Шашлык из леопарда

Тут ее и прихватили. Ментовская машина даже не подъезжала. Тормознула впереди, метрах в тридцати, ударила светом фар. Она их лиц тогда не увидела.

— Ого, какая хорошая? Куда движемся, красавица, на ночь глядя?

Следующий кадр — сразу заднее сиденье в темной, воняющей перегаром коробке.

— Ого, какой амбрэ! Ты чо, красавица, по конопляному полю на пузе ползала?

Ей хочется ржать, она давится и прыскает.

Следующий кадр — обезьянник. Ее все еще давит ржачка…

У ментов настольная лампа — старая, как у мамы была: металлический рожок-цветок с облупленным краем. Один из трех ментов отворачивает рожок в сторону — эдаким галантным жестом, чтобы, вроде как, не светило ей в глаза.

Почему-то все менты молчат. Очень долго молчат и мнутся. Ей становится странно, но еще не страшно.

Она смотрит на одного, на другого. Почему-то они все сосредоточены, сопят.

— Салага-то где наш, курсант где? — вдруг тихо спросил один.

— Что, забыл? Он на вызове там, в Седанке, на бытовухе, — отозвался другой.

— Ну, пусть потом отдохнет… Сделай, а? — по-дружески приказал первый.

— Да успеем, чего… — хмыкнул второй.

А третий просто стоял в дверях…

И тут они сделали ошибку. Они посмотрели на нее все трое разом. Она увидела их взгляды — все сразу.

Так смотрит стая, которая сейчас поднимется и разорвет добычу.

И она увидела, как ее будут убивать. Пропустят — и убьют. Может, просто пригрозят?.. Скорее всего отвезут — и скинут куда-нибудь в воду…

— Может, они все-таки не хотели тебя убивать? — осторожно проговорила Ленка. — Знаешь… типа, не суди… Это ж не отморозки какие-то…

— Да, Ленка. Если бы я так думала тогда… и если бы так оно и было… знаешь, все кончилось бы еще хуже, чем кончилось… — ответила она, едва ворочая языком. — По крайней мере, для меня. Я знала… Просто я должна была тогда знать, что они убьют меня.

— Ну чё… — сказал тот, что сидел за столом. — Не будем давить массой. Детей не надо пугать. Погодьте там, я поговорю пока, мы поговорим тут…

Двое вязко вышли. Плотно закрыли дверь.

Тот вязко поднялся и зашел к ней в обезьянник.

— Встань-ка…

Она поднялась. Кайф куда-то провалился.

— Где у тебя?.. Где прячешь?

Она и не отпиралась, чтобы избежать дурного обыска с лапаньем. Сразу достала мятый "косяк" из-под лифчика. Он был таким сплющенным, как килька, что она заржала. Но сразу как-то заткнулась, будто гвоздем под кадык ткнули.

— Правильное место, — кивнул мент. — А в другом…

Он резко и умело сорвал петлю с пуговицы на ее джинсах, пальцем рассек молнию донизу… Пальцы его были жутко горячими.

— Не дергайся… — Он так же резко развернул ее к стене лицом и ударил основанием кисти в шею, чтобы нагнулась к лавке. — За оказание сопротивления — еще "трояк" будет. Сечешь?.. Сечешь…

И тут она поняла, что ее убьют.

Вывезут — и все.

Странные чудеса случаются в жизни. Она уперлась глазами в лавку — и прямо в этой крашеной в зеленый цвет лавке увидела свою смерть, плоскую и густо крашеную такой же вонючей масляной краской с лопнувшими пузырями… И пока сзади резкая горячая лапа уже не умело, а тупо сдергивала с нее джинсы, вдруг вспомнила перед смертью удивительную историю про то, как великий гипнотизер Вольф Мессинг попал в фашистам в такой же, наверно, обезьянник с крашеной лавкой, — и там он тоже сразу увидел свою смерть прямо перед собой и понял, что у него есть только один шанс и в этот шанс, длящийся несколько секунд, надо втиснуть всю свою силу…

Что он там сделал? Он усилием молчаливой воли собрал всю стаю, всех этих гадов-ублюдков вместе с собой, они все пришли, столкнулись друг с другом, как в толпе на перекрестке в час пик… и потеряли силу, как всякий человек, который на полном ходу натыкается на толпу. Он отнял у них силу всего на несколько секунд. Просто как-то вдохнул ее, как дым "косяка", — и они все стянулись в одну точку.

И она тоже вдруг отключилась, вдруг забыла про этого, сзади… и вдохнула.

Что-то случилось сразу.

— Ты чё?! — донесся злобный голос издалека. — Я что, звал уже?! Какого хрена?! Ты мне весь кайф сломал… Бл… И ты тут?! Ну, кой хрен, прете, как бараны?!

Руки вдруг отпустили ее.

Она не дышала, вперившись глазами в зеленую, плоскую смерть под ней. Она боялась шелохнуться — шелохнись, и джинсы сами упадут совсем… и тогда можно ржать — не ржать, а конец один.

— Ну вы чё?! — как-то уже совсем растерянно возмущался вязкий голос сзади. — Сами, что ль, обкурились? Э, браты, вы чё?!

И все. Тишина.

Она не дышала еще на раз-два-три.

Потом распрямилась — и осторожно подтянула джинсы, затянула молнию — и, не дыша, повернулась.

Картинка была — чисто для YouTube, которого тогда еще в помине не было. Все трое были тут — один с ней, в обезьяннике, двое снаружи. И все смотрели теперь не на нее, а друг на друга, застыли с абсолютно дебильными улыбками, с приоткрытыми в дебильной улыбке ртами и стеклянными глазками. Только слюней висячих не хватало до полноты диагноза. Ничего, зато все остальное у них висело… Три дебила-эксгибициониста в погонах со спущенными штанами глядели друг на друга. Кто-кто, а оборотни в погонах отдыхают…

Она, не дыша, прошла мимо них, сквозь них.

— Я не поняла, Ань. Они что там, кончили сразу все вхолостую, или ты их просто импотентами на час сделала? — поинтересовалась дотошная Ленка.

— Ага. Я бы специально задержалась, чтобы разглядеть в деталях… чтобы потом тебе рассказать, — огрызнулась она из-под пледа. — Я ноги уносила.

Она уносила ноги.

Она просто вышла и перед тем, как ожить и рвануть бегом, еще успела страшно, по-живому испугаться неясной фигуры вдали, подумала, что это "курсант-салага" успел разобраться с "бытовухой" и теперь возвращался в отделение.

— …А знаешь, Анька, я догадалась, чего ты потом замуж за опера выскочила, — вдруг развеселилась Ленка.

— Да ничего веселого…

— Нет, ну просто. Ты ведь их хотела потом достать и всех-всех убить.

И вдруг она обнаружила, что уже все-все рассказала Ленке и рассказывать больше нечего. Раз — и все. Странное облегчение возникло — прямо такое, будто что-то большое отняли у нее, что она тащила долго и мучительно… она и сама хотела бросить, но не могла, кто-то сказал, что надо нести, она и несла… а теперь эту тяжесть взяли и отняли, и она не знает, что делать с этим своим облегчением. Такое было с ней в детстве, когда мама первый раз вела ее по серьезному зубному делу к стоматологу. Два дня перед этим казались в два раза длиннее всей ее маленькой жизни. А потом вдруг как-то раз — и все случилось совсем не больно и очень быстро. Она даже не успела зареветь, а мама ее уже тащила из кабинета… И прикинь, Ленка, она даже упиралась на выходе перед дверью, будто боялась, что ее обманули и будут мучить потом, а ей надо, чтобы уже сейчас отмучиться — и все. Страх отняли, страх, который так просто и быстро не хотелось отдавать, потому что она с ним свыклась.

— Была такая идея-фикс, но не долго. Я все про них узнала. А они про меня ничего не знали. Мне ведь повезло, Лен, — я же в тот вечер документы дома забыла… — Говорить теперь было удивительно легко и не обязательно. — Но ты не права. Тот капитан давно ко мне подъезжал. И когда все это случилось… Знаешь, я поняла, что это — второй звонок, и теперь надо завязывать совсем. То есть — со всем. Завязывать со всей этой жизнью, вырвать ее с корнем и выкинуть. Вернуться в Москву — и снова пойти вперед, с той точки… ну, с той стрелки, когда я дурой помчалась не по тем рельсам. Я просто запустила часы назад, в прошлое, и решила начать свою альтернативную историю, как в фантастике… У меня с этим опером-капитаном…

— Опель-капитан! — перебив, хохотнула Ленка. — Старое такое авто, да? Далеко не уедешь.

— Да хоть горшком назови… — не восприняла она шутку подруги. — Одним словом, у меня с ним как-то сразу негласный такой брачный контракт образовался. У него были виды на Москву, у меня была удобная прописка в ближнем Подмосковье. Плацдарм-трамплин.

— Да и ты сама, вообще, ничего… — хмыкнула Ленка. — Знаешь, я, грешным делом, подумала, а может, ты любила этого опера-"опеля"… Раз тебя блевать не тянуло просто уже от погон, а не от мужиков одних… А?

— Ну, ты же психотерапевт… ты же знаешь, я всегда иду на боль, — сказала она и глубоко вздохнула. — А вообще, он неплохой паренек оказался. Даже немного затёр мою аллергию на ментов. Ему, с одной стороны, подфартило, а с другой, не повезло. Сначала я вся такая из себя фригидная была, а потом уж и рвать начало в самые те моменты… Он мне лечиться советовал. Считай, не сразу валить от меня собирался… А может, и вообще, не собирался. Теперь уже не скажешь определенно. Он же знал, что детей у нас быть не может…

Сеанс истины кончился.

— Слушай, у меня последний вопрос, — неожиданно зацепилась Ленка. — Там, во Владивостоке, как ты объяснила свой приезд, когда на работу в суд устраивалась? Там же, наверно, поинтересовались, чего это прописная москвичка тут потеряла…

— Лен, я ж не в Америку нелегалом уехала, — удивилась она вопросу подруги. — Ты обо всем догадалась, а уж об этом-то элементарно должна…

— Нет, ты лучше сразу сама скажи, — потребовала Ленка.

— Так самое банальное, там баба в кадрах сразу поверила: любовь-морковь, потом трагедь, домой не поеду… Она только в универ при мне позвонила, проверила… А я ж отличницей была, меня ж не за неуспеваемость отчислили.

— Значит, ты не соврала, а сказала, как есть.

— А как надо было сказать? — наехала она на Ленку.

Уже очень хотелось выбраться из под пледа.

— А вот теперь сеанс психотерапии закончен. Все, подруга, — по-деловому, резко сказала Ленка и очень вовремя стянула с нее плед. — Двигай в душ. Я за тобой… А потом за тобой еще должок.

— Какой?! — изумилась она.

— Ты мне еще про этого гения толком не рассказала. На которого охотишься.

Она напряглась так и эдак, повернулась на левый бок — и почувствовала, что никаких сил подняться с дивана, оказывается, нет. Жуткая слабость напала и к тому в придачу — непреодолимая сонливость. Она попыталась оттолкнуться, отжаться от дивана правой рукой…

— Лен, не могу. Неси меня…

— Ну, нормально, застарелые мышечные блоки сняты, — довольно констатировала подруга. — Давай!

Никогда она не предполагала, что Ленка такая сильная. На счет "раз" подруга подняла ее с дивана без всякой ее помощи и потащила в охапку к ванной.

— Стой! — скомандовала подруга у двери и стала стаскивать с плеч халат.

Стоит умному человеку убедить себя в том, что он проник в логику чужих действий и поступков, как дьявол сразу начинает показывать их ему в ложных ракурсах.

Весь вечер Петеру Шлегелю было недосуг — и именно в тот момент, когда подруга повела Анну в душ, он включил свой спецноутбук, устроившись на кухне. Жена уже легла, он крикнул ей, что сейчас придет, — и включил.

Увидев мизансцену у дверей ванной, он выругался и обозвал себя "идиотом", что делал довольно редко. Он поймал себя на том, что на этот раз ему стало смешно: наверно, гораздо интереснее сейчас смотреть со стороны на него самого, чем на банальную лесбийскую сценку на экране ноутбука. А "идиотом" он назвал себя за то, что ошибся. Век живи — век учись. Он-то успел предположить, что Анна — буч, а оказалось, все совсем наоборот.