Разоренный год

ОЛОВЯННЫЙ ПЕТУШОК

Дом князя Дмитрия Михайловича Пожарского был выстроен из толстых дубовых брусьев и состоял из нескольких светлиц, соединенных крытыми переходами.

Высокое крыльцо перед домом было огорожено перилами и пузатенькими колонками и увенчано остроконечной кровлей с оловянным петушком на макушке. Петушок, служивший в одно время и украшением и флюгером, вращался на шарнире в ту либо в другую сторону, в зависимости от направления ветра. На крыльце не было никого. Только петушок чуть поскрипывал на кровле, тускло серебрясь в солнечных лучах. Но, когда толпа вместе с Андреяном повалила к княжеским хоромам, петушок совсем замер; один гул толпы нарастал, усиливаясь с каждой минутой.

На крыльцо из раскрытой в светлицу двери выскочила горничная девушка в сарафане и с алой лентой в пышной косе. Выскочила, закрылась ладонью от солнца, глянула и бросилась обратно в светлицу. И тотчас вместо девушки на крыльце появился сам князь Дмитрий Михайлович.

Князь был в шитой золотом тюбетейке и в белой рубахе. Острые носки желтых сапог круто завернулись кверху. К каблукам были прикреплены медные зубчатые шпоры. Чуть побрякивая ими, Дмитрий Михайлович спустился с лестницы и остался на нижней ступеньке.

Остановились и возчики на полдороге, не смея двинуться дальше. Но выручил Федос Иванович.

Старик протолкался вперед, снял шапку, ткнул Андреяна в бок и повел его прямо к князю. Толпа, осмелев, двинулась за ними вслед.

Федос Иванович и Андреян поклонились князю. То же сделали и возчики. И вдруг загалдели все вместе — и возчики, и Федос Иванович, и Андреян. Даже петушок на кровле завертелся от набежавшего ветра и так заскрипел, словно тоже стал плакаться князю на какую-то свою обиду. Но князь поднял руку, и все умолкло. Один оловянный петушок не сдавался и все всхлипывал на своем шарнире.

— Да стойте ж вы! — сказал князь. — Экую ярмарку развели! Что у вас приключилось? Говори один кто-нибудь. Федос Суета, говори ты.

Федос Иванович еще раз поклонился Дмитрию Михайловичу, пригладил скрюченной ладонью растрепавшиеся седые космочки и сказал:

— Приключилось, батюшка князь, чего не чаяли. Шляхта наехала.

Дмитрий Михайлович встрепенулся:

— Шляхта? Быть того не может! Откуда? Где?

— В Мурашах, батюшка, в Мурашах, в поместьице твоем. Кузнец мурашовский прибежал. Вот он сам, собственной головой, Андреян-кузнец.

И Федос Иванович снова ткнул стоявшего рядом Андреяна в бок.

Андреян дернулся, выступил на шаг вперед, и князя поразил вид этого человека, который, казалось, только что выскочил из горящей избы.

— Беда, князь Дмитрий Михайлович! — не сказал, а прохрипел Андреян, потому что горло у него пересохло, как комок земли в засуху. — Беда! — хрипел он, задыхаясь. — Лихо, что и не сказать! Шляхта в Мурашах озорует. Меня полоном хотели взять, насилу вырвался. Прибежал известить тебя. Рассуди, господин, как знаешь. А мы — малые людишки, холопы твои. Ты один нам защита.

Князь топнул ногой, и шпора у него звякнула.

— Сколько их? — крикнул он. — Шляхты сколько, спрашиваю?

— Человек с тридцать будет, батюшка князь, — ответил Андреян. — Все на конях, оружны, с самопалами, при саблях… На панцирь твой булатный, что прислал ты мне вычинить, позарились…

— На панцирь? — Князь обвел толпу глазами и нахмурился. — Как так? От дедов он наш. От отца к сыну панцирь переходил. Зачем же? Гей! — крикнул он и тряхнул головой. — Не жирно ли будет? Гони панов, бей шляхту! На коней! Псари, мужики дворовые!.. Отпирай оружейню, Федос, раздавай кому что — сабли, бердыши… Псари, трубите, созывайте народ!

И князь бросился в светлицу.

Федос Иванович побежал отпирать оружейную клеть. Возчики выпрягали лошадей из телег. Псари трубили сбор.

Андреян получил от Федоса Ивановича здоровенную саблю в заржавленных ножнах. Прицепить ее было не к чему: пояса на Андреяне не было. И, держа саблю в руках, Андреян взгромоздился на подвернувшуюся ему мужицкую конягу, некованную, низкорослую, со вздутым брюхом. Странно, что, почувствовав на себе всадника, она взяла с места, как заправский скакун.

Серый в яблоках жеребец, княжеский любимец, уже вился у крыльца, и конюх едва удерживал его на месте. А сам князь, в кольчуге, в шлеме, перепоясанный саблей и с большим пистолетом за поясом, сбежав с крыльца, вскочил в седло.

— Трубачи! — крикнул он. — Трубите поход! Малый, бей в бубей!

Безусый детина верхом на пегой лошади, случившийся рядом с Андреяном, выхватил из-за пазухи большой бубен и замолотил по нему кулаком.

— Трубачи! Трубите поход!

Княжеский жеребец вынесся вперед. За ним на разномастных конях повалили возчики, псари, дворовые слуги, вооруженные чем кому пришлось. Андреян скакал рядом с детиной, не перестававшим бить в свой бубен. Позади всех, изрядно отстав, трясся на старой-престарой, но зато вполне смирной кобыле княжеский приказчик Федос Суета.

На дворе никого не осталось. Только княгиня Прасковья Варфоломеевна, жена князя Дмитрия Михайловича, бледная, в слезах, заламывала руки, и в подол ей вцепился светлоглазый малыш лет четырех, в красной шелковой рубашке, черной бархатной шапочке — павлинье перо.

Топот копыт, гул голосов — все это замолкало, удаляясь, и наконец примолкло совсем.

Но оловянный петушок на островерхой кровле по-прежнему не унимался. Вращаясь на шарнире, тянул и тянул он свою жалобную песенку, разрывая княгине сердце, и без того полное тоски я тревоги.