Посылка из Полежаева

Люська торжествовала, что обвела его вокруг пальца. Но ещё большая радость распирала её оттого, что она, не чаяв, не гадав, узнала Тишкину тайну.

Нет, она ни с кем не поделится ею — ни с родителями, ни со своими подружками. Если только и расскажет кому, так это Марии Прокопьевне. А больше ни полсловечка нигде не обронит. А уж про рюкзак тем более станет молчать.

Из магазина шёл с буханкой хлеба под мышкой Серёжка Дресвянин.

— Серёж! — окликнула она его. — Ты слышал, Тишка Соколов Луису Корвалану посылку готовит. — Она огляделась по сторонам, не слышит ли кто, и перешла на шепот: Мыла хозяйственного положил, спичек, сухарей, лекарства всякого…

Серёжка посмотрел на неё немило. «Знает!» — решила Люська и хотела было сообщить ому про рюкзак, но вовремя осадила себя, чтобы раньше времени не раскрывать все свои козыри. Серёжка и без того стоял как околдованный. Конечно, не думал, не гадал, что раскроют их заговор.

— Ты откуда знаешь? — наконец опомнился он.

— Сорока на хвосте принесла, — засмеялась Люська и не нашла в себе сил удержаться, шепнула: — Посылку вашу нашли.

— А мы её не теряли, — нахмурился Серёжка, каменея лицом.

— Да знаю, знаю, — затараторила Люська. чего зря отпираться… Славка Соколов мне и крышку показывал… Написано: «Страна Чили, город Сантьяго, монастырь…»

Серёжка чуть буханку не выронил:

— Я же говорил ему… Не пропустят… Ну, как он не понимает.

Слова его были непонятны для Люськи, но она уже не пыталась и разобраться в них. Новость, которая обрушилась на неё, была столь важна, что не терпела уточнения в деталях, Люська уже не могла тянуть время. Носить новость в себе было ей не под силу.

— Ну, ладно, Дресвянин, я побежала, — сказала Люська, забыв, что хотела узнать у Серёжки и про рюкзак.

— Люська, не споткнись смотри, — крикнул он ей вдогонку. Она махнула рукой.

— Люська! — крикнул он снова. — Ты Лену Сомову из Москвы знаешь?

— Какую Лену? — она обернулась, но думать долго ей было некогда. — Это та, которая в хоре Локтева песни поёт?

— Не та, другая…

— Ладно, я замёрзла, Дресвянин… Потом поговорим.

Она бежала и не могла вспомнить никакой знаменитой Лены.

Всегда он так: вычитает о чём-нибудь в книжках, а потом у всех спрашивает, знают ли…

Но Тишечка-то хорош… Ну-у, молчун… ну-у, конспиратор…

Заметку он собрался писать… Как же… Меня решил перепрыгнуть…

Она бежала и думала, кому же ей сказать про посылку и про рюкзак… Про рюкзак? Батюшки, она Серёжке про рюкзак не напомнила. Можно было бы у него ещё кой-чего выведать.

Она оглянулась. Серёжка был уже далеко, сворачивал на тропку-прямушку.

«Нет, пожалуй, никому не скажу»… Она, Люська, всё же умеет держать язык за зубами.

На библиотечном крыльце Люська догнала подружку, Нину Артемьеву.

— Нина, ты слышала ли? — таинственно спросила она. — Тишка Соколов послал Луису Корвалану посылку с хозяйственным мылом, со спичками, с сухарями…

— Да ты что? — удивилась Нина.

— Смотри не проговорись никому, — предупредила её Люська, опять было открыла рот, чтобы рассказать и о рюкзаке, но снова сдержалась. Нет, какой бы болтушкой её ни обзывали, она, если не захочет, никому ничего не скажет.

Люська, не заходя в библиотеку, развернулась и — мороз её не берёт! — побежала к Марии Прокопьевне. Книги она обменять всегда успеет, а вот посоветоваться — нет, не ябедничать, боже упаси, Люська никогда не была ябедой! — именно посоветоваться, посоветоваться о том, как быть с посылкой, и о том, не для побега ли в Чили Тишке нужен её рюкзак, надо незамедлительно. Ведь в этом деле замешкайся, и Тишки в Полежаеве не найдёшь, поминай как звали.

Только бы Марию Прокопьевну дома застать.

Документы, письма, свидетельства очевидцев

«На проводе Сантьяго. Телефонистка соединяет кидовцев Московского Дворца пионеров с концлагерем «Трес аламос».

— Алло! Говорит Наташа Коростелёва — президент секции Латинской Америки клуба интернациональной дружбы имени Юрия Гагарина. Кто у телефона?

— Дежурный.

— Луис Корвалан — почётный член нашего клуба. Мы обеспокоены состоянием его здоровья…

— Мне неизвестно, кто это такой. Мы не знаем, где он находится.

— К кому нам обратиться?

— Позвоните в национальный секретариат по делам арестованных.

…На проводе национальный секретариат по делам арестованных. Телефон 68-151. У аппарата полковник Хорхе Эспиноса.

Говорит Наташа Коростелёва:

— Мы звонили в концлагерь «Трес аламос». Там ответили, что ничего не знают о Луисе Корвалане.

— «Трес аламос» не концлагерь, а место, где находятся арестованные. Луис Корвалан… Его могут видеть родственники, любой чилиец и иностранец.

— В таком случае мы хотели бы поговорить с ним но телефону.

— Для этого нужно иметь разрешение министерства иностранных дел.

…На проводе министерство иностранных дел. Кабинет министра. Телефон 82-501.

Говорит Наташа Коростелёва:

— Советские дети обеспокоены состоянием здоровья Луиса Корвалана.

— Луис Корвалан нормально себя чувствует.

— Полковник Хорхе Эспиноса сказал нам, что мы можем поговорить с Луисом Корваланом по телефону, но для этого необходимо разрешение вашего министерства.

— Луис Корвалан находится под стражей чилийского закона.

— Это значит, что мы не можем поговорить по телефону с Луисом Корваланом?

— Я этого не сказал, я говорил, что он находится под стражей чилийского закона.

— Простите, с кем мы разговариваем?

— Не слышу.

— Кто у телефона?

— Не понимаю.

— С кем мы говорим?

— Не слышу…

…На проводе снова полковник Хорхе Эспиноса:

— Я уже говорил: Луис Корвалан живёт в отдельном доме! Он может встречаться с любым чилийцем и иностранцем.

— Но вы не пускаете в Чили даже представителей комиссии ООН по правам человека…

— О запрещении въезда в Чили представителей этой комиссии есть специальное решение нашего правительства.

Из газет.

40

Серёжка с Тишкой долго сидели за баней. На припёке было тепло и не дуло. С крыши свешивались сосульки. Серёжка бездумно смотрел, как с них срываются наземь капли. Они падали размеренно, и звуки от их соприкосновения с натаявшей внизу водой напоминали тиканье часов: тик-так, тик-так, тик-так…

— Ничего, Тишка, — по новому кругу начал Серёга оборванный разговор. — Конечно, Мария Флегонтовна не права. Но твоя посылка до Корвалана всё равно б не дошла…

— А может бы, и дошла, — упрямо сопел Тишка. — У других-то, сам говорил, доходят…

— Ну-у, другие через Красный Крест посылали…

— Так она мне что, не могла подсказать? Я бы переписал адрес…

Тут, безусловно, Тишка был прав. Мария Флегонтовна за то и получает зарплату, чтобы, где нужно, подсказать людям, как надо сделать. Но, с другой стороны, разве можно Красный Крест подводить? Какое к этому Кресту будет доверие, если он начнёт передавать заключённым напильники и ключи от оков? Фашисты же потом и простую еду от Креста не примут… Заключённым же будет хуже…

Серёжка за эти дни о Чили подначитался и даже, когда они с Петей-Трёшником выпускали новую стенгазету, и у него кой о чём повыспросил.

Оказывается, в летние каникулы в «Трес аламос» звонили по телефону московские школьники, узнавали про здоровье Корвалана. Охранники им ничего не сказали. Но московские-то школьники каковы! Дозвонились! И номер телефона узнали, и девочку подобрали, которая испанский язык выучила, чтобы могла говорить без запинки.

Вот как надо действовать, а не горячиться: рюкзак за спину — и поехал в Чили. Да кто тебя, такого карапета, пропустит?

— Ты знаешь, — уже не первый раз напоминал он Тишке, — а тебя Петя-Трёшник хвалил.

— Он и Люську Киселёву хвалил, — буркнул Тишка.

Ну, Люську Серёга на чистую воду всё-таки выведет. Все детские журналы, все газеты перелистает хоть за тысячу лет, а найдёт, откуда она сдула чужие стихотворения. Самое-то первое, с которого Люськина слава взвилась, не кто-нибудь, а он углядел в «Пионерской правде». Покопается в библиотечной пыли — и другие отыщет. — Люська у меня ещё попляшет, — пообещал Серёга.

— У тебя уже пляшет, — невесело отозвался Тишка. — На Лену Сомову и то не отозвалась…

— Ох, Тишка, ты не знаешь меня! — напружинившись, вскочил Серёга и ударился головой о свисающую с крыши сосульку, она со звоном рассыпалась на осколки. — Я до конца докопаюсь… я, если надо будет, со стены ей вырежу это стихотворение: вот, мол, она, Лена Сомова-то…

— Люська всё равно вывернется, — облокотившись о колени, Тишка смотрел себе под ноги. Серёжке было трудно вести с ним разговор — как из пустоты, слышишь Тишкины бу-бу-бу…

— Не вывернется… Её и Петя-Трёшник заподозрил…

Тишка невесело усмехнулся:

— Не ты ли уж подсказал?

— Я? — поперхнулся обидой Серёга. — Я никогда ябедой не был… Она у меня и сама Марии Прокопьевне признается, что сдула чужие стихи… Я ей, Тишка, условие поставлю…

У него давно уже была обдумана эта мысль. Не будет он Люське показывать никаких вырезок, а прикинется несмышлёнышем и скажет: «Ты же, Люська, поэт… Ты почему сидишь на таком богатстве? Надо немедленно все твои стихотворения отправить в «Пионерскую правду»…»

Что она будет плести языком? Какие узоры?

«Нет, нет, — скажет, — я не хочу… Они не стоят того…»

«А мы настаиваем! Мы на совете дружины такое решение примем… Полежаевскую школу хотим прославить твоими стихами. Не зарывай талант в землю».

«Ну, что вы, мальчики, — заотнекивается Люська опять. — Это вам нравится, а там и не напечатают».

«Ты не пошлёшь, мы сами отправим за твоей подписью…»

Вот уж поизвивается Люська змеёй.

— Ну как?

Тишка даже подпрыгнул, но подпрыгнул, оказывается, не от радости, от испуга:

— Она же опозорит всю нашу школу.

Ни черта не понял: видать, посылка Корвалану помутила у Тишки разум.

Тишка, я же не стихи отправлять собираюсь, — втолковывал, как несмышлёнышу, Серёга, — я же припугнуть её просто хочу… Если, мол, сама не признаешься, тогда отправлю…

— А-а, — согласился Тишка лениво. — Это другое дело. — Ну, конечно, другое! Неужели мне честь нашей школы не дорога? Ещё как дорога-то…

Они замолчали. Серёга видел, как Тишка страдает: неотправленная посылка нарушила все его планы. Видно, уж до Тишки дошло, что если на таком простом деле, как посылка, случилась спотычка, то на более сложном рассчитывать на успех и вообще невозможно.

— Ты, Тишка, держи нос кверху, — не очень уверенно подбодрил друга Серёга. — Петя-Трёшник вон как о тебе хорошо говорит…

И он в какой уже раз стал рассказывать о Пете-Трёшнике.