Рассказы старшины флота
- Автор: Георгий Никулин
- Жанр: Детская проза
- Дата выхода: 1970
Читать книгу "Рассказы старшины флота"
ТУЗИК
Базовый поселок вклинился между скал у самого, как говорится, синего моря. Только море было не синее, а скорее зеленое.
Накатывает море спокойные волны на берег, завивается вода вокруг камней, словно прозрачное кружево, а в завитках блестят пузырьки воздуха.
В бурю к морю лучше не ходи: в бешеной пене не разберешь ничего, только дикий рев да удары слышны оттуда. Таких дней на севере больше, чем спокойных. Тундра и скалы так обдуты ветром, что, глядя на них, бури не замечаешь: ветер валит с ног, а скалы и щетина кустарника, закрученного, словно проволока, не шелохнутся. Жестка земля.
Зимою в белых бескрайних равнинах и не разглядишь ничего, — глазу остановиться не на чем. Весною чуть зазеленеет тундра, на болотцах поднимается щетинка молодой осоки, откроется вода в озерах, а скалы всё еще стоят не одетые. Только осенью тундра зелена по-настоящему. Но едва растительность войдет в силу, — хватит мороз. И развернутся багряные, голубые, красные и пламенно-желтые ковры. Это брусничный лист и морошка, кусты черники и лишайники укрыли каждый склон, каждый камень, как разноцветные шелка.
В этих пышных коврах спелые ягоды. Даже грибы! Вот уж чего не ожидаешь встретить в Заполярье, так это грибы.
В ярком наряде, не успевающем завянуть, уйдет земля под снег. Ждешь по весне проталин с цветными узорами, а они, глядишь, вылиняли и стали серого цвета.
Берег морской извилист, с заливчиками, бухточками, в уступах и мысочках. Сливается море и тундра, как две сцепленные зубчатки; одна шлифованная, гладкая в тихую погоду, в вечном движении, другая тяжелая, неподвижная, но в лучшее свое время цветистая.
Иди, кажется, век по этой земле и не встретишь человека. Но не так это. Редко, очень редко расположились рыбацкие становища, пешком не пройти от одного до другого, но есть они. Устроились в бухточках. Тут море спокойнее и тундра ровнее, приветливее.
Пришел раз корабль на базу, и прибыл один пассажир без документов. Как вы думаете, кто это был? Это был Сережа. Его мать приехала работать в парикмахерской базы, и Сережа оказался первым мальчиком среди жителей нашего полуострова.
Флотские мастера сшили ему кое-какое обмундирование. И вот Сережа в матросской бескозырке с ленточками, в бушлатике; лицо красное от ветра, нос пуговкой, а руки в «цыпках».
Увидел Сережу начальник тыла и огорошил Архипа Ивановича:
— Привезенного леса хватило на постройку пирса, остатков хватит на школу, — сказал начальник тыла.
— Это для одного мальчишки школу? — возмутился Архип Иванович.
— Почему для одного? Будет больше. Местные своих привезут из тундры. Всем школа нужна. Надо строить, — заключил начальник.
Целый день Сережа на улице; как тихая погода, — нет его нигде, как ветер и волны, — напролет целый день крутится тут. Играет один, воюет один, охоту придумает — все один. Воевать Сереже было интереснее всего.
На самом деле — тут кругом фронт, за каждым островком мог прятаться враг, за каждой волной — вражеский перископ, за каждым вершком горизонта — дымки вражеских крейсеров или точки самолетов.
Враги чаще бомбили рейд, но попадали и по берегу. Никогда Сережа не прятался, и — только защелкают зенитки — он на берегу, на самой высокой скале, чтобы лучше было видно.
Порой самолет, как гривенник, блестит в небе, а вокруг него черные и белые дымки разрывов. Стоит Сережа, задрав голову, и думает:
«Эх! Дали бы мне разок выстрелить из пушки — одним бы снарядом сшиб».
Зато уж когда зенитчики попадут или наши истребители успеют накрыть налетчиков и враг повалится через крыло, дымя, как головешка, радуется мальчик больше всех и громче всех.
С горы Сережа окинет взглядом все приземистые базовые постройки, не отличимые от скал, и пройдет, как по своим владениям.
По шоссейной дороге дойдет до пирса и еще замечание сделает, что угол брезента на штабеле груза не худо было бы закрепить получше, а то ветром сорвет. По узким тропинкам, вьющимся меж камней, зайдет на инженерный склад, побывает в котельной, бане и доберется до конюшни. Если тут встретится с Архипом Ивановичем, — разговору у них хватит надолго.
Нравился Сереже клуб с просторным деревянным крылечком, обшитый новыми досками и выкрашенный Бордюжей по-боевому: отдельными пятнами, так, чтобы с воздуха больше походил на груду камней. Особенно интересно в клубе, когда механик перематывает киноленту.
Или придут на базу упряжки оленеводов. Сначала Сережа удивился, — как это летом на санях ездят? Но сразу же понял, что на колесах по тундре не проедешь, и встречал приезжих, как старых друзей.
Или попросят куда-нибудь сходить с поручением, — в каждом месте удавалось чем-то помочь.
Вот если уж совсем нечего делать, — Сережа строит укрепления впрок. Достал телефон, установил дальномер. Порой думаешь, — как только он терпит на ветру? Руки замерзнут, нос посинеет, а он ничего не замечает.
— Иди, Сережа, домой, — говорю я, а он в ответ:
— Чего я дома буду сидеть? Мама только вечером придет. Она работает.
— Голодный ведь ты.
— В Ленинграде голоднее было!
— Хочешь хлеба?
— Давай.
Голодным Сережа, конечно, не был: угощали его все, а он ни от чего не отказывался.
Подарили ему маленькую лодочку — тузик. Кажется, только ребенку плавать на ней, а холят с такими тузиками на звероловный промысел. Охотник где полынью переплывет, где лодку перетащит через льдину и так доберется до лежки морского зверя.
Свою лодку Сережа мог сам стащить в воду и катался вдоль берега. Не было вблизи такой губы и залива, где не побывал бы Сережа.
Знал он, где кайры водятся, где чайки кладут яйца, видал и тюленей. Вот почему в тихую погоду нельзя было найти Сережу на суше.
Твердо запомнил мальчик, что выплывать за остров ему нельзя: не хватит сил выгрести против течения — и унесет его в открытое море. Во время отлива Сережа тоже был осторожнее, а вот прилив — это его время. И плавать спокойнее и прибрежные камни глубоко под водою.
— Утонешь, Сережа, — говорили моряки.
— Хм…
— Смотри, тебя о берег стукнет.
— Ну и что, меня о камень, а я на камень выскочу.
Идет по рейду спокойная зыбь, а на воде качается темная точка — это он.
Растет наше население, растут укрепления, прибывают новые люди, других перемещают с места на место. Должен был и я получить новое назначение, но пока числился в переходящем взводе. Тут-то мы с Сережей встречались частенько.
— Ты кто? — спросил меня Сережа.
— Я связист. Хочешь, научу тебя разговаривать по телефону? Берешь трубку, вот так, вызываешь…
— Подумаешь! Я и рацию знаю, — обиделся Сережа.
— А вот винтовку не знаешь.
— Знаю. Я затвор разберу. Давай покажу.
— А полковника от капитана первого ранга не отличишь.
— А какой полковник — армейский или береговой?
— Флотский…
— Ну так по погонам видно… нет, в самом деле, давай винтовку почищу…
— Нет, Сережа, помощников в этом деле не полагается. Если бы увидел командир взвода, он бы мне такое замечание сделал, — долго не забыть. Вот получишь свою, — начистишься.
Попрощались мы с Сережей.
— Завтра я ухожу, — сказал я накануне своего ухода на пост службы наблюдения.
— А я знаю, куда ты идешь.
— Куда?
— Всё равно я слышал…
— А как туда дорога? — схитрил я.
— Туда дороги нет. Иди прямо от столба к столбу. Я к тебе в гости приплыву.
Ай да Сережа! Он, может быть, раньше меня узнал о моем назначении! Так и пришлось идти, как он сказал.
От столба к столбу по бесконечной тундре тянется тоненькая ниточка связи. Бесконечен и безлюден берег, да каждый вершок его охраняется и просматривается — моряки несут службу наблюдения и связи.
Военная служба переменчива. Вот получаешь назначение и идешь по незнакомому краю, — кажется, не будет тому путешествию конца.
Пока надо послужить на берегу, на корабле еще послужим. Скоро опять, может быть, удастся уйти в море… Будут же вступать в строй новые корабли, да и нашу коробку со дна поднимут. Без хорошей базы кораблям не на что опереться в своих действиях. Надо послужить на базе… В этом мое утешение.
Иду, столбы считаю. Столбы низкие, а поставлены прочно. В мерзлоту столб не вкопаешь, так он до половины высоты обложен камнями.
На столбах сделаны какие-то непонятные для меня заметки, к одному привязаны оленьи рога. По этим-то столбам тянется ниточка связи — провод, который нужно беречь пуще глаза. И днем и ночью, зимой и летом, в любую погоду немедленно найти обрыв и соединить провод. Теперь уже это мое хозяйство, смотрю на ниточку, а она тянется и тянется.
Шагать трудно: то увязаешь по колено между кочек, то пробираешься по гребням камней. Камни будто кто-то нарочно мостил остриями вверх, а в щелях отдается гул подземной пустоты. Прислушаешься — местами тоненько журчит вода, пробивая под камнями свою дорожку к морю. Переходишь такое русло, обдирая сапоги, срываясь, а перед тобою стена валунов. Некоторые камни невысоки, всего в твой рост, да попробуй влезть на них.
За плечами у меня винтовка, продовольствие и весь вещевой аттестат, то есть все обмундирование, которое мне выдали за эти годы. Хорошо, что постельные принадлежности не пришлось тащить.
Но вот и домик!
Старшина второй статьи Костров встретил приветливо.
— Здоро́во, здоро́во! Явился, наконец. Мне уже телефонистки твои приметы рассказали: высокий, стройный, нос прямой, волосы длинные черные…
— Виноват! Голова обрита наголо. В этом девушки ошиблись. Сережина мамаша меня побрила.
— A-а, Сережку помню! Ну, раздевайся!
Ставлю винтовку, снимаю мешок.
— Вот твоя койка. Хочешь, могу поменяться, — говорит Костров.
Койки расположены в два этажа, как полагается во флотском кубрике. Только койки тут обыкновенные, железные, и ножки верхней прикручены проводом к спинке нижней. Мне все равно, — первый или второй этаж, и выбираю свободный — верхний. Тесно в домике-кубрике. На свободной от коек стенке телефон, напротив дверей — окно. У окна столик. В углу, к дверям жмется печурка с плитой. К домику пригорожены сенцы, с умывальником на дощатой заборке, в котором замерзает оставленная вода. Вот и все жилье.
В мешке у меня газеты и письма для Тихона Кострова.
— Надо к летчикам сходить, — говорит Тихон. — По дороге хозяйство наше посмотрю. Там и для тебя есть письмо из Москвы. Чего удивляешься? Тут тебе не Москва, а Заполярье: почта ходит «молнией».
Сказал и пошел.
Мы между небом и морем, на «малой» земле, и письма к нам доставляют самолеты и корабли. Но все равно — рано мне получать письма по новому адресу. Старожилы жалуются, что по заполярной «молнии» почта иной раз идет месяцами, а тут, видно, подвернулась уж очень счастливая оказия.
Спустился Тихон в долину, остановился на сухих камнях и кричит мне:
— Эй, москвич! Тут под камнями ручей течет, а воду берем ниже.
Посмотрел я, там, где ручей выходит из-под камней, — омуток. Дальше течет он, как и полагается ручью, и болотинки попадаются, а кончается у моря настоящим водопадом.
Посидел я один, проверил слышимость на линии. Все разговоры идут мимо меня. Вспомнил Сережу: так же разговоры взрослых обходят его. Вокруг разговаривают между собою все время, а с ним — редко кто, и то от нечего делать. Вот и сейчас освободилась линия, телефонисткам скучно, — звонят ко мне: