Кровь героев

Климов понимающе кивнул.

— Изведал, значит, на себе убедительность мнения коллектива, — сказал он. — Нашим, одним словом, салом, нам же и по сусалам.

— Где-то так, — согласился повелитель царства мертвых.

Саша задумался. В голове его проносились обрывки разных мыслей, он несколько раз готов был задать вопрос, но каждый раз что-то мешало ему, а потом приходила другая мысль, казавшаяся более важной, но и ее вытесняла какая-нибудь следующая.

— И что же? — спросил наконец Климов. — И не бунтует никто?

— Бунтует? — удивился Вайстор. — А смысл-то какой? Я ведь не держу никого. Хочешь — иди, скитайся призраком по градам и весям… или вон по скалам. В рай никого из питомцев моих не возьмут, да и сами они не пойдут, а в ад… — Вайстор пожал плечами. — Ну, вот, может быть, Солодовников. Да и тот не пойдет, даже если бы Рогатый его и пустил. Кстати, если бы я хотел, то такую себе полицию мог бы отгрохать, поверь мне, у меня ведь тут почти весь Иностранный легион отдыхает! Их казармы у одних из последних ворот. Ну, это мы так условно называем, Валгалла все-таки обязана по закону пятьсот сорок ворот иметь, как будто бы для того чтобы войти в вечность, человеку непременно надо больше полутысячи дверей. У них там учения сегодня начинаются, — добавил Один и, посмотрев на циферблат золотого «Ролекса», пояснил: — Я пока братца своего Тора к ним послал, да скоро самому придется появиться, без меня не начнут…

— Мистер Вайстор, мистер Вайстор, — услышал Климов низкий женский голос. — Меня опять Ржавый ущипнул, скажите ему, чтоб не безобразничал.

Саша с удивлением уставился на высокую, статную — длинные ноги, узкая талия, высокая грудь, широкие плечи, гордо посаженная голова, длинные, цвета бронзы, волосы — юную матрону — воплощенное могущество Третьего Рейха, а не женщина.

Именно такими, только белокурыми представлял себе Климов валькирий. Женщина чем-то напомнила ему Галю Фокееву. Много, ну очень много тела. Смерть мужикам, одним словом. Этого Ржавого вполне можно понять. Тем более что одета женщина была как-то неподобающе для дочери столь солидного господина, коим, несомненно, был мистер Вайстор. Коротенькая спецовочка, белый фартучек; ни дать ни взять — официантка из «Макдональдса». Девушка сложила губки бантиком и нахмурилась. Па выражению лица «официантки», трудно было бы предположить, что внимание мужчин, даже выраженное в такой грубоватой манере, и на самом деле оскорбляет девушку. Скорее, даже наоборот. Просто появилась возможность пококетничать с незнакомцем. (Климов ощутил на себе заинтересованный взгляд.)

«Пожалуй, это единственная женщина, которая, за последнее время строит мне глазки просто так, — подумал Климов. — Ей-то уж точно от меня ничего не нужно»

— Ладно, Берта, — кивнул Вайстор, — я скажу ему, он больше не будет. А теперь ступай.

— А это новенький? — спросила Берта, не спешившая уходить. — Я его раньше не видела. — Девушка говорила по-английски с забавным и милым легким акцентом.

— Ступай, Берттильда, — с деланной сердитостью в тоне приказал Вайстор и, когда девушка ушла, покачивая скульптурными бедрами, добавил со вздохом: — Дочери, дочери, эта вроде младшенькая, а может, и нет…

— Значит, все довольны? — возобновляя прерванный появлением любопытной Берттильды разговор, допытывался Климов. — Все счастливы?

— Когда это вы, люди, бывали счастливы? — ответил «профессор», прищурив глаза. — А насчет недовольных… Есть один, натуральный диссидент.

— Это кто же? — оживился Климов.

В глазах у Вотана заиграли лукавые искорки.

— Да родственничек наш с тобой.

— ?

— Мессир Габриэль де Шатуан.

«Вот это да! — мысленно ахнул Саша. — Как же это я о предке-то забыл, с его ведь писанины и началось все это безобразие…»

Вайстор расхохотался.

— Да уж, — сказал он, переведя дух. — От его писанины и не такое произойти может. Известное дело, дорвется человек до бумаги и уж такого понапишет!.. Все, знаешь, жалуется на меня. Мол, зажимаю критику, статьи не публикую, стихи и прозу не издаю. А кто, скажи-ка на милость, все это читать будет? У всех своих проблем хватает. Мне — если только на досуге полистать. Да стихи у него паршивые, лучше уж я саги о викингах послушаю, или романсы, что Генрих, пращур твой, сочиняет, или рок-н-ролл. У нас тут недостатка в информации не ощущается. А проза… Так Габриэль вечно путает все, да и врет он не так занятно, как Эйрик… Одним словом, таланту маловато, а я, видишь ли, виноват. Вот он и диссидентствует, заперся в башне и стучит там на машинке целыми днями. Развлекается, а за эти развлечения еще и славы, и почета, и денег жаждет. Нет, брат, — добавил Вотан, обращаясь будто уже даже и не к Саше, а к самому Габриэлю, — даже у меня такого не бывает. Так что, стучи себе по клавишам, сколько влезет… Никому от этого ни жарко ни холодно.

Вотан вдруг умолк и сделался серьезен. Климов тоже. Он почувствовал, что наступила минута прощания. Исчезли звуки музыки, скрылся, будто потонув в тумане, стадион, и перед Климовым вновь оказался длинноволосый и длиннобородый грозный седой старик, который протянул Саше неведомо откуда взявшийся серебряный кубок.

— Пей, — произнес старик на гортанном незнакомом языке. — Пей и помни, что смерть не страшна и не спешит к тому, кто не боится ее.

Саша поднес кубок к губам и с жадностью выпил вино. Кровь забурлила в его жилах. Он протянул руку, чтобы вернуть старику чашу, но рука словно наткнулась на препятствие. Серебряный сосуд со звоном упал на камни. Саша хотел было поднять его, но что-то опять помешало ему. И вдруг на месте кубка Саша увидел длинный прямой меч с рукоятью, украшенной серебряной головой волка. Затем все вокруг потонуло в сером тумане, а когда он рассеялся, остались только ненавистные стены узилища.

Климов почувствовал, как, клокоча расплавленным металлом, его наполняет ярость. Он дернул рукой, прикованной к трубе, и не ощутил боли. Труба загудела. Саша рванулся еще раз и еще, сильнее и сильнее…

Геннадий Мотыжников подыхал от скуки. Ну, скажите-ка на милость, чего стеречь человека, который сидит прикованный наручниками к водопроводной трубе да еще и запертый снаружи на толстенный засов. Окон в подвале нет, вылезти невозможно, зачем охранять? Смех, да и только. Так нет же! Поставили двух парней, у одного «макаров», у второго короткоствольный «калаш». Ну не цирк?

А они, вот дурачье, даже карт не захватили, теперь кукуй тут. Неизвестно, когда начальство появится. Есть охота, да нечего. Ладно хоть пива им оставили.

— Эй, Вола, — протянул широкоплечий круглолицый Мотыжников, делая ударение на последнем слоге. — Не пей так много — обоссышься. Бегать-то далеко.

— А зачем бегать? — усмехнулся светловолосый, чем-то похожий на девочку-скромницу Пилневич. Губы его растянулись в улыбке и на щеках появились ямочки, которые только еще больше усиливали сходство с женщиной. — Я вон туда зайду, — он указал на дверь в подвал, где парился Климов, — добавлю ему парку. — С этими словами Вол раскупорил пол-литровую банку «Holsten», из которой немедленно с шипением вырвалась наружу пена. Парень опрокинул банку вверх дном, с наслаждением глотая еще не совсем нагревшееся пиво. — Вот так вот. Делай, как я.

Мотыга, не выдержав зрелища, последовал примеру товарища и под одобрительную усмешку Пилневича проделал с другой банкой то же самое, что и Вол. Потом оба, посидев несколько минут молча, принялись вспоминать подробности прошедшей операции. Мотыга как раз рассказывал напарнику про то, как он врезал тому здоровому чурбану, и про то, как другой урюк сосчитал после его, Генкиного, удара все ступеньки на лестнице, когда в ведущую в подвал дверь постучали изнутри. Парни озадаченно переглянулись.

— Ты слышал? — спросил Вол. — Как будто бы стучали?

— Кто? — вопросом на вопрос ответил Мотыга, которому очень не хотелось прерывать свой рассказ, несмотря на то что приятель подробности эти уже и так прекрасно знал. — На нем же браслеты. Еремеич сам проверял, труба надежная, ее и трактором не своротить.

— А может, он шпилькой какой-нибудь открыл? — не унимался Пилневич.

— Да нет у него никакой шпильки, карманы выворачивали, пусто там, — досадливо поморщившись, махнул рукой Мотыжников. — Садись, — добавил он, увидев, что напарник встает.

Стук повторился, и Вол, доставая из кобуры пистолет, твердо сказал:

— Я пойду проверю.

Мотыга посмотрел на свой автомат, прислоненный к стене, и, сказав себе, что нечего разводить панику, остался на месте, поборов в себе порыв взять оружие. Вол подошел к двери и отодвинул засов. Подождав немного, он, ударив ногой в жестяную обшивку, широко распахнул дверь и попятился. Прямо из темноты на Пилневича смотрели не то звериные, не то человеческие глаза, от взгляда которых становилось не по себе. Нет, этот нечто перед ним, совершенно очевидно, принадлежал к двуногим. С мокрыми волосами и прилипшей к телу одеждой он стоял, расставив ноги и сжимая в правой руке кусок водопроводной трубы.

— Что там? — спросил любопытный Мотыга. Но, прежде чем напарник успел ответить, в леденящих душу пронзительных глазах человека, шагнувшего из мрака подвала, блеснул злобный огонь, и в следующую секунду Вол, скорчившись от боли и судорожно ловя ртом воздух, схватился за мошонку, куда коротким и метким движением ткнул его краем трубы Климов.

Получив второй удар все той же трубой, на сей раз в челюсть, Вол навзничь рухнул на цемент пола и согнувшись так, что колени его уперлись в подбородок, завыл, катаясь по полу. Мотыга метнулся к автомату и, вскинул его, наводя короткое дуло на стремительно приближавшийся к нему в прыжке черный силуэт человека. Выстрела не последовало, и Климов, не дав своему горе-охраннику времени подумать о причинах отказа славившегося во всем мире своей надежностью автомата, сжав трубу обеими руками, что есть силы ударил ею Мотыжникова сбоку по голове. Тупой звук удара, хруст… Здоровяк рухнул как подкошенный, уронив на пол свое оружие.

— Страж хренов, — презрительно бросил Климов, поднимая автомат и передергивая затвор. — Тебе разве не сказали, кто я? Передо мной Чикатилло — щенок, а ты меня с невзведенным автоматом стережешь. Не уважаешь, сучонок. — Впрочем, поняв, что лишившийся сознания охранник все равно его не слышит, Саша подошел к стонавшему Пилневичу и, подобрав с пола пистолет, сунул его себе за пояс. — Ну, ты, козел, — начал он, наводя дуло автомата на корчившегося парня, — ты ведь не спецназовец, и он тоже. Чьи вы щенки, а? Хва выть! А то отстрелю тебе яйца и все проблемы сразу кончатся. Говори быстро.

— У нас Еремеич командует, — простонал парень, по голосу поняв, что Саша шутить и не собирается. — Терентьев.

— Кто такой?

— Начальник охраны у шефа нашего, — выдавил из себя Вол и, испугавшись, что этот странный тип пристрелит его за то, что не назвал имени своего босса, добавил: — Олеандрова.

— Какого хрена им от меня надо?

Сколь-либо вразумительного ответа на этот вопрос у охранника не было. Саша поверил парню, который вполне искренне клялся, что ничего не знает о замыслах начальства. Что ж, это уже не имело значения. Хитроумный политик мог, к примеру, выдумать такую штуковину: разыграть настоящий спектакль, чтобы Саша решил, что оказался в руках милиции или бандитов (еще неизвестно, что лучше), а потом явился бы ангел-хранитель, как говорится, на белом коне, и уж тут никуда не денешься, иди в услужение, отрабатывай за то, что тебя спасли. Может, и так, может, нет — какая разница? Больше Климова в тот момент интересовало другое.