Посланец

Женя села и снова посмотрела на немца. Он опустил одну руку, но другую продолжал держать поднятой вверх. И тут она услышала в наушниках писк морзянки. Жене пришлось взять их двумя руками, чтобы надеть на голову. А для этого надо было убрать ладонь с кобуры пистолета. Но немец, не двигаясь, сидел в углу. Он настолько обомлел от страха, что, по всей видимости, потерял способность соображать.

Из штаба полка запрашивали об обстановке. Женя не знала о том, что происходит за стенами блиндажа, но, судя по тому, что там не стреляли, атака немцев еще не началась. И Женя передала, что их пока не атакуют.

— Держитесь, — передали из штаба, — подмога к вам придет.

Откинув брезент, закрывавший вход, в блиндаж вошел Сукачев. Он тяжело дышал, его потное лицо было красным.

— Только что из штаба запрашивали о том, что у нас происходит, — с облегчением сказала Женя, которой уже становилось страшно находиться в одном помещении с немцем.

— Ничего не происходит, — сказал Сукачев. — Добили последних и выбросили за бруствер, а потом в канаву. Оказалось, что в траншее прятались двое живых.

— А с этим что делать? — кивая на немца, спросила Женя. И тут же пожалела о своих словах. Ей не хотелось видеть убийства еще одного человека. С появлением в блиндаже Сукачева у нее сразу прошел страх перед сидящим в углу немцем.

Сукачев посмотрел на него и коротко бросил:

— Наверно, шлепнуть.

— А может взять в плен? — спросила Женя, увидев, как немец съежился от колючего взгляда Сукачева.

— Он и так в плену, — ответил Сукачев.

Снаружи начинало светать. За краем отогнутого у входа брезента уже хорошо просматривалась траншея и валявшиеся в ней гильзы. Крови не было видно, ее успела впитать земля.

— А где Демидов? — спросила Женя. — Где остальные? Почему их не слышно?

— Демидов с Коростылевым пошли разминировать мост. Коваленок с Подкользиным готовятся отбивать атаку. Гудков с остальными в своем дзоте. Меня послали сюда, к пулемету. — Сукачев говорил так, словно докладывал командиру.

— Ты знаешь, как с ним обращаться? — Женя уставилась на немецкий пулемет с холодно поблескивающими патронами в длинной ленте, один конец которой находился в замке, другой лежал на столе.

— Знаю, — кивнул Сукачев.

Немец зашевелился, поудобнее устраиваясь в своем углу. Он уже не держал руки поднятыми, и теперь ему захотелось сменить позу.

— Свяжу-ка я его, — сказал Сукачев. — Чтоб не мешал, когда заварушка начнется.

Он подошел к немцу, поднял рукой за шиворот и повернул к стене лицом. Вытащил из его брюк ремень с белой квадратной алюминиевой пряжкой, крепко связал им руки и снова посадил в угол.

— Так будет надежней, — сказал Сукачев и, повернувшись к Жене, спросил: — Не перетрухала?

— Да нет, — Женя пожала плечами. — Некогда было.

Ей не хотелось рассказывать Сукачеву о том, какие страхи она пережила, пока группа захватывала мост. Да и сейчас ей было страшно. К войне, наверное, нельзя привыкнуть. Даже если тебя не задела пуля, ты каждый день видишь убитых людей. Своих ли, чужих ли, не имеет значения. Человеческая смерть всегда страшна.

Снаружи раздались несколько коротких автоматных очередей. Сукачев на мгновение замер, определяя, откуда идут выстрелы, и тут же подскочил к пулемету. Взялся за его ручки, повел стволом.

— Никого не видно, — сказал он, вприщур рассматривая пространство перед дзотом. — Наверно, немцы разведку послали.

Снова наступила тишина. Потом Женя услышала, как в траншею кто-то спрыгнул, и в блиндаж вошел Демидов. В одной руке у него был автомат, в другой — немецкий котелок с водой.

— Принес на всякий случай вам, — сказал Демидов и поставил котелок на стол. И тут же, повернувшись к Жене, спросил: — Из штаба полка никаких вестей не было?

— Только что запрашивали об обстановке, — Женя кивнула на лежавшие на столе наушники. — Я сказала, что пока все спокойно. Ждем атаки.

— Не спокойно. — Демидов покосился на пулемет, перевел взгляд на ящики с патронами. — Немцы высылали разведку. Не могут определить, сколько нас здесь. Одного Гудков уложил, другому удалось смыться. Притворился, гад, мертвым, ребята и поверили. Отвернулись-то всего на секунду. А когда посмотрели, на земле только один. Второго уже нету. Теперь жди целую группу. Немцам без этого моста хана. Отойти на другой берег они могут только по нему. Они это понимают.

— У Гудкова все целы? — спросил Сукачев.

— Слава богу, все. Не верится даже, что так легко взяли этот мост. Не ожидали нас немцы. — Демидов засунул ладонь за воротник, помассировал шею и вдруг неожиданно спросил: — Пожрать тут у них ничего нету?

— Не смотрел, — ответил Сукачев. — Может, и найдем. Они запасливые.

Сукачев разглядел в углу блиндажа ранец, вытряхнул его содержимое на стол. Из ранца вывалились пачка сигарет, две пачки галет, письма с фотографиями и мужское нижнее белье.

— Наверно, в баню собирался, — сказал Сукачев, поднимая двумя пальцами черные хлопчатобумажные трусы. Он повернулся к сидевшему в углу немцу и строго спросил: — Не твои?

Немец зажмурился и отрицательно покачал головой. Сукачев засунул белье в ранец, бросил его в угол и, разорвав пачку галет, высыпал их на стол.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — сказал он, очевидно, пожалев, что в ранце не оказалось ни колбасы, ни тушенки, которые иногда в качестве трофеев доводится брать у немцев.

Демидов взял галету, с хрустом откусил и мечтательно произнес:

— Хлеба бы сейчас деревенского. Прямо из печки. А?

Сукачев поднял на него глаза, подождал, пока он прожует сухую галету, и протянул руку к своему вещмешку. Неторопливо развязал его, достал оттуда ароматно пахнущую буханку белого деревенского хлеба и завернутый в чистую тряпочку здоровенный кусок сала. Даже через тряпочку от сала шел такой дразнящий запах чеснока, что Демидов невольно сглотнул слюну.

— Откуда у тебя это добро? — не скрывая удивления, спросил Демидов, когда Сукачев большим, хорошо отточенным ножом начал резать сало на тонкие ломтики.

— Обмен небольшой произвел, — сказал Сукачев и протянул Демидову ломоть хлеба с салом. Затем таким же бутербродом угостил Женю.

— Какой обмен? — допытывался Демидов. Он никак не мог понять, откуда в вещмешке у Сукачева оказался такой первоклассный провиант.

— Движимость на недвижимость променял, — сказал Сукачев, и его глаза хитровато заблестели.

— Ту движимость, которую разыскивал интендант? — спросил Демидов, нахмурившись.

— Какая разница, — усмехнулся Сукачев. — Главное, что у нас есть харч. Остальным ребятам тоже скажи. У меня на всех хватит.

Два дня назад с немецкой стороны в расположение полка вышла лошадь. Огромный битюг-тяжеловоз, у которого на одной ноге была пута. По всей видимости, немцы отпустили его на ночь пастись. Но спутали плохо, и он, пользуясь затишьем на передовой, отправился за сочной травкой, которая росла прямо за окопами. Немцы хватились его, когда он оказался на нейтральной полосе. Пристрелить пожалели, и битюг перешел на нашу сторону. Целый день он бесхозно пасся в нашем расположении. Кто-то донес об этом интенданту полка и посоветовал использовать лошадь по назначению, как тягловую силу. Хорошего коня можно было пристроить и на кухне, и в медсанбате. Но когда интендант послал за ним двух своих подчиненных из рядового состава, коня не нашли. Облазили и ближайший лесок, и лощинку, но тяжеловоз как сквозь землю провалился.

Интендант прислал своего зама к разведчикам, около которых битюга видели в последний раз. Смастерив самодельную уздечку, на нем верхом без седла ездил Сукачев. Но Сукачев сказал, что, покатавшись на коне, отпустил его пастись. Демидов тоже коня не видел. В шутку сказал заму интенданта, что надо бы спросить у немцев. Может быть, битюг ушел домой? А теперь оказывается, что конем по своему усмотрению распорядился Сукачев.

— Где это ты его обменял? — спросил Демидов.

— В деревне, что в трех верстах от расположения полка. У них на весь колхоз одна мосластая кобыла, которая на ногах еле стоит. Ты не поверишь, как обрадовались. Они на этом битюге теперь и пахать и сеять смогут.

— Всего за булку хлеба и это сало? — спросил Демидов, с аппетитом откусывая кусок бутерброда.

— Я у них бабу просил. — Сукачев осклабился, обнажив фиксы, и так откровенно посмотрел на Женю, что она невольно съежилась от его взгляда. — Председатель не дал. Выматерил даже. Такой трухлявый старичок с виду, а оказался ядовитым. За салом и хлебом, говорит, приходи. А бабами не торгуем. Они у нас своих мужей с фронта ждут.

— Хороший старичок, — заметил Демидов.

— Для кого как, — ответил Сукачев и, снова посмотрев на Женю, спросил: — Мост-то разминировали?

— Разминировали, — ответил Демидов. — Они в один понтон целый ящик тола заложили. Кое-как в проводах разобрались. Тол выбросили в реку. А за салом к дедку, как только домой вернемся, еще сходишь. Сало у него отменное.

Снаружи снова раздались автоматные очереди. Демидов резко поднялся и сказал Сукачеву:

— Ты становись к пулемету и, ни на миг не отрываясь, смотри на дорогу. Как только появятся немцы, стреляй. Но когда открывать огонь, решай сам. Патроны у нас все при себе. Сильно не расшвыривайся. — Потом повернулся к Жене: — А ты будь все время при рации. Сейчас вся надежда на тебя.

Демидов вышел, а Сукачев кинулся к пулемету. Стрельба слышалась не только от выхода из блиндажа, но и с другой стороны дороги, из дзота, в котором засел со своими разведчиками Гудков. Сукачев припал к прицелу и дал длинную очередь. Выждал паузу, потом начал стрелять снова. Затем наступила такая тишина, что Женя услышала из траншеи голос Демидова:

— А ну-ка, Миша, дай очередь по лежачим.

Женя поняла, что Демидов обращался к Коваленку. И тут же выругался Сукачев.

— Вот ведь суки, — зло, с нескрываемой ненавистью сказал он. — Попадали на дорогу все, как мертвые. А когда Коваленок выстрелил, двое зашевелились. Один даже бежать попытался.

Жене до жути захотелось посмотреть на валяющихся на дороге немцев, которых разведчики не пустили к мосту, но тут снова началась автоматная стрельба. А потом вдруг издали донеслась канонада и послышались разрывы тяжелых снарядов. Из щелей в накатах блиндажа с сухим шелестом посыпалась земля. Так могла стрелять только наша артиллерия. И сразу же в наушниках раздались позывные штаба полка. Женя ответила. У штабной радиостанции находился Глебов.

— Слышите? — открытым текстом спросил он.

— Да, слышим, — передала Женя, понимая, что Глебов имел в виду артиллерию.

— А как у вас? — спросил Глебов.

— Одну атаку отбили, ждем вторую.

— Держитесь, — передал Глебов. — Я хочу тебя видеть живой.

От этой фразы Женю обдало жаром. На передовой вовсю гремел бой, к мосту приближалась новая группа немцев, а Глебов хотел видеть ее живой. Это было больше, чем, если бы он сказал ей: «Я люблю тебя». Это было, как люблю навеки и ни за что не хочу потерять. У Жени шевельнулось сердце. У нее возникло чувство, что она давно и преданно любит Глебова и тоже ни за что не хочет потерять его. Он вдруг стал ей до того дорог, что Жене захотелось заплакать оттого, что она не может увидеть его сейчас. И тут же появилось щемящее чувство безысходности. От моста до передовой было всего два километра, но Жене показалось, что эта фраза пришла из такой далекой дали, что ни ей, ни Глебову никогда не преодолеть расстояния, разделяющего их.