И тогда я ее убила

— Я изъяла ее из обращения. Она исчезла без следа, как в воду канула, и мне было этого не вынести. Я отозвала каждый экземпляр до последнего; книга не упоминается ни в одной из моих биографий, ни в одном книжном списке. Но и неважно. — Она отмахнулась и резко повернулась ко мне: — Я не собиралась допускать, чтобы с «Бегом по высокой траве» случилось то же самое. Все эти мужики средних лет, неспособные написать ничего, кроме откровенной халтуры, ополчились на меня, потому что я богата, успешна и достигла в миллион раз больше, чем удастся любому из них за всю их жалкую жизнь. — Она выпрямилась. — Необходимо было их проучить. Я собралась написать шедевр. Да, шедевр! Но опубликовать его под чужим именем, от лица человека безо всякого бэкграунда. Пусть-ка критики рассыплются в похвалах, а потом — бац! — здравствуйте, мальчики! Угадайте, кто это к вам вернулся? — Беатрис посмотрела на меня сверху вниз с высоты своего превосходства: — Мне требовалось подставное лицо. И ты подошла просто идеально. * * *

Я снова опустилась на край ее кровати. У меня перехватывало дыхание и кружилась голова.

— Значит, ты намеренно меня подставила?

— Ты была просто золото, Эмма. Даже сильно постаравшись, я не нашла бы лучшей кандидатуры. В том смысле, что с самой нашей первой встречи тебе хотелось стать мной. Ты мне подражала, следовала за мной повсюду, мечтала написать книгу, хотя теперь нам обеим ясно, что это вряд ли случится. Идеальное подставное лицо.

— Господи боже мой. А я-то все это время думала, что нравлюсь тебе. — Казалось, у мира вышибло днище и меня уносит в космос.

— Ну, отчасти так и было. Ты так славно везде за мной таскалась, не сводя с меня своих щенячьих глаз. — Она засмеялась.

— Беатрис, да тебя живьем съедят. Никто не имеет права поступать так с другим человеком, это слишком жестоко.

— Ну нет, ничего мне, конечно, не будет. Потому что ты скажешь, что пошла на сделку добровольно. И все время знала, что рано или поздно я могу заявить о своем авторстве.

— Зачем бы мне такое говорить?

— Потому что иначе ты будешь выглядеть полной идиоткой со всеми твоими интервью, фотосессиями и надувательскими монологами насчет тяжких писательских трудов. Как, по-твоему, твои слова теперь обернутся для тебя?

Конечно, раньше я, бывало, думала о такой возможности, но мне не приходило в голову, что придется рассказывать перед всем миром, как я играла чужую роль. И теперь я заново обдумала этот вариант, пытаясь понять, как буду себя чувствовать при таком раскладе.

— А если бы книга провалилась? Ты все равно объявила бы себя ее автором?

— Сама-то как думаешь? — снова фыркнула Беатрис. — Ладно, в любом случае все уже решено. Поступай как знаешь, но я на твоем месте прикинулась бы, что всегда знала, как будут развиваться события. По крайней мере, тогда тебя запомнят блестящей актрисой.

После этого она вышла из спальни, оставив меня сидящей на кровати и уничтоженной. Меня с самого начала использовали. Не было ни дружбы, ни наставничества; чего уж там говорить, я ей даже не нравилась.

Мне хотелось бы искренне сказать, что я не помню дальнейших событий, но, к несчастью, я запомнила все до последней невероятно реалистичной детали.

Помню, как услышала громкие рыдания и поняла, что они вырываются из моей груди; помню, как на меня напала дрожь; помню, как, когда я смотрела на выходящую из комнаты Беатрис, внутри поднялась волна дикой ярости. Мне хотелось, чтобы она обернулась и посмотрела на меня. Мне хотелось размозжить это барственное лицо лампой, которая так удачно оказалась под рукой. Я представила, как ослепляю ее, душу, и вдруг будто бы сверху увидела себя, резко вскочившую, словно распрямившаяся пружина. Огромными шагами я бросилась следом за ней, и вот передо мной уже замаячила ее спина. Беатрис шла к лестнице так, будто даже не помнила, что я осталась в спальне, а если и помнила, то ей больше не было до этого никакого дела. Я услышала рык, вопли и догадалась, что издаю их сама, обзывая ее самыми страшными словами; руки потянулись к ней, чтобы схватить за волосы, потянуть на себя, не позволить вот так сбросить меня со счетов, но она все равно совершенно меня игнорировала. Беатрис как раз подходила к лестнице, когда я догнала ее, и она повернула ко мне голову. Она улыбалась, действительно улыбалась. И вместо того, чтобы вцепиться в нее, схватить, сдавить ей горло, я ее толкнула. Яростно, изо всех сил, которые придал мне гнев.

Она вскрикнула и покатилась по лестнице, причем вовсе не как тряпичная кукла, а вполне себе как полновесное человеческое тело, хотя мой отчаянный толчок придал ей такую скорость, что она в буквальном смысле отскакивала от ступенек. Я услышала, как в какой-то момент треснул череп — или, может, это была шея? Ступени крушили части ее тела — спину, плечи, голову, коленки. Поначалу она пыталась уцепиться за что-нибудь, но падение было не остановить.

Я застыла на верхней площадке и наблюдала за происходящим с совершенно пустой головой, неспособная осознать, что именно вижу, на протяжении мучительно долгого, как мне казалось, времени, и вскрикнула, лишь когда Беатрис с глухим стуком тяжело приземлилась у подножия лестницы. А потом подавила свой крик.

Я бросилась к ней, дрожа от потрясения, крича: «Беатрис! Беатрис!» Мне хотелось схватить ее, поднять, но я не могла себя заставить, боясь, что нанесу еще больший вред. Я попыталась нащупать пульс, но меня так трясло, что не получалось достаточно долго удерживать ее запястье. А потом я увидела кровь, темную, густую, маслянистую, которая сочилась из-под головы, и поняла: она мертва. Кровь натекала быстро, как в фильме ужасов. Казалось, она никогда не перестанет течь, зальет весь пол, ее уровень станет подниматься, и я буду пытаться не дать ей накрыть меня с головой, пока она не достигнет потолка, пока не кончится воздух и я не утону. Я уже собралась встать и убраться с пути растекающейся жижи, но тут раздался звук — низкий урчащий стон, совсем не похожий на те, что могут издавать люди, — и он исходил от Беатрис. Я видела, как она пытается поднять голову, и не знала, что делать, как ей помочь. Я повернулась к телефону, который, как обычно, стоял на базе на низкой книжной полке, метнулась к нему, но потом замерла. Может, я и могла бы, хоть и с трудом, пережить унижение от разоблачения моего мошенничества, но того, что происходило сейчас, мне не пережить. Если сама Беатрис выживет.

Поэтому я снова вернулась к ней. Она все еще стонала, издавая гортанные булькающие звуки. Возможно, она и так скоро умерла бы, но я все равно присела рядом на корточки, одной рукой зажала ей рот, другой — нос, после чего стала ждать, всхлипывая и моля ее о прощении, а она смотрела на меня огромными глазами, пока свет в них не угас и не стало ясно, что она окончательно, по-настоящему мертва.

Поднявшись, я увидела, что кончик мыска моего ботинка оставил маленький отпечаток в кровавой луже. Я разулась и собралась уже бежать к дверям, но решила сперва еще кое-что сделать. Переступив через тело, я взлетела вверх по лестнице, туда, где постоянно топорщился плохо приклеенный край ковровой дорожки, зажала ботинки под мышкой и сильно, очень сильно потянула за этот край, так что он слегка оттопырился, сдвинувшись под медными прутьями, которые прижимали его к полу по обеим сторонам ступеньки.

Я в последний раз окинула взглядом картину внизу: кровь уже залила углубление, оставленное носком моего ботинка. Прямо босиком я побежала оттуда ко всем чертям и не остановилась, даже чтобы обуться, пока не добралась до выхода из подземной парковки.