Смешилка — это я![худож. Е. Медведев]

Заикнуться о чем-либо глава не посмел и в телефонную трубку. Он онемел…

И впоследствии ни разу не намекнул на разнос, который я маминым голосом учинила. Мама тоже ни разу не вернулась к моему ультиматуму, так как о нем не ведала.

— Будь как можно строже с хозяином фирмы. Чтобы он не считал себя твоим хозяином! — советовала я маме, дабы ее поведение не противоречило моему телефонному упреждению. Которое можно было назвать отповедью…

Вскоре глава попросил меня встретиться с его сотрудниками и клиентами. «Из числа жарких поклонников», — пояснил он. Таким образом, маминым жарким поклонником он быть перестал. А семья наша от тревоги освободилась.

Я же, получается, додумалась до того, до чего не додумался ни один артист-пародист на свете, — используя чужой голос, можно совершать благородные — и даже освободительные — действия…

У нашей директрисы по-прежнему не было собственных детей. И они уже вряд ли могли появиться. Поэтому она нас всех именовала «дети мои».

В собственной квартире ее единственной соседкой было одиночество. Так что можно считать, что дома у нее не было: стены и мебель — это еще не дом. И она нередко спала в своем школьном кабинете.

Директриса в пылу порой восклицала: «Я ваша мама родная!» И она, по-моему, имела право так восклицать.

Но у нас были официальные мамы родные — и не всех их устраивало, что появилась дублерша.

Это дошло до начальницы из муниципалитета, руководившей всеми городскими школами и гимназиями. Сама она не нарушала размеры установленного рабочего дня и не спала в кабинете. Иные начальники и начальницы, как я давно догадалась (продолжаю догадываться!), не терпят, чтобы их подчиненные жили по законам, несхожим с общепринятыми. Муниципальная руководительница сперва окрестила взаимоотношения директрисы с учениками чересчур либеральными, потом — панибратскими (кстати, что плохого в понятии «братское», даже с добавкой «пани»?). И наконец, определила те взаимоотношения, как совершенно недопустимые.

У директрисы от меня, кажется, не существовало секретов. Надо же ей было с кем-то делиться! Она мне доверилась с того самого дня, когда я осмеяла ее со сцены… а после, увидев плачущей в кабинете, сама чуть не заплакала. И извинилась… «Только порядочный человек способен на покаяние», — сказала мне как-то бабуля. И я ощутила себя порядочной. Не полностью, но в основном. Между прочим, иногда можно услышать: «Порядочная сплетница!», «Порядочный интриган!» и даже «Порядочная дрянь!». Как сплетницы, интриганы и, простите меня, дряни могут быть порядочными? Но так говорят!

…И вот я увидела директрису не плачущей, а рыдающей. Она заперлась в кабинете, но на мой условленный между нами стук отворила. А я старательно заперла дверь за собой. Директриса рыдала не как «мама родная», а как ребенок, — захлебываясь, вздрагивая плечами, утираясь ладонями. Сквозь эту безудержность она сумела все-таки рассказать, что начальница из муниципалитета переводит ее на другую работу за «несоответствие занимаемой должности». Интриганство, стало быть, порядочности соответствует, а бесхитростная директриса своей должности — нет…

— Можно ли приказать матери: «Расстанься со своими детьми!»? Ты ответь: можно ли?

Ответить я не сумела… Поскольку ответить не столько на это, сколько за это должна была муниципальная начальница. Так я мгновенно решила…

Директриса не могла успокоиться:

— Матери приказать расстаться с детьми невозможно! Но приказ такой будет подписан…

На стульях и на столе лежали собранные вещи: она ведь практически в школе жила. Я начала возвращать вещи на их прежние места… От удивления она вздрагивать плечами и утираться ладонями перестала.

— Все будет в порядке! — бодро заверила я.

— Как? Каким образом?.. Выше нее в муниципалитете по школьной линии никого нет.

— Но есть кое-что и кое-кто повыше муниципалитета!

— Ты воспользуешься своей популярностью? Это неудобно… Подумают, что я тебя подговорила.

Она по-детски беспомощно моргала, и одинокие слезы с ресниц все еще падали на щеки.

— Я действительно воспользуюсь… Но популярность моя здесь ни при чем!

Она обомлела. А вещи постепенно заняли места на своих законных позициях.

Слово «министр», вновь напомню, не имеет женского рода. И все же представительницы моего пола каким-то образом в правительство проскочили. Например, министром просвещения у нас оказалась женщина.

— Спасу директрису! — пообещала я бабуле, которая была в курсе всех моих дел. Кроме нового моего изобретения… — Я ее спасу!

— Не бросай слов на ветер! И обещаний… — посоветовала она.

С разных сторон ныне слышу: «Превыше всего бизнес… Превыше всего коммерция…» А бабуля по-дворянски настаивает, что «превыше всего честь». Наверно, и во мне есть немного дворянской крови. Я чувствую ее, замышляя что-нибудь доброе. Если б крови этой было побольше, я бы… Но сколько есть, столько есть! Когда начинаешь свои рассуждения записывать, они не выстраиваются в стройную очередь, а расталкивают друг друга, торопясь попасть на бумагу.

Министр просвещения — женщина! — регулярно появлялась на телеэкране, чтобы объяснить, что образованным быть замечательно, а неучем — очень скверно. Мама записывала министерские беседы на видеокассеты так старательно, словно все общеизвестные истины, что произносились с экрана, она узнавала впервые.

Я собрала мамины записи и уединилась с ними в своей комнате. Мне предстояло вобрать в себя голос министра. Министров я еще не изображала и от их имени не высказывалась…

Способность догадываться тоже досталась мне по наследству от бабули. Дворянское происхождение не позволяло ей подслушивать и подглядывать, но она предугадывала мои поступки. Еще до того, как я успевала с ней поделиться…

Почти все мои непредсказуемые затеи для нее оказывались предсказуемыми. Почти… Моего звонка хозяину фирмы она не предвидела. И я даже от нее его утаила, чтоб не унизить папу. Которого тем звонком защищала…

Я в своем возрасте очень напоминала бабуле ее саму в моем возрасте. Правда, она не исполняла главной роли в каком-нибудь фильме. Но подмечать черты взрослых и их копировать она тоже себе позволяла.

Бабуля не благодарила за то, что люди, всплескивая руками, восклицали: «Как вы молодо выглядите!»

— Зачем таким способом напоминать о моих годах? — удивлялась она.

Хозяин фирмы во время памятного обеда и бабуле отвесил комплимент, отметив, что она сохранила острый слух и острое зрение.

— Как вы обнаружили их остроту? Они вас поранили? — спросила бабуля, напомнив, таким образом, что и ее ум остроты не утратил.

Бабуля чувствовала себя некомфортно, если острый слух доносил до нее такое, что хотели бы оставить в секрете. И, верная все тем же дворянским обычаям, она либо удалялась, либо уведомляла, что слышит.

Моя репетиция до нее доносилась. Но что именно я репетирую, сквозь плотно закрытую дверь было трудно уловить. По интеллигентности своей она и не пыталась улавливать. Мне, однако, необходимо было проверить, достигла ли я полного единения с правительственным голосом.

Бабуля не входила ко мне без стука, признавая мое право на тайны… И потому тайн у меня от нее не бывало. Почти…

Я вышла из своей комнаты и сообщила, что по радио предстоит беседа о методах воспитания. Радиоприемник в это время находился у меня… И потому пообещала, что включу его на полную мощь, чтобы записать основные мысли в тетрадку. Но чтобы и она их услышала, не покидая дивана. Не поднимаясь, так как врачами ей предписан послеобеденный отдых. А мы как раз только что пообедали…

Вернувшись к себе, я снова, как бы по забывчивости, захлопнула дверь и будто на полную силу включила радио. А на самом деле заговорила в пустой стакан министерским голосом, стараясь, чтобы он был доверительным и даже интимным. Как это и звучало в настоящих министерских беседах.

— Сегодня мы с вами поговорим об ответственности родителей перед своими детьми подросткового возраста. — Я пребывала как раз в этом возрасте. — Не во всем же подросткам подчиняться мамам и папам! Мы живем в демократическом государстве — и это должно распространяться на общение старших и младших. Родители обязаны понимать, что они старше только по возрасту, а не по чинам, которых в семье вообще быть не может. Никто никем не имеет права повелевать!

Так в течение двадцати минут я поучала родителей от имени министерства. Текст сочинила для репетиции, а тот, основной, которому предстояло спасти директрису, раньше времени не доверила никому.

Когда я, расставшись с пустым, запотевшим от моей беседы стаканом — усилителем звука, вышла к бабуле, она уже, вопреки распоряжению врачей, не лежала, а полусидела: вслушивалась, значит, в «радиопередачу».

— Есть еще, оказывается, разумные руководители, — сказала она. — Я проинформирую маму и папу о некоторых министерских наставлениях.

— Достаточно проинформировать только маму. Папа помнит, что живет в демократическом государстве…

Мама, в отличие от бабули, распахивала мою дверь без предупреждения. Она не допускала, что у меня могут быть от нее секреты. Что будет, если ей попадутся мои тетради?! В самом слове «секрет» ей мерещилось нечто запретное и даже преступное. Я маме это в вину не ставила: она за меня страшилась. Как в малолетстве моем, остерегала от всего, что представлялось ей угрожающим. А угрожающим мерещилось многое… И мой кинотриумф иногда ее спасает. Мама приводит примеры того, как, в юности упиваясь славой, иные таланты с годами уже не упивались, а горько спивались или пристращались к наркотикам… Их обыкновенные сверстники тем временем «выходили в люди». Можно подумать, что до того они людьми не были! Я придираюсь к маминым фразам, если они меня не устраивают. «А вдруг тебе больше не предложат ролей?» Мама хватается за голову. Она что ни день восклицает: «А вдруг!..» Но, узнав, как я вслушиваюсь в беседы министра просвещения, мама возликовала:

— Они помогут тебе духовно обогатиться!

Материально я уже — для своих лет — неслыханно обогатилась: за исполнение главных ролей полагаются и главные гонорары.

Бабуля считает решающим не гонорар, а почитание зрителей. Каждый оценивает события и жизненные ценности с позиций своего характера. Не слишком ли часто я стала умничать и обобщать?

На следующий день муниципальная начальница с трепетом внимала властному гласу министра:

— Надеюсь, вы узнали меня?

— Как же я могу не узнать?

— Так вот… Вы совершаете трагическую кадровую ошибку.

— Я?!

— Не перебивайте! С вами разговаривает министр. Извольте учитывать это. Как вы можете лишать одну из лучших школ нашего государства одного из лучших директоров? Ко мне обратилась за помощью ученица… Между прочим, знаменитая на всю страну. И за рубежом тоже. За ней мне виделись все потрясенные вашей ошибкой школьники и их родители. Незамедлительно исправьте свой моральный просчет. Если вы сделаете это достойно, наш разговор останется между нами. Не хочу подрывать ваш авторитет руководителя. Пока не хочу! И не вздумайте разглашать, что сигнал мне подала юная знаменитость. И не докладывайте о своих, так сказать, искупительных мероприятиях ни сегодня и вообще никогда: хочу забыть об этой постыдной истории! Если напомните, себе же и навредите…