Божественный и страшный аромат

Потом, когда настанет время, Йеспер выйдет в декабрьский холод. Свет кубического дома остался далеко за спиной, лыжные тропы ведут его к краю города. Там расстилаются покрытые снегом невозделанные поля, и Йеспер идет через них туда, где темнеет стена деревьев. Zig-zag dröm, еловые лапы гладят его белое пальто. Темный лес, темная зелень глаз. В холодном воздухе, словно бубенцы, звенят голоса девочек, они ждут… под вечными льдами, в остававшейся нетронутой миллионы лет экосистеме; глубоко в Легких Граада, куда не должна ступать нога человека. Йеспер никому об этом не расскажет.

Полки в комнате или, скорее, палате Дирека заставлены всякой дребеденью. На маленькой книжной полочке стоят семейные фото в рамках. Поблескивают стеклом. Йеспер не решается смотреть на эти фотографии. Дочки, племянницы? Эти медсестры когда-нибудь здесь убирают? Над кроватью висит серебристая икона Долорес Деи, а под иконой, сложив на коленях морщинистые руки, сидит Дирек Трентмёллер, укутанный в клетчатый плед. На его шее блестит крошечный серебряный крестик. У изголовья стойка для капельницы.

— Знаете, ребята, моя память… Завтра я вас уже не узнаю. Это лучшее, что со мной случалось. Это благословение — для человека вроде меня. Иногда я просыпаюсь и даже свое имя не могу вспомнить. Не помню, кто я есть. Что уж говорить о таких вещах…

Тереш стоит перед занавесками, заложив руки за спину, и пристально изучает оконные рамы.

— Ну, сейчас вы выглядите довольно неплохо. — Он оборачивается. — Кто показал вам рисунок? Спину Анни-Элин Лунд. Кто это был?

— Господи боже… — господин Трентмёллер трясет головой, его покрытое печёночными пятнами лицо сразу выглядит усталым.— Я больше не помню такого. Я не помню даже того, что хотел бы помнить. Я сына своего не помню. А вы про такие вещи…

— Вы тратите мое время, Дирек, — Тереш присаживается перед стариком и кладет руки ему на колени. Хан с ужасом смотрит, как агент Мачеек буравит взглядом мутные глаза Дирека. — А теперь постарайтесь вспомнить: вы сказали своему сокамернику, Видкуну Хирду — вы же не станете утверждать, что не помните Видкуна Хирда? Как такое забудешь? Вы ему сказали… — Тереш берет старика за подбородок и разворачивает его лицом к себе, — вы меня слышите? В тюрьме вы рассказали Видкуну Хирду, что знали того, кто похитил сестер Лунд с пляжа в Шарлоттешеле двадцать лет назад. В доказательство вы нарисовали ему родинки одной из девочек. Дирек, рисунок совпадает!

По дряблым щекам господина Трентмёллера катятся слезы.

— Дирек! Эй! Рисунок совпадает!

— Я встречался… Я ходил в парк… Я не помню, я не хочу…

Дирек по-старчески хнычет, но Тереш злится всё сильнее. Его верхняя губа приподнимается, обнажая прокуренные зубы. Дирек отшатывается, словно увидел призрака, но Тереш успевает накрыть кнопку экстренного вызова ладонью:

— Если вы о проблемах с памятью — это никак не помешает вам сотрудничать со следствием! У нас теперь есть одна машинка. Как ложечка для мороженого, Дирек. Ей я могу достать всё, что мне нужно, прямо у вас из головы, и вот это…

— Тереш! — Хан встает со стула и берет его за плечо.

— …это будет настоящее благословение!

— Тереш, не начинай!

Йеспер ничего не понимает. Он в замешательстве смотрит, как агент нависает над Диреком, загораживая рукой кнопку вызова. Хан сердито трясет его за плечо:

— Ты знаешь, что это тебя погубит, Тереш, ты сам это знаешь. Нам нужен кто-то в Международной полиции. Нельзя, чтобы тебя уволили. У меня тоже кое-что есть, нам не обязательно…

Тереш успокаивается.

— Ладно. Йеспер, дверь.

Йеспер выглядывает в пустой коридор. Дом престарелых вечером тих, как будто заброшен. Он закрывает дверь. С бешено колотящимся сердцем дизайнер прислоняется спиной к стене и нервно ерошит светлые волосы. Воздух в комнате кажется густым, и Йеспер видит, как старик трясется на кровати, руками закрывая лицо от Тереша.

— Продавец линолеума, — произносит агент Международной полиции.

Печальные, окруженные морщинами глаза старика округляются, брови ползут вверх.

— Кто?

— Продавец линолеума. Ваш друг. Человек, который это нарисовал. Тот, кто рассказал вам о девочках. Кто это? Кто, Дирек?!

— Он… он просто… — Дирек больше не хнычет. Слезы высыхают на его щеках. Закутанный в плед старик падает на кровать, словно пораженный молнией. — Просто Продавец линолеума, и всё. Так у них было принято. Они называли себя вот так, по профессиям. — С его губ слетает измученный вздох: — Боже, помоги мне…

Внутри тихо, за окном проносится одинокая мотокарета, и по стоящему возле двери Йесперу пробегают тени деревьев. Хан аккуратно оттесняет Тереша в сторону.

— Спасибо, Дирек. Вот видите, всё хорошо. — Он смотрит на старика под пледом своими большими миндалевидными глазами. — Вы нам поможете найти этих девочек, правда?

— Два места, — шепчет Тереш Хану.

— Два места, Дирек. Назовите два места, где бывал этот человек. Где он жил, в каком районе. Вы знаете?

— В Кексхольме, они все были из Кексхольма.

— Очень хорошо. Отлично. А теперь еще одно место. Подумайте, Дирек, подумайте, где еще бывал человек с линолеумом. Помогите нам найти девочек. Куда он ходил?

— Он следил за ними… на пляже. Из гостиницы.

— «Хавсенглар»? — Тереш нервно расхаживает перед окном.

— Пожалуйста, я не помню…

— Есть, — кивает Тереш и делает два шага к двери. — «Хавсенглар». Пошли!

Восемнадцать лет назад. Видкун Хирд сидит за самодельным письменным столом в углу камеры, ко лбу прилипла прядка волос, по-старомодному зачесанных набок — пока эту прическу еще можно назвать «классической». Видкун еще молод. Относительно. Лоб еще не покрылся складками, щеки только начинают обвисать нордическими брылями. На столе лежит кипа рукописных листов. Философия будущего, историческая, евгеническая универсальная теория. Она объясняет всё, что происходит в мире; это наследие, которое он оставит человечеству.

«Видкун Хирд: "Видкун Хирд"» — жирными буквами написано на картонной обложке. На стенах две откидные койки, сквозь маленькое оконце под потолком в камеру проникает дневной свет.

На одной из коек лежит Дирек Трентмёллер. Пожилой. И какой-то рассеянный. Он снимает с шеи серебряный крест, мгновение смотрит на него — и вдруг начинает смеяться.

— О! Тебе это понравится! Мне кажется, в этой истории тоже есть кое-что сверхчеловеческое. Приключения, наука, и всё это, без сомнения, за гранью добра и зла.

Это просто медовый месяц! Дирек говорит, а Видкун делает заметки. Деловито кивает. Просит подождать минутку и берет новую баночку чернил. Луч света из окна ползет по полу и забирается на стальную дверь. Темнеет, и Видкун зажигает настольную лампу. Он поднимает исписанный лист перед собой и дует на него.

Славные, славные времена.

Дирек разворачивается посреди камеры и подходит ближе к Видкуну:

— А знаешь, что еще он мне рассказал? Продавец линолеума. Я никогда этого не забуду! Он провел над ними «блестящий хирургический эксперимент». Он «срастил их вместе». Самая младшая умерла. Остальные выжили. Вот такие дела.

Продавец линолеума. Продавец линолеума. Продавец линолеума тянется за туалетной бумагой. Снаружи в номер в «Хавсенгларе» проникает соленый морской воздух — с балкона, где на циновке стоит телескоп. К телескопу подсоединен специальный фотоаппарат. Продавец линолеума выходит на улицу и бродит по окрестностям.

Он читает расписание у остановочного павильона. Но последний трамвай уже ушел в город. И увез девочек. Тепло летнего вечера наполняет сердце мужчины нежностью. Он снимает сандалии. Он ступает босыми ногами по теплому асфальту. Асфальт светлый и шершавый. Трамвайные рельсы прохладные. Вечерний Шарлоттешель. Мужчина любит его. Он любит девочек. Любит пляж, где всё остальное уже не важно. Он влюблен. Со мной такого никогда не произойдет, думал он в полярном поселке, где в небе змеилось северное сияние. Парочки в оранжереях. Снегопад за стеклом. Это никогда не случится с Продавцом линолеума. Но он любит этот пляж. И этих девочек. Особенно одну. Особенно вот эту. И остальных тоже.

Песок под босыми ступнями. Между пальцами ног. Нагревшийся за день. А потом влажный. Он гуляет вдоль линии прибоя, из садов доносится музыка, вдали между соснами светятся окна домов. Идет дальше, под обрыв, где никто его не увидит. Камни под босыми ногами прохладные и скользкие от воды. Где его обувь? Он не помнит. Он ступает с камня на камень под обрывом, волны плещут ему на брюки со стрелками. В мягком сумраке он опускается на колени и смеется. Шумят сосны. Купаться! Он спускается по камням в воду, и никто не видит, как он счастлив. Его брюки намокли, он поскользнулся и ушиб колено. Ну и что! Вода темная и теплая, а небо усеяно звездами.

— В «Телефункен»! — щелкает пальцами Йеспер. — Это недалеко, и у меня там есть знакомые. Можешь звонить оттуда сколько душе угодно, Тереш. Твори свое волшебство. — Он снова поднимает руку: они втроем пытаются поймать такси на единственном шоссе Ловисы. Кареты проносятся мимо и въезжают на эстакаду дальше по дороге. С другой стороны шоссе высится стена деревьев, по вечерам машин немного. — Сейчас полдесятого, мы успеваем.

Хан с трудом нагоняет остальных.

— Не знаю… Чего ради мы так спешим. Давайте сперва всё обсудим.

— Что тут обсуждать, надо звонить и узнавать. Мы еще можем успеть сегодня. — Тереш, как и Йеспер, изнывает от близости цели: он голосует даже тем такси, у которых не горит желтая табличка. — Сколько можно ждать. Тебе самому еще не надоело?

— Правильно. Лично с меня хватит. — Йеспер подпрыгивает на одной ноге. Проезжающая карета обрызгала его грязью.— Если думаете, что меня волнует, какими ужасными, губительными, как драматично выразился Хан, приборами ты, Тереш, пользуешься, то мне всё равно. Ты делаешь свою работу, и у тебя нет времени. Три дня — это время, в течение которого шанс найти кого-то живым, особенно ребенка, с каждым днем уменьшается вдвое, с каждым днем. Сто, пятьдесят, двадцать пять процентов, Хан. Что бы ты сделал в такой ситуации?

— Это неважно! Чёрт! — Дождь в нижних слоях атмосферы тихо превращается в осеннюю грязь под ногами. Хан едва успевает увернуться от фонтана грязи из-под колес. — Далось вам это такси, остановка прямо напротив! Йеспер, ты ничего не понимаешь, ты не понимаешь, как это работает! Долбаный мескин… лизергин…

— Есть! Поймал! — Йеспер бежит за такси, тормозящим на обочине, и, оглядываясь, кричит: — И что бы ты без них делал, играл в «хорошего полицейского»?

— Слушайте, хватит уже… — ворчит Тереш, устраиваясь у окна на пахнущем кожей сиденье.

Хан вваливается в салон и пыхтит:

— Йеспер, ты, кажется… ты не понимаешь… всё это… эта дрянь… она нелегальна. Во всех странах, подписавших Декларацию… Между прочим, это именно те страны, где у Международной полиции есть эти, ну…

— Полномочия, — заканчивает за него Тереш и говорит в решетку водительской кабины: — «Телефункен».

В салоне на миг становится тихо. Карета срывается с места. Грязь чавкает под колесами. Йеспер пытается найти аргументы, но тут Тереш признаётся: