На повестке дня — Икар

— Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.

— Ну что они еще могут сказать? — Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.

В комнату вошла жена Сабри, Каши.

— Извините! — воскликнула она и отвернулась.

— Нет времени для церемоний, Каши, — закричал конгрессмен. — Как ты управилась с одеждой?

— Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, — ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. — Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.

— Твой выбор, не мой, — сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. — Мы, возможно, закроем это место, Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.

— Ох, это безрассудно, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хассан. — Это неприлично.

— Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? — Кендрик провел расческой по волосам.

— Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.

— Ну, пошли же!

— Ключи в машине, дорогой Эван…

— Спасибо, Каши, — произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. — Скажи, — продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «мерседес» с откидным верхом и «симаррон-кадиллак» Хассана. — Как много им известно?

— Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.

— Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть…

— Пожалуйста, Эван, — перебил его профессор. — Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.

— Хвалить, черт побери! — Кендрик открыл дверь гаража. — Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.

— Без тебя они ничего не смогли бы сделать…

— Оставь это. — Эван прислонился к дверце «кадиллака». — Как много им известно?

— По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил — даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.

— Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?

— Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.

— Что, Мэйсон? — Кендрик нахмурился. — У него большой участок земли в Талсе или Фениксе — забыл, где именно, — но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.

— Вряд ли его так представили, Эван.

— Уверен в этом. Что он говорил?

— Что ты — самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.

— Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!

— Еще по всей стране…

Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.

— Боже милосердный! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол!

— Еще нет, — возразил доктор Хассан. — Каши знает, что делать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит — конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.

Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.

— Резиденция конгрессмена Кендрика…

— Это я, Сабри.

— Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.

— Как дела?

— Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.

— Откуда ты знаешь?

— Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться…

— У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?

— Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.

— Должно быть, все это взбесило Мэнни.

— Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.

— Что?

— Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.

— О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!

— В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.

— Что передала Энни?

— Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.

— Я так не думаю, — задумчиво проговорил Эван. — Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.

— Где ты? — поинтересовался профессор.

— В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.

— Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена…

— Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.

— И никто тебя не узнал?

— По телевизору шли мультфильмы.

— Так что тебе нужно?

— Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других…

— Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе. * * *

Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски…

— Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, — запротестовал Кендрик.

— Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе — столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.

— Что, квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?

— Квартирмейстер — это я, дорогой Эван.

— Спасибо, Каши.

— Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?

— Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.

— Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.

— Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.

— Конечно, знаешь. Мы — арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.

— Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!

— Ты расстроен…

— Расскажи мне об этом! — Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.

— Эван, дорогой, — перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. — Эти статьи оскорбят тебя, — продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, — и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.

— Понятно. — Кендрик спокойно посмотрел на нее. — Все арабы террористы. Уверен, это напечатано самым жирным шрифтом.

— Именно.

— Но к вам это не относится.

— Нет. Я сказала, что ты будешь оскорблен, однако это слово недостаточно сильное. Ты будешь в ярости. И все-таки, прежде чем решишь совершить что-либо бесповоротное, выслушай, пожалуйста, меня.

— Да что же это, Каши, ради всего святого?

— Благодаря тебе мы с Сабри посетили ряд заседаний твоего сената и твоей палаты представителей. Даже были удостоены чести присутствовать в твоем Верховном суде и слушать судебные споры.

— Все эти заведения не исключительно мои. Ну так что же?

— То, что мы видели и слышали, замечательно. Вопросы государственной важности, даже законы, открыто обсуждаются не просто депутатами, но и учеными мужами… Ты видишь плохие стороны, пагубные стороны, несомненно, в том, что ты говоришь, есть правда, но разве нет там и другой правды? Мы наблюдали много мужчин и женщин, которые страстно и смело отстаивают то, во что они верят, не боясь, что их будут избегать или заставят замолчать.

— Избегать их могут, но замолчать не заставят. Никогда.

— И все же они ведь действительно рискуют ради своего дела, часто очень сильно рискуют?

— Ну да, черт побери. Они раскрываются.

— За свои убеждения?

— Да… — Кендрик подождал, пока слово растворится в воздухе.

Цель Каши Хассан была ясна; это было и предупреждение ему в минуту всепоглощающей ярости.

— И потом, в «чертовски хорошей системе», как ты ее назвал, есть ведь и хорошие люди. Пожалуйста, помни об этом, Эван. Не унижай их.