Смерть на сон грядущий

Чувствуя себя страшно неловко, он проскользнул в ванную и захлопнул за собой дверь.

— Стадия подготовки может затянуться, — мягко заметил я. — Зато есть возможность определить, стоит ли грешить, чтобы удовлетворить свои позывы.

— Слушай, заткнись! Мы просто разговаривали, вот и все! Тебе должно быть стыдно!

— А что я сделал?

— До смерти напугал бедного мальчика. Теперь понадобится уйма времени, чтобы вернуть его в то же состояние…

— Он не такой уж мальчик, — хмыкнул я. — А твои методы вполне надежны.

— Черт бы тебя побрал! — Элен явно впала в крайнее раздражение.

— Вообще-то, я хотел с тобой поговорить.

— О чем?

Но прежде чем я успел ответить, в спальню вернулся заметно успокоившийся Ленгдон.

— Увидимся позже, — холодно бросил он и вышел.

— Теперь ты видишь, что наделал!

— Закончите свою возню сегодня вечером, — отмахнулся я. — А я хотел поговорить про убийство.

— Ну и о чем именно?

Она все еще злилась, отошла к туалетному столику и начала поправлять нарушенный макияж. Я неторопливо обошел комнату, разглядывая книжные полки с приторными женскими романами и — судя по обложкам — романами исключительно не для женщин.

— Эта комната всегда была твоей?

Она кивнула.

— Пока я не вышла замуж.

— А куда ты отправилась, когда брак аннулировали?

— Поехала в Нью-Йорк заканчивать школу. Когда меня оттуда выгнали, осталась в Нью-Йорке.

— Получая вполне приличное пособие.

— Все зависит от того, что считать приличным. Так что ты хотел сказать насчет убийства?

— Полиция думает, что это сделал Помрой.

— Ну и что?

— Так он это сделал?

— Откуда я знаю? Почему не спросить у него?

— Я думал, ты знаешь, кто это сделал.

Она рассмеялась.

— Разве я это говорила? Должно быть, я была пьяна; или ты был пьян.

Я нажал перламутровую кнопку вызова.

— Так как ты думаешь, кто это сделал?

— Дорогой Питер, я не уверена, что даже если б знала, то сказала. Понимаю, это не слишком типично для чувств дочери по отношению к убийце ее отца, но я не обычная девушка, как ты уже мог убедиться. Или, может быть, слишком обычная, что, в сущности, одно и то же. Если кто-то ненавидел отца до такой степени, чтобы его убить, я вовсе не уверена, что стала бы вмешиваться. Я не испытывала к нему никаких чувств, я имею в виду своего отца. Я никогда не прощу ему, что он аннулировал мой брак; даже не из-за того, что была влюблена, хотя, думаю, была, была юной и глупой; а больше из-за того, что он вмешался в мои дела, а это единственное, чего я не переношу.

Во всяком случае, как ты и сам заметил, особой любви между нами не было. И когда мне представилась возможность вырваться из дому, я ею воспользовалась. Черт побери, до сих пор не могу понять, что заставило меня приехать сюда с тобой. Думаю, я была чертовски пьяна, если эта мысль показалась мне привлекательной. Я пожалела об этом, едва проснулась утром в поезде, но возвращаться было слишком поздно.

Буфетчик прервал наш первый с Элен серьезный разговор, а к тому времени, когда бокал виски придал ей силы встретить день, она уже опять взяла себя в руки и с серьезными темами было покончено.

— Что ты знаешь о Помроях? — спросил я, когда буфетчик удалился.

— То же, что и все. В них нет ничего таинственного. Помрой приехал в Талисман-сити в конце тридцатых годов и основал фабрику, начал производить порох и взрывчатку. Когда началась война, он заработал кучу денег и фирма очень разрослась, а вместе с ней вырос и он и приобрел немалый политический вес. Потом война кончилась, бизнес пришел в упадок, он потерял контракт с правительством или что-то в этом роде, так мне говорили вчера.

— Кто?

— Отец, — она задумалась и помолчала, потом допила виски.

— Отец на тебя рассердился?

— Знаешь, Питер, ты становишься похожим на лейтенанта из полиции; только ты не такой симпатичный.

— Мне предстоит кое-что сделать, — я рассказал ей про «Глоуб» и попросил помочь: поговорить с кем-то из членов семьи, чтобы получить все нужные сведения о присутствующих.

— Ты быстро соображаешь, — заметила она.

— Это можно сказать о любом из нас.

Она рассмеялась, а потом присела возле меня на кушетку.

— Боюсь, я слишком долго здесь отсутствовала, чтобы тебе помочь; кроме того, ты же знаешь, что я думаю, а точнее, чего я не думаю о политике.

— Я подозреваю, что политика тут ни при чем.

— Эта версия не хуже любой другой, — согласилась Элен и налила себе новую порцию виски.

— А что ты можешь сказать о миссис Помрой?

— Что ты хочешь о ней узнать?

— О ее отношениях с вашей семьей. Полагаю, она была знакома с сенатором задолго до того, как вышла замуж за Помроя.

— Верно. Я помню ее еще ребенком; то есть когда я была ребенком. Она лет на двадцать старше меня, хотя, уверена, она никогда в этом не признавалась, даже хирургу, который делал ей пластическую операцию.

— Пластическую операцию?

— Да, дорогой, она сделала подтяжку лица. Ты что-нибудь знаешь о таких вещах? Делаются два небольших надреза за ушами, которые потом прикрывают волосами.

— А как я мог такие надрезы увидеть?

— Я их заметила, я о таких вещах все знаю. Но к делу это отношения не имеет. Она была здесь, сколько я себя помню. Их семья была тесно связана с нашей: они жили неподалеку, на той же улице, она приходила к нам ужинать и по другим поводам; обычно приходила одна. Ее отец был гробовщиком и не очень общительным человеком. Мать что-то не поделила с моей матерью, так что мы редко ее видели.

— И к вам ходила только дочь?

— Да, только Камилла. Она организовала ассоциацию молодежи в поддержку отца, занималась и другими подобными вещами. Была просто помешана на политике до тех пор, пока не вышла замуж за Роджера. После этого стала реже у нас появляться; возможно, из-за того, что у Роджера не сложились отношения с отцом.

— Мне кажется, у сенатора был роман с миссис Помрой.

Элен изумленно уставилась на меня, потом рассмеялась.

— Черт возьми, вот так идея!

— А что тебе кажется неверным? — мне не нравилось, когда мои идеи так презрительно отвергали.

— Не знаю, но мне это кажется совершенно невероятным. Насколько я знаю, отец никогда особо не увлекался женщинами. Возможно, он стал предметом ее обожания, такое случалось, когда он был моложе. Вокруг него вечно крутилась какая-нибудь молодая женщина, однако я уверена, что никогда ничего не случалось. Мама всегда внимательно присматривала за отцом.

— Тем не менее я думаю, что-то могло случиться.

— Ну и что, даже если и так?

— Это дало бы Помрою еще один повод убить твоего отца.

— С чего вдруг спустя пятнадцать лет ему становиться ревнивым мужем? Да еще из-за того, что произошло до их встречи с Камиллой? Дорогой, это полный бред. У него и без того поводов хватало. Знаешь, Питер, видимо, ты в душе большой романтик: веришь, что любовь виной всему на свете.

— Ну, давай, давай, — хмыкнул я. Я был страшно ею недоволен, да и собой тоже: вариант с Помроем терял всякий смысл. Он мог совершить убийство, но не совсем. Что-то не сходилось. Мотив был налицо, но вся ситуация выглядела слишком неправдоподобной. Убить человека в его доме своим собственным оружием непосредственно после открытой ссоры с ним? Я был уверен, что миссис Помрой каким-то образом замешана в это дело, но не мог представить, как именно. Так что я довольно неохотно начал анализировать другие возможности и других подозреваемых.

— Но сама идея мне нравится, — игриво заметила Элен, — она показывает ту сторону твоей натуры, которую я больше всего люблю.

Потом мы препирались еще несколько минут, но тут я вспомнил, что нужно писать статью для «Глоуб», прекратил перебранку и оставил Элен в одиночестве сражаться с бутылкой виски.

Когда я спустился в холл, распахнулась дверь комнаты Ленгдона, и он жестом пригласил меня войти. Присутствие человека в штатском, охранявшего кабинет, заставило меня насторожиться: он мог видеть все, что происходит на втором этаже.

Комната Ленгдона, отделанная американским кленом, была точно такой же, как моя, только немного больше. На столе стояла раскрытая пишущая машинка, на полу валялись скомканные листы бумаги. Похоже, он пытался работать, но не слишком успешно.

— Послушайте, надеюсь, я не очень вас расстроил своим появлением в комнате мисс Роудс…

Он явно очень нервничал.

— Расстроили меня? — я рассмеялся. — А почему вы должны были меня расстроить?

— Но вы же с ней помолвлены…

— Я помолвлен с ней не больше чем вы. Она помолвлена со всей мужской половиной рода человеческого.

Он удивленно уставился на меня. Мне показалось, что парень не привык вращаться в свете. С такими молодыми людьми я был знаком: серьезные и искренние идеалисты, они, как правило, одарены великолепной памятью и легко сдают экзамены в колледжах.

— Видимо, это я должен извиниться, что вломился в комнату без стука в тот момент, когда вы так прекрасно проводили время.

Он покраснел. Чтобы сменить тему, я показал на пишущую машинку.

— Готовите статью?

— Ну, и да, и нет, — вздохнул он. — Я позвонил в Нью-Йорк сегодня утром и спросил, что теперь делать. Мне не сказали ничего определенного. Я хочу сказать, что мы никогда не пишем об убийствах: это не наша тема. С другой стороны, это убийство имеет определенное политическое значение, может быть, даже очень большое. Если бы мне удалось что-то выяснить, это могло бы стать неплохим шансом.

— Обычно я работаю на «Глоуб», — участливо сообщил я. — Конечно, мы по-разному подходим к убийствам. Вы правы, у меня тоже есть подозрение, что это убийство носит политический характер, но выяснить это будет непросто.

— Я в этом уверен, — с неожиданной горячностью заявил Ленгдон. — Он был опасным типом.

— Много времени вам понадобилось, чтобы прийти к такому выводу?

— Ровно один день, хотя я здесь уже четыре. За это время я узнал такие вещи, что, если бы мне раньше про них рассказали, никогда бы не поверил, что такое возможно. По крайней мере, в нашей стране.

— Что вы имеете в виду?

— Вы видели фамилии людей, поддерживающих Роудса в борьбе за президентство? В списке все местные фашисты, все «охотники на ведьм».

— Должно быть, вы подозревали это, когда ехали сюда.

Ленгдон присел на кровать и закурил; я сел лицом к нему за стол.

— Ну, естественно, мы за ним наблюдали. Он был шутом и фигляром; вы понимаете, что я имею в виду. Старомодный узколобый демагог, который постоянно твердил про американский образ жизни. А специальность нашего журнала — разоблачительные статьи о реакционерах. Такие материалы обычно не бывают явно враждебными, они пишутся так, чтобы герой статьи запутался в собственных словах. Вы не представляете, как легко это сделать. Обычно эти люди хорошо защищены, окружены секретарями; даже пресса им помогает: редактируют их слова и подправляют факты, представляют их куда более разумными, чем на самом деле.

Так что моя задача состояла в том, чтобы дословно записывать разговоры этих «великих людей», конечно, выборочно, и публиковать их со всеми несуразностями и нелепостями. Я думал, то же самое придется делать и здесь, однако скоро обнаружил, что Роудс отнюдь не пустомеля. Он оказался прожженным типом, которого нелегко заманить в ловушку.