Паренек из Уайтчепела

– Сэр... я не смею судить поступки людей, о причинах которых знаю так мало...

– Брось, Джек, скажи прямо: ты осуждаешь меня?

– Нет, сэр, не осуждаю.

Ридли язвительно хмыкнул:

– Благородный босяк. Чего еще от тебя ожидать?

Джек понимал, что жалит инспектор не со зла – защищается, не желая показать уязвимость. Видать, эта Харпер глубоко занозила его сердце... Так и сидит отравленным жалом в душе. Припомнился подслушанный разговор Ридли с миссис Уиггинс в Хартберне: «Так ты все так же один... все так же тоскуешь?» Она тогда сказала о женщине, которую видели в Монреале, но инспектор не захотел о ней говорить.

Теперь Джек понимал почему...

– Прости, Джек, – прозвучало вдруг совсем иным тоном. – Несносный характер. Говорю не то, что хочу... – Большая ладонь легла ему на плечо и несильно сжала его.

– Я понимаю, сэр. – У Джека вдруг дрогнул голос. – Действительно, понимаю.

– Понимает он... – начал Ридли в привычной манере, но замолчал. И добавил опять тем, иным тоном: – Спасибо тебе. Я редко проявляю эмоции и хвалю, уж прости, такая дрянная натура, но должен сказать, что я рад нашей компании. Без тебя эта поездка была бы совсем нестерпимой! А так... – Он окинул спутника взглядом от макушки до пят в идеально начищенных туфлях. – Я горжусь тобой, Джек! Ты прошел длинный путь от того босяка, каким встретился мне в доме Мейбери, помнишь? – Джек кивнул. – До настоящего джентльмена, что гуляет со мной по набережной Кале. Не знай я, кто ты действительно есть, посчитал бы... воспитанным человеком... – Он улыбнулся.

– Я воспитанный, сэр, – ожидаемо возразил ему Джек. – Пусть и не от рождения, но ценой многих усилий.

– Я знаю, Джек.

– И это во многом ваша заслуга. – Он впервые говорил с Ридли на подобную тему, и к горлу поднялся комок. – Вы могли отшвырнуть меня, сэр, как приставший к ботинку обрывок бумаги, но вы проявили внимание и заботу, вы...

– Брось, Джек, мое участие было ничтожным: ты сам во многом сделал себя. И продолжай в том же духе! – Голос Ридли чуть приметно, но дрогнул на последних словах.

– И всё-таки я благодарен вам всей душой.

– Прекрати. – Ридли хлопнул его по плечу. – Что, право слово, за день взаимных расшаркиваний. Я не силен во всем этом... Не люблю, знаешь ли. – Они помолчали, молча шагая по мостовой, и Ридли добавил: – Розалин Харпер видели где-то в Локарно на озере Лаго-Маджоре. Туда мы и направляемся... Хочу встретиться с ней, поговорить. Прости, что втянул тебя в это...

– Я только рад, сэр. Никогда не видел Италии!

Джек, конечно, хотел бы сказать совершенно другое: «Я рад, сэр, что вы доверились мне. Ваше доверие много для меня значит, и я буду рад поддержать вас в этой поездке, в это нелегкое время...», но Ридли, кажется, понял без слов. Улыбнулся, кивнув, и они продолжили путь в дружественном молчании.

Парижский вокзал Сен-Лазар оказался точно таким, как на картине Моне: наполненный шипением пара, стуком колес, гудками прибывающих поездов, суетой машинистов и пассажиров, он поражал одним своим видом. Даже Джек, дитя многолюдного Лондона, неожиданно спасовал перед этой какофонией звуков и живого потока людей...

Пока они с Ридли переходили с одного пути на другой, пересаживаясь на поезд до Цюриха, он глазел по сторонам, как ребенок, впервые севший на карусель и попробовавший яблоко в карамели. Все казалось новым, неизведанным и чудесным...

– Что, нравится? – спросил Ридли, с удовольствием наблюдавший за его детским восторгом.

– Очень. Я и не думал, что бывают такие места!

– Это ты еще не видел наш поезд, – ответствовал тот и потащил Джека дальше.

Их поезд из шести комфортабельных вагонов оказался не менее интересным: здесь были не только отделанные серым штофом уютные, маленькие купе, оборудованные кроватями, но и вагон-ресторан с хрустальными люстрами и кожаными диванами, и покрытыми белыми скатертями столы с серебряными приборами – всё как будто из сказки и не про него, Джека Огдена, паренька из Уайтчепела, спавшего прежде на старом матрасе, набитым соломой и свалявшейся шерстью.

Джек словно видел всю эту роскошь со стороны, не соприкасаясь с ней напрямую... Непричастный к этому празднику жизни. Особенно его поразили вежливые портье: «Не желает ли, месье, заказать кассуле с зеленым горошком или, быть может, Гратен Дофинуа из молоденького картофеля и свежих сливок от нашего метрдотеля?» И всё на французском, который парень не понимал, а потому нещадно краснел, и без того оглушенный этим «месье» и вежливым к себе отношением. К счастью, Ридли на ломаном французском перетягивал на себя их внимание и, ткнув пальцем в какие-то блюда в меню, отправлял стюардов восвояси...

Джек был счастлив, когда закончилась пытка обедом, и они вернулись в купе. Ридли сразу же погрузился в газету, захваченную из дома, а вскоре и задремал под мерный стук железных колес. Джеку же не сиделось на месте, он был через чур взбудоражен своим первым путешествием заграницу, а потому вышел из маленького купе, не мешая Ридли дремать, и, встав у окна в коридоре вагона, наблюдал за проплывающими за окнами непривычными видами Франции.

– Добрый день, месье! – прозвучало у него за спиной. – Вы англичанин, не так ли?

– Да. Мы из Лондона.

– Так я и думал.

Перед ним стоял невысокий мужчина с опрятными бакенбардами и живыми, доброжелательными глазами, оттягивавшими на себя всё внимание. Одетый в бордовый жилет с восточным рисунком и черные консервативные брюки, он показался Джеку чудаковатым весельчаком, любившим эпатировать публику.

Впрочем, первое впечатление, как выяснилось, оказалось обманчивым. Запалив свою трубку, незнакомец выпустил в окно кольцо дыма, спросил:

– Так этот мужчина в купе – ваш отец?

Джек смутился, не зная, как объясниться точнее, но в конце концов незнакомцу он мог сказать правду.

– В какой-то мере, именно что отец, хотя мы не связаны кровными узами, – произнёс он.

– А, понимаю, – выпустил тот новое облачко дыма, – он ваш, как говорят французы, protecteur, а вы его proteger. – И заметив непонимание на лице собеседника, улыбнулся: – Не берите в голову, молодой человек: французский – ужасный язык, никогда его не учите. Так куда вы держите путь? – осведомился, сменив тему беседы.

– В Италию, на озеро Лаго-Маджоре.

– О, Лаго-Маджоре! – воскликнул его собеседник, закатывая глаза от восторга. – Я обожаю эти места. Красивейшие в мире, поверьте мне, молодой человек!

Джек подумал, что незнакомец, должно быть, отчасти итальянец, хотя утверждать точно он бы не стал.

Тот, словно прочитав его мысли, продолжил:

– Сам я наполовину француз, наполовину итальянских кровей, но вырос в Англии, да. Жизнь меня поносила по миру, но только Италия стала мне родиной. – И хмыкнув в усы: – Я люблю, знаете ли, месье, темпераментных женщин, а нет никого темпераментней разъяренной итальянской «тигрицы», мечтающей откусить тебе голову. – Джек подумал, что удовольствие это сомнительное, что, должно быть, и отразилось у него на лице. И собеседник, ткнув в его сторону трубкой, добавил совершенно серьезно: – Да-да, молодой человек, пока вы в отпуске на Terre promise (земля обетованная), не упустите свой шанс испытать все прелести итальянских ma belle (красоток). Кстати, – он протянул Джеку руку, – Томазо Джонсон. Приятно познакомиться!

– Джек Огден, сэр. Рад знакомству! – Они пожали друг другу руки.

Мужчина продолжил, пахнув в окно своей трубкой:

– Не удивляйтесь моему имени, молодой человек: мои родители-космополиты пошли даже дальше, – говоривший понизил голос, – и вторым именем у меня... Антуан. – Он закатил глаза. – Подумайте только, Томазо Антуан Джонсон. Это было б ужасно, не будь настолько смешно! – Он, действительно, улыбнулся, заставив и Джека ответить тем же. И сразу спросил: – Ваш... э, спутник связан с полицией, прав я?

Джек удивился:

– Как вы догадались об этом?

– Профессиональное, месье Огден, профессиональное, – он указал на свой глаз. – Томазо Джонсон всегда распознает коллегу!

И Джек удивился сильнее:

– Вы полицейский?!

– Э, нет, что вы, молодой человек, Томазо Джонсон ростом не вышел, да и слишком вертляв, непоседлив и самобытен, чтобы подстраиваться под правила толстозадых инспекторов с завышенным самомнением. Нет, месье Огден, я люблю устанавливать свои правила... – Он многозначительно подмигнул. – Я частный сыщик. Работаю на себя. И я сам себя как начальник вполне даже нравлюсь!

Частный сыщик...

Джек впервые повстречал настоящего частного сыщика, которые, как он слышал, появились недавно в Америке. Он считал их кем-то вроде мифических единорогов или тех самых йети, о которых многие говорят, но ни разу не встречали в реальности – и вот один из них перед ним...

– Частный сыщик, – повторил он, всё еще пораженный открытием. – Не думал, что в Европе уже появились такие.

– Нас мало и тем мы ценнее! – подмигнул собеседник.

– То есть люди к вам обращаются? Просят помочь? В обход полиции?

– Пфф, – выдохнул месье Джонстон, – полиция только делает вид, что что-то там раскрывает. Связанные системой, финансами и сословными предрассудками, они мало что могут, поверьте мне, молодой человек. А вот детектив, действующий под эгидой своего нанимателя, не стесненный финансами и другими средствами в достижении поставленной цели, способен горы свернуть. Это я вам говорю на основании своего личного опыта! Поверьте мне, месье Огден. – Он пыхнул в окно своей трубкой, глядя на Джека как джинн из клубов волшебного дыма.

Разговорчивый и дружелюбный, месье Джонсон еще долго занимал Джека интересной беседой, с радостью делясь историями из практики о том, как, к примеру, месье N. нанял его проследить за мадам N. И чем всё это закончилось.

Ужинали они тоже втроем: Джек, Ридли и говорливый месье Джонстон. Было заметно, что консервативному инспектору лондонской полиции весельчак-сыщик пришелся не совсем по душе, но он терпел его ради Джека, глядевшего на собеседника восторженными глазами. В конце концов, они попрощались, направляясь каждый к себе, и Джонсон, вручивший Джеку визитку (на всякий случай!), скрылся в купе.

– Какой, однако, говорливый малый этот французик, – сказал Ридли, разбирая постель. – Готов спорить, сыщик из него самый посредственный. Разве может хоть что-то остаться в секрете, когда ты трещишь как сорока?

– А мне он понравился, – признался Джек немного смущенно. – Никогда не встречал таких необычных людей.

Инспектор вскинул кустистую бровь, но комментировать это не стал. Воздержался.

– Ложись спать, – сказал только. – Подниматься нам рано: в три будем в Цюрихе и оттуда на дилижансе отправимся к перевалу.

Джек лег, но еще долго не спал, прокручивая в голове события этого насыщенного на события дня. И когда проводник около трех разбудил их, предупредив о скором прибытии на швейцарский вокзал, он с трудом разодрал слипавшиеся глаза и вытащил себя из постели.

А уже к полудню нового дня они прибыли в Андерматт, маленькую альпийскую деревеньку, словно нарочно затерянную посреди бескрайних горных вершин и клубящейся мглы над самыми пиками. В ночи, пока они тряслись в дилижансе, величие окружавшей Джека природы еще не явило себя во всей своей полноте, но стоило взойти солнцу, как у него просто дух захватило: неописуемое слияние земли и неба на фоне уже не зеленых, но снежных или просто нагих, растрескавшихся утесов, поражало величием и дикой, необузданной красотой.