Посылка из Полежаева

— А яблоки жрут? — не унимался Лёшка.

— Жрут…

— А воевать надо?

— Надо…

— А они жрут? — Лёшка чуть не ревел от досады.

Милиционер положил ему на плечо левую — единственную — руку.

— Не беспокойся, и им там достаётся… В письмах оттуда, может, про яблоки только и разрешается писать. А там каша сейчас заварена знаете какая… о-ё-ёй… Не обо всём только рассказывать можно.

Одним словом, пристыдил их милиционер: будущие солдаты, а такой простой вещи не знали, что существует военная тайна.

Привёл он их в сельсовет. И там ребята ещё одну уколовшую их новость услышали: до железнодорожной станции оставалось всего семь километров. Семь километров… А там бы на поезд сели — и ищи ветра в поле.

Даже если Зиновий не объедается яблоками, а пишет о них для отвода глаз, приехать к нему было б не лишним. Милиционер-то не зря говорил, что в Словакии как раз заварена каша, они бы ко времени и подоспели, помогли бы словакам прогнать оккупантов с их территории. А если уж у партизан оружия маловато, так ребята, до первого боя, и со своими ружьями повоевали б. И порох у них свой был, и дробь, и пули. А в бою обзавелись бы немецкими автоматами. Не стали б обузой.

Семь километров всего отделяло их от геройского подвига, от помощи братьям-словакам.

28

— На границе, Тишка, знаешь, как строго, — Иван подбирал мёрзнувшие босые ноги под кровать. — Мышь и та незамеченной не проскочит…

— Ну уж, — недоверчиво возражал отцу Славик. Он лежал под одеялом, выставив на холод — к утру в избе выстывало — один лишь нос и открыв для глаз узкую щёлочку. — Я бы, папка, прошёл… Каблуки на сапогах сделал бы как лосиные копыта, выбрал ночь потемнее — и через вспаханную пограничную полосу перебежал… Никто бы меня не заметил.

Тишка молча посапывал.

— Может, крылья ещё орлиные сделаешь? — подколол Славку отец. — По воздуху границу перелетишь?

— Да если хочешь знать, — загорячился Славик, — шпионы на копытах не один раз пересекали границу…

— Ну, а ты на орлиных крыльях перелети. На крыльях сподручнее, чем на копытах. Никаких следов не оставишь.

— Ты, папка, не смейся, я про копыта в книжках читал.

Вот всякий раз так. Начнёт Иван воспитательную беседу, а сыновья обязательно собьют его с торного пути в сторону. Иван разве к шпионским хитростям их склонял? Он напоминал о том, что через границу без соответствующих документов не переедешь. Он хотел предупредить Тишкин побег: граница, мол, на замке, охраняется крепко — там, где вспаханная полоса, день и ночь часовые ходят, а на поезде нигде не спрячешься: пограничники проверяют каждую щель, даже пассажирам из купе предлагают выйти в коридор, чтобы посмотреть, нет ли кого под сиденьем. А этот задавала, этот всезнайка Славик непременно всунется в разговор и повернёт всё по-своему. Его уж вой, как шпиона, надо ловить… На копытах он через границу пойдёт…

— Твои копыта быстро поотбивают.

— Да как же поотбивают-то? Я тёмной ночью пойду…

Тут уж начиналась сказочка про белого бычка, ни конца у неё, ни начала. Ты сыну одно, а он тебе опять это же самое:

— Нет, на копытах можно перейти.

Ну, валяй, валяй… Посмотрим, что за герой…

— А что? — запетушился Славик.

И тут уж не выдержала за перегородкой Варвара Егоровна, подала сердитый голос из кухни:

— Я вам сейчас границу устрою… Смотри-ка, в избе, как на улице, — душу видать, уши отморозить можно… А им и печки не затопить, вычеверкивают о границе… Ну, мужики, не знаю, что вы и за народ, ничего без подсказки не сделаете.

Тишка шариком вывернулся из-под одеяла, ноги — в брюки, рубаху — на голову, и уже готов. Уже задвижку у лежанки отдёргивает, уже под поленья берёсту суёт, уже огонь вздувает. Славик в это время ещё только потягивался.

— А ну, шпион, — пошла на него в наступление Варвара Егоровна, — раз не успел к печке пристроиться, так беги за водой к колодцу.

Славик не ожидал, что так может опростоволоситься.

— Ма-а-ма, — заканючил он, — да я после школы схожу.

— Я тебе дам после школы! — шумела Варвара Егоровна. — В доме капелюшечки нет, умываться нечем… А он… после школы… Знаю я, как ты после-то школы мне помогаешь.

Ну, в доме всё вставало на круги своя. День начинался.

29

Тишку но очень-то волновали все эти рассусолипания о границе. На лосиных копытах он переходить её не собирался. Орлиные крылья к рукам подвязывать тоже не ладился. Этого ещё не хватало, чтобы свои пограничники подстрелили его. Уж ладно бы там какие-нибудь фашистские, а то свои… Убьют ни за что ни про что — обидно же будет ему…

Но Тишка давно усвоил, что из всякого правила имеются исключения. Ну, не пропускают без документов через границу, это верно… Но у него же язык есть, объяснит часовому, зачем ему надо в Чили проехать, — пропустит. Пограничники тоже люди. Что? Во время войны правил не было? Разве разрешалось детей в армию брать? Не разрешалось. А сыны полков были. Ещё и награждались за подвиги. Так что правила правилами, а исключения есть исключения. Тишка к любому часовому подкатится, зубы заговорит. Уж на что мамка бывает рассержена — кажись бы, и не подступиться. Славка в такие минуты прячется от неё, а Тишка, наоборот, на шее виснет, в щёки целует; и своего добьётся, развеселит. Поцелуйчики не помогут, так за дровами сбегает, воды принесёт. Не-е-ет, к любому человеку подход можно найти.

Однажды мать встала к зеркалу, смотрит на себя и вздыхает.

Тишка зашёл с одного боку, с другого — видит, мать седые волосинки вытаскивает.

— Ой, Тишка, я ведь на глазах старею.

Тишка прижался к ней:

— Нет, мама, нет… Ты у нас мисс Советского Союза.

— Кто? Кто?

А Тишку уже не собьёшь:

— Мисс Советского Союза!

— Какая я мисс… — вздохнула она.

— Нет, правда. Ты миссее всех.

Мать захохотала, сграбастала Тишку в охапку и потом весь день ходила весёлая.

Так что и строгости границы Тишку не беспокоили, напрасно отец разорялся о них.

Тишку удручало совсем другое: у него в голове было пусто, как в бочке из-под солярки. Не вызревало никакого решения. С утра он склонялся к мысли, что надо самому ехать в Чили, а к обеду вдруг отрезвлялся: нет, впустую время ухлопает испанского языка не знает, местности тоже, людей для связи не подобрал, явочных квартир не нашёл, а это же верный провал… Но часа через два, через три снова засвербит у него в мозгу: ну и что, языка не знаю, зато напильники и пилки могу провезти, зато тюремные решётки могу перерезать, замки распилить. А испанский язык Корвалан знает, и местность ему знакомая, и друзей-товарищей у него полстраны. Тишкина забота — Корвалана из крепости высвободить, а уж всё остальное есть кому сделать и без него… Только уверится Тишка в этом, как новая мысль лезет в голову: а не лучше ли для начала связаться с чилийцами, что поселились в других странах Латинской Америки? Они и явочными адресами обеспечат и необходимыми сведениями снабдят. Через них начинать надёжнее… Только решится Тишка на это, как вспомнит о посылке, которая — по всем расчётам — должна быть Корваланом уже получена. Вот Тишка гадает сидит на кофейной гуще, а Корвалан в это время, может, уже и кандалы с себя снял, через окошко — с выпиленными прутьями решёток! — выбрался на волю и ползёт — разутый, раздетый — по колючему снегу, раздирая в кровь колени и локти. «Да по какому снегу? — осаживал свою фантазию Тишка. — Там же сейчас разгар лета. Надо же, миленький, географию знать…»

Вот это верно, соглашался Тишка с собственными укорами: и географию надо знать, и сухарей насушить не мешает, и вообще приготовиться к дальней дороге. Мало ли что бывает… Посылку перехватят охранники, а обстоятельства так сложатся, что надо будет, не задерживаясь ни на минуту, лететь к Корвалану на выручку. Эх, с Серёгой бы обо всём посоветоваться, но Серёга чего-то уж очень кисло относится к Тишкиной затее: денег, говорит, нет на железнодорожные билеты, через границу не проскользнуть, испанского языка не знаем, местность не изучили… Уж лучше бы честно признался, да, мол, боюсь — от мамкина подола не оторваться. Отговорками можно любое дело загубить. С Серёгой советоваться — только душу травить. Придётся, видно, действовать одному. Вот подковать себя в географии, наверно, и в самом деле не помешает. Кто спорит, конечно, надо иметь представление о местности — где какая гора, где ущелье, где речная долина. Это на практике пригодится. Незаметно ли к крепости «Трес аламос» пройти, укрыться ли от погони придётся, знание местности всегда выручит.

Документы, письма, свидетельства очевидцев

«Семьдесят две тысячи чилийских детей остались сиротами — их родители погибли от фашистской пули или умерли от пыток.

Хунта жестоко мстит всем, кто поддерживал правительство Сальвадора Альенде. Она мстит даже детям.

Вот несколько имён из огромного списка арестованных хунтой пионеров:

Эрнестина Агилера, тринадцати лет, арестована вместе с родителями. После пребывания в концлагере Техас Вердес сошла с ума.

Нестер Эрнандес заключён в тюрьму города Вальпараисо.

Альберто Гонсалес Медина — в тюрьме города Сан-Фелипе.

Хуан Барраса Сепульведа и другие пионеры содержатся в лагере Чекабуко в пустыне Атакама.

Освальдо Пуссио отправлен с отцом на остров Досон, а затем в тюрьму Ритоке.

Луис Хаке Фуэнтес подвергся зверским пыткам в тюрьме города Арика. Ему ампутировали руки и ноги.

Но жестокость не сломила борцов. Ни на минуту не затихает борьба.

Как злой кошмар, преследуют фашистских генералов надписи на стенах домов: «Долой хунту!», «Хунта — это голод!» Надписи сделаны детской рукой. Их пишут чилийские пионеры. Эти же слова можно увидеть на спинках сидений в автобусах. Их оттискивают с помощью резиновых клише: быстро и незаметно для вражеского глаза.

В различных частях Сантьяго и других городов появились листовки, которые призывают народ к сопротивлению. Листовки помогают разбрасывать ребята. Чилийский комсомол издаёт подпольную газету «Либерасьон»…»

Из газет.

30

Без Серёги Дресвянина Тишка обойтись всё же не мог. Люська, конечно, решительный человек, но девчонка. Да с ней сейчас о чём ни заговори, она всё на стихи сведёт. Хорошо, что Люська в прошлый раз перебила его, и Тишка не обмолвился о посылке. А то бы, смотришь, она его и в стихи вставила, теперь бы выкручивайся, доказывай всем, что не хотел этого.

Кроме Серёги, у Тишки, к сожалению, советчиков не было. Да, признаться, Тишка и не оставил надежд на своего дружка — всё ж таки парень он мягкий, уступчивый, и вполне может случиться такое, что склонится на Тишкино предложение. У него ж за Корвалана тоже душа болит. Даже вырезки из газет начал делать о Чили. Вот придёт к выводу, что без Серёжки с Тишкой дело с освобождением Корвалана не сдвинется с мёртвой точки, и запоёт по-другому. Серёжке всегда надо время, чтобы опомниться, чтобы принять решение.