бодаться» с Центром.

Закрыты турецкие краны в туалетах. Не пахнет нефтью.

Твердиевич не был дома три месяца. Семья жила под Ростовом. Хотел ехать на эти выходные, да засранец Вязенкин с теми трупами поломал все планы. Премьер не отпустил к жене и детям: сказал — разбирайся, пресс-служба! Сам уехал. Вроде и трупы те уж стали забываться. Но Твердиевич знал, Премьер обид не забывает — должность у него такая.

Такие мысли беспокоили Андрея Андреевича.

— Ну, мужики, вы накурили, — сказал Твериевич, включив электрический чайник.

Чайник скоро закипел.

— Ты, Андрей Андреич, для начала приведи-ка сюда своего друга. — Сергеев придвинул к себе пепельницу. — Посмотрим на парня вблизи. Ты не шуми на него. Скажи, люди из Ханкалы приехали грязные, усталые, хотят о красивой жизни поговорить.

Твердиевич удивился и обрадовался, не смог сдержать возгласа:

— Он?!

— Ты приведи, приведи. Нам надо ему пару вопросов задать.

Твердиевич у двери уже обернулся.

— С оператором?

— Да нет, одного.

Вязенкин собирал вещи. Встревоженный не на шутку Пестиков умытый и причесанный, если прической можно было назвать пучок соломы на круглой его голове, участливо спрашивал:

— Гриня, е-мое, ты ж не виноват.

— Пест, не маячь.

Вязенкин стянул с матраса простыню, с подушки наволочку. Свернул и сунул белье в дорожную сумку. Небрежно покидал вещи.

Пестиков вскочил, забегал по комнатке.

— Гри-иня! Впервой будто? С Ханкалы два раза выгоняли тоже за нарушение правил аккредитации. А тебе втык в редакции? Наоборот, премию за хорошую работу! Наши же как? Чем хуже, тем лучше — ни дня без фкандала!

Шепелявит Пестиков.

— Не маячь, — Вязенкин выглядел спокойным, но голос на нервах. — Тут другое. Я кому-то на мозоль наступил, больно наступил. Вася сказал, уезжай. Вася не станет просто так сотрясать воздух. — Вязенкин поднял сумку с пола. — Времена, Пест, меняются.

Пестиков сигарету помял и раскрошил, выбросил прямо на пол.

— Ну и пес с ними, Гриня. Жди меня в Пятигорске. Оттянись там.

Вязенкин полез в карман и вынул пачку денег. Отсчитал.

— На, Пест, тут тысяча долларов, как обещал.

— Гри-иня!..

На улице кто-то подошел к вагончику. Через пару секунд в оконном проеме появился Андрей Андреевич Твердиевич, буркнул, что Вязенкина вызывают для разговора в Дом правительства. Вязенкин пошел, сказал на выходе Пестикову:

— Мне скоро ехать, — глянул на часы. — Вася машину из Моздока вызвал. Капусту. Через час его «Нива» должна быть у наружного капэ. Ты, если я задержусь, сходи, скажи Капусте, чтобы ждал.

К Дому правительства шли молча. Вязенкин целил прищуренным глазом в затылок Твердиевичу. Тот отмахивал широченно. Они протопали по ступенькам на второй этаж и вошли в комнатку пресс-службы.

Вязенкин остался стоять у двери.

Двое мужчин в сизом табачном дыму возле компьютера. Лиц сразу не рассмотреть. Когда рассмотрел, удивился Григорий — одинаковые лица, как на фотографии нерезкой, матовые портреты. Он приготовился к драке. Но «матовые портреты» не менялись в своем выражении, только рассматривали его. Показалось Вязенкину, как-то равнодушно рассматривали, будто с ленцой: надо изучить человечка — изучим, покалечить надо — так покалечим, типа, работа такая.

Взорвался Твердиевич:

— До конца не ясно, зачем этот человек приезжает на Северный Кавказ. Но он регулярно снимает скандальные репортажи, в которых старается опорочить работу правительства, федеральных сил, участвующих в контртеррористической операции. Напрашивается вопрос, почему реакционные силы знают его фамилию.