Месть тьмы

– Но ведь стада потом нашли и вернули, – возразил ему таких же габаритов кучерявый старик в хламиде, опирающийся на старенькую сарису[21]. – И как оказалось, в этом были виноваты дорийские пираты. А вовсе не фокийцы.

– Ты поддаёшься обману и иллюзии! – не согласился образованный толстяк в линотораксе, яростно жестикулируя вместо аргументов. – К нашим лугам нет водных путей, а пираты грабят на море. Так как они могли напасть на наших овец и пастухов без такого важного фактора, как наличие акватории? Точнее, отсутствие таковой. Для этого им бы пришлось, как аргонавтам в пустыне, нести своё судно на собственных плечах! Но ведь никаких кораблей никто не видел. Ни до похищения, ни после. К тому же дорийцы – известные лентяи, им не под силу подвиги Ясона со товарищи.

– Только из этого ты делаешь вывод, что нападали фокийцы? – усмехнулся старик с сарисой. – Но ведь их пастбища куда богаче наших и овцы не в пример жирнее и пушистей. Так на кой мрак им сдались наши захудалые стада?

– С каких это пор наши овцы захудалые?! – с возмущением влез в разговор коренастый бородач с мясницким тесаком на поясе. – Это раньше, до становления Костаса стратегом, на наш скот было печально смотреть. А сейчас такими нежными и сочными барашками и олимпийцы не побрезговали бы полакомиться.

– Но олимпийцы не едят мясо, – возразил ему стоящий рядом юноша со свитками под мышкой. – Они питаются нектаром и амброзией. Это всем известно.

Несколько голосов из толпы присоединилось к высказыванию молодого человека, подтверждая его правоту. Но бородач, рубанув рукой воздух, как тесаком, прервал эти изречения, отстаивая своё мнение:

– Да мне плевать, что и сколько они едят, я лишь хотел сказать, что мясо наших овец и баранов теперь куда жирнее и сочнее, чем было когда-то.

– При чём здесь наши бараны? – вернул к себе общее внимание толстяк в линотораксе. – Что общего между ними и толпой фокийцев, стоящих сейчас у стен нашего города?

– А я почем знаю, что между ними общего? – возмутился мужик, восхвалявший местный мясопром. – Если моё мнение так важно, то посмею предположить, что на раздаче мозгов, что тем, что другим, боги явно пожадничали!

Высказавшись, бородач громогласно заржал, как будто ничего смешнее он в жизни не выдавал. Кто-то в толпе его поддержал, кто-то, наоборот, повозмущался, а кто-то и просто сменил тему разговора, переключая внимание слушателей на себя и свои взгляды.

Подобные разговоры сейчас шли и во всех остальных группах, толпящихся на улице. Темы обсуждались самые разнообразные, но основная всё время всплывала на поверхность – ожидание фокийского войска возле южной стены. Пускать или нет?

Четверть часа назад воспитанница стратега Костаса госпожа Мария и двое представителей городского Совета, почтенные Стефанос и Пиррос, покинув дом, направились на агору, собирать делегацию к южной стене, для переговоров с ожидающими там незваными гостями. Их сопровождали двое посланцев из мира богов – героиня и защитница храма Зевса хилиарх Варвара и один из её подручных.

Перед уходом члены Совета попросили людей на улице дождаться распорядителя из дома стратега и только под его руководством всем выдвигаться к воротам южной стены, где им следует ждать дальнейших распоряжений. Но греки не могут стоять спокойно…

И вот ожидаемый распорядитель наконец-то соизволил появиться. Сатир Пенелопус в сопровождении двух оставшихся посланцев мира богов вышел к горожанам и привычным для него приказным тоном начал раздавать распоряжения, дабы отвести собравшуюся толпу в указанное место.

Домочадцы и прислуга из дома Костаса повиновались с привычной для них расторопностью, а вот представители других домов отнюдь не спешили безропотно подчиняться рогоносцу. Люди встали стеной, забрасывая сатира кучей вопросов, например, почему им надо делать так, как он говорит, а не иначе. Почему его выбрали главенствовать над ними? Чего хотят от города и конкретно от них эти самые фокийцы? Когда обещал вернуться от граней стратег Костас, и вернётся ли он вообще? В таком же духе вопросы посыпались как из мешка, так что несчастный козлоногий управдом просто не успевал отвечать. Видя такое безобразие, Тимохин понял, что пора вмешаться.

– Слышь, лысый? – толкнул он локтем в бок напарника. – Засыплется ведь наш козерог. Надо выручать.

– А что мы можем поделать? – пожал плечами Всеволод, уже уставший повторять, что он не лысый. – Это чужая нам страна, со своим менталитетом, со своими порядками. Не нам тут правила устанавливать.

– Порядки, менталитет, – передразнил блондина Александр. – Порядки кругом одни и те же. Как говорил Дзюбэй[22], везде одно и то же: небо как небо, люди как люди.

– Кто говорил? – не понял его напарник.

– Не важно, забей, – не стал пускаться в объяснения Тимохин, разворачиваясь к толпе.

Сделав два шага вперёд и загородив собой Пенелопуса, он, уперев руки в боки, обвёл собравшихся людей наглым и презрительным взглядом. В памяти внештатника быстро проплывали образы его инструкторов из комитетской учебки. Выбрав среди них самого, на его взгляд, неадекватного, отвечавшего за физподготовку, Саша мысленно вогнал себя в его шкуру, решив стать для окружающих этим самым инструктором.

Как начать вступительную речь, вопросов не возникало, потому как выбранный для подражания персонаж всегда, приступая к занятиям, выкрикивал одну и ту же матерную фразу. Только один раз на памяти обучающихся инструктор изменил традиции, когда на занятиях присутствовала высокая комиссия.

Тогда, помнится, физрук на целую минуту завис, не зная, с чего начать приветствие. Его коронная фраза, обозначавшая элемент орального секса в грубой форме, в данной ситуации не годилась, а других вступлений он просто не мыслил. Поэтому тренировки начались тогда по жесту, а первые слова были просто счётом – раз-два, раз-два, раз-два…

Самого же Тимохина в данной ситуации подвергать цензуре было некому, поэтому, долго не чинясь, он выдал собравшимся грекам такую колоннаду матерных слов, какой те и за всю жизнь не услышали. Как именно волшебное свойство портала позволяло переводить в древнегреческие мозги значения современной астраханской матерщины, эту тайну нам, наверное, никогда не узнать.

Да и надо ли? Ведь главное всё же результат.

Собравшиеся люди поняли гостя из мира богов и мигом замолкли во внимании и почтении. Да что там, они даже как-то сами собой умудрились построиться в ровную шеренгу. Видать, память предков подсказала.

– Ну чё, духи несчастные? – орал Саня, ходя вдоль строя с видом заправского сержанта. – Кому ещё тут надо объяснять, как родину любить?!

Инстинкт подсказал греческим рекрутам, что вопрос риторический и ответ в общем-то не требуется. Тогда новоиспечённый сержант сам выбрал себе кандидата в ученики. Подойдя к тому самому толстяку в линотораксе, который не верил фокийцам, внештатник, наклонившись к нему нос к носу, рявкнул:

– Ты, кусок жира в жёсткой обёртке! Ты родину любишь?

– Так точно! – вскричал напуганный толстяк. – Люблю всем сердцем!

При этом он вытянулся так, что и без того тесный ему панцирь задрался, открыв рыхлое пузо. Тимохин этим тут же воспользовался. Его кулак, погрузившись в массу жира, заставил толстого грека резко выдохнуть и сложиться пополам.

– Люби лучше, – презрительно протянул физрук-истязатель.

Хлопнув пострадавшего горожанина по лысой макушке, Александр решил выдать присутствующим простую солдатскую мудрость, полученную в своё время в учебке.

– Не попал в армию? Радуйся. – Ещё раз хлопнув по лысине толстяка, «сержант» перешёл к следующему новобранцу.

– Попал в армию? Вешайся. – Удар в грудную клетку снёс молодого парня на задние ряды.

Не останавливаясь, Саня поравнялся с юношей, таскавшим свитки под мышкой, и заглянул ему в глаза.

– Отслужил? – Он сделал паузу, во время которой новобранец со свитком весь сжался и даже слегка присел. Но Саша просто легонько потрепал его по щеке и почти мягко произнёс: – Гордись!

Отойдя от строя, к немалому облегчению остальных новобранцев, не попавших под воинскую науку, Александр ещё немного поломал комедию в армейском стиле. Обозвав последними словами бедолаг, которые на его призыв идти защищать родной город ответили готовностью пожертвовать ради этого своими жизнями, он самым проникновенным тоном и накрученными ругательствами втолковал рекрутам, что за город надо не умирать, а драться!

– Если вы, фазаны недоделанные, все, как один, подохнете, – возмущённо орал «сержант-инструктор», – то кто за родину сражаться будет? Я один, что ли? Или вы, ослы вислоухие, прикажете вашим жёнам и детям оружие в руки брать и за вас идти фокийцев мочить?

Ополченцы стояли выпучив глаза и совершенно не представляли, надо ли отвечать на этот град вопросов или разумнее будет помолчать, предоставив «инструктору» самому проорать все ответы. Победил второй вариант. А внештатник тем временем распалился не на шутку.

– Умереть в бою любой дурак может! Но вы вот попробуйте и сами выжить, и врага заколбасить! Чё, слабо? По глазам вижу, что слабо. А вот фигу вам! Расслабиться я тут никому не позволю.

Он остановился перед шеренгой, широко расставив ноги и заложив руки за спину. В такой позе он чувствовал себя уже как минимум майором.

– Равняйсь! Смирно! – вновь начал он драть пасть, тщательно копируя интонации и манеру Сулинова. – Слушай мою команду, желторотики! Приказываю, добравшись до стены, стоять крепко и на провокации не поддаваться! Если понадобится вступить в бой, то никому не умирать, но перебить всех врагов, что на вас полезут! Приказ понятен?

Старавшиеся осмыслить услышанное рекруты медлили с ответом.

– Не слышу! – проревел Тимохин таким голосом, что и Анатолий Викторович не устыдился бы такой пародии.

– Так точно! – в один голос проорала толпа.

Саша довольно ухмыльнулся.

– Ну раз так, – уже спокойнее проговорил он, – то ноги в руки, и почапали на стену, службу служить. И веселее, веселее!

Откровенно говоря, несмотря на весь этот фарс, Александр сам был из тех, кто не любит ходить строем. Поэтому в конце своей последней фразы он уже шарил в рюкзаке, собираясь превратить марш до городской стены в шумный парад.

– Веселее, говорю вам! – прикрикнул он на неуверенно топтавшихся рекрутов, извлекая из рюкзака неведомо как оказавшийся там бумбокс. – Топаем с музыкой и песней!

Невзирая на свой жизненный аскетизм, на технике для прослушивания музыки Тимохин никогда не экономил, а потому извлечённая им портативная колонка была отличного качества, с очень громким динамиком.

– Лысый, держи, понесёшь впереди колонны. – Он передал прибор опешившему Долгорукову. – Смотри не урони, руки поотрываю.

После этого быстро извлёк недавно подаренный смартфон, включил блютуз и выбрал мелодию, которая, по его мнению, как нельзя более подходила для походного марша. Из колонки послышались удары барабанов, подстраиваясь под их ритм, бывший сержант, а теперь новоиспечённый церемониймейстер забрал у одного из ополченцев короткое копьё, и, махая им, как церемониальным посохом, замаршировал по дороге в сторону южной стены…