Я и мои друзья

А пчелы словно только этого и ждали: они вдруг загудели, клубок их распался, будто кто разбил его кулаком. Пчелы разом поднялись в воздух и, выстроившись в строй, как солдаты, помчались в сторону старого дуба, стоящего в метрах в трехстах от пасеки. Я не успел не только брызнуть водой, а даже и рта раскрыть — как вся армада скрылась из глаз.

В это время появился Симуш с лукошком в руках.

— Ну, как там? — спросил он еще издали.— Посиживают?

— Нет, ушли… — буркнул я, отводя глаза.— Не успел я…

— Брось-ка ты шутить, Михась. Накличешь еще беду,— не поверил мне Симуш, подходя ближе к зеленому улью. Но, увидев, что пчелиного клубка нет и в самом деле, вдруг разозлился: — Эх ты, тетеря! — крикнул он с таким видом, словно хочет влепить мне по уху.— Стоишь, как ворона!.. Заметил хоть, куда полетели?

— Вон туда,— показал я в сторону дуба.— Айда, посмотрим, может, собрались где-нибудь там…

— Собрались тебе, дожидайся… — буркнул Симуш недовольно.— Ходи теперь по лесу из-за тебя, ищи. Деревьев здесь много, каждое осматривать — на сто лет хватит!

Он сплюнул с досады, перекинул лукошко за спину и зашагал в сторону дуба. Я поплелся за ним.

Долго мы бродили по лесу, а пчел как не бывало, словно сквозь землю провалились. Обозлившись вконец, махнули мы рукой и повернули назад, к пасеке. Топаем себе не спеша, а глазами все же обшариваем каждое дерево. От постоянного глазенья вверх у меня аж шея заныла.

И вдруг Симуш, идущий впереди, замер на месте. От неожиданности я наткнулся носом ему в спину.

— Постой-ка, постой,— оказал он, отстраняя меня.— Слышишь, гудят?

Я навострил уши. И правда, где-то совсем недалеко, чуть левее от нас, слышалось пчелиное гудение. Раздвигая ветви орешника, мы вышли на небольшую поляну. Смотрим: и правда пчелы, наши пчелы! На ветке небольшого клена, метрах в трех-четырех от земли как шапка висит пчелиный рой! И сучок-то ведь небольшой, тоненький совсем. Тряхнуть хорошенько — пчелы, наверняка, упадут в лукошко, если его подвести под них. Но стоит клубку промахнуться, он, шлепнувшись с четырехметровой высоты, может сильно помяться. И пчел много погибнет. Семья-то молодая. Порань ее в самом начале — может захиреть.

Симуш, недолго раздумывая, опустил сетку шляпы, вручил мне лукошко, поплевал на ладони, обхватив ствол клена ногами, как обезьяна, проворно полез вверх. Усевшись на нижний сук, Симуш велел подать лукошко. Лезть ему сразу стало труднее, но Симуш упрямо взбирался все выше. При этом он бормотал ругательства, проклиная лукошко за то, что оно цеплялся за сучки, мешая ему карабкаться вверх.

Я стоял и следил за ним, не дыша. Аж сердце заколотилось.

Но вот Симуш добрался до того сучка, повесил лукошко на ветку, вынул из него черпак и потянулся к пчелиному рою: хотел, видимо, просто зачерпнуть его, но дотянуться не смог. Всего вершка ему не хватило, поднатужься чуть-чуть, может быть, и достал бы до пчел, но ведь не на земле стоишь, сорваться можно… С такой высоты и шею свернуть недолго! Что делать? Как загнать этих чертей в лукошко?

Вдруг в голове у меня мелькнула мысль. Надо по нижней ветке пробраться поближе к сучку и стряхнуть пчел. Тогда и черпак будет не нужен, рой сам шлепнется в лукошко…

Я, размахивая руками, объяснил Снмушу свою идею. Симуш пригляделся к нижнему суку и, видимо, согласился со мной. Взяв лукошко, он спустился до него и начал пробираться к рою.

— Смотри, держись покрепче,— предупредил я, боясь, что друг может сорваться вниз и пораниться.

Но не успел я договорить, как ветка под ногами друга треснула и резко согнулась вниз. Симуш не удержался, пальцы его разжались, и ом… с шумом и треском нырнул вниз. Тюкнулся он на землю прямо рядом со мной, следом свалилось лукошко. Хорошо, что я успел отскочить в сторону, иначе бы он грохнулся мне на голову. Я кинулся к Симушу. Он, обхватив обеими руками правую ногу, волчком крутился на месте.

— Ой, ой! — стонал он, сморщив испуганное лицо.— Ой, нога! Сломал, наверное! Хотел в десантники пойти… Как же теперь?

— Ну, десантником ты уже стал,— успокаивал я его.— И как тебе угораздило? Не пойму!

Симуш гладил ногу и продолжал стонать. Я осмотрел пострадавшего. Ничего, вроде бы. Ни перелома, ни вывиха, кажется, нет.

— Ладно уж, не маленький, перестань стонать,— сказал я.— Нога твоя в порядке. Если бы был перелом, нога болталась бы, как тряпка. А у тебя вон, всего-навсего царапина…

Услышав это, Симуш сразу же успокоился и пробовал стать на больную ногу. Лицо у него было испуганное, ожидающее. Видимо, боялся боли. Но все обошлось благополучно. Симуш даже притопнул ею, как ягненок и засмеялся. Но, вспомнив о пчелах, он сразу посерьезнел. Задрав голову, посмотрел на зашевелившихся от встряски дерева рой и сказал:

— Ну, что будем теперь делать? А? Улетят же.

— Все может быть,— спокойно ответил я.— Не только пчелы, даже медведи сбежали бы от такой катавасии.

— Эй, ты, вечный критикан! — обозлился Симуш.— Попробовал бы сам, тогда говорил бы. Это тебе не мед из чашки черпать!

И правда, это не мед черпать. Дело действительно сложное. Если уж нет умения, то лучше и близко не подходи. Вон как мучают они нас, «пчеловодов»!

Но Симуш нашел-такя выход. Сбегал куда-то за деревья и скоро вернулся обратно. В руках у него была рогатина.

— На, держи. Подвесь лукошко на эту вот рогатину и подними ближе к рою. А я залезу снова на дерево и тряхну тот проклятый сучок издали,— приказал он мне строго.— Только помни: как только пчелы окажутся в лукошке, ты быстро опустишь его на землю и сразу же накроешь сверху рединкой. А не то разлетятся.

И Симуш тут же вскарабкался на клен. Я, пристроив лукошко на рогатину, кое-как подвел его к рою. Симуш, изловчившись, ухватился за сучок и потряс его из всех сил. И пчелиный рой шлеп! — прямо в лукошко. Теперь — дело стало за мной. Надо было скорее приземлить лукошко. Но это оказалось делом не очень-то легким. Лукошко сразу потяжелело и рогатину повел из стороны в сторону, она цеплялась за сучки.

— Гляди, лукошко не бросай! Всех пчел придавишь! — завопил Симуш.

Весь красный от натуги я прошипел:

— Сил у меня больше нету!

— Опускай! Опускай! — заорал Симуш.—Поворачивайся!

Но тут у меня опять произошла заминка. Лукошко снова зацепилось за какую-то ветку и, как только, пыхтя от усилия, я оторвал его, рогатина метнулась в противоположную сторону и уцепилась за соседнее дерево. Пчелы зашевелились, и начали кружиться над лукошком. Я же все еще продолжал воевать с рогатиной.

Неожиданно Симуш пискнул на дереве тонким, не своим голоском: «Ай! Ой!» — и с шумом полетел вниз. Я успел опустить лукошко на землю. Но над ним вилась большая туча пчел. Подхватив рединку, я замер на секунду, не решаясь приблизитеья, и увидел, что Симуш быстро, быстро на четвереньках ползет по поляне, вскрикивая и лягаясь, и, наконец, добравшись до кустов, нырнул в них головой, как в омут. И тут над моим ухом загудела пчела. Не успел я и глазом моргнуть, как две других впились мне в затылок. А третья забралась за рубаху, да как типнет!.. Подскочив на месте, как дикий олень, я ринулся, перелетев одним махом через лукошко, и швырнув одновременно на него рединку, со всего ходу врезался в кусты.

Вышли мы обратно на поляну лишь тогда, когда пчелы успокоились.

Покрывало лукошка, чтобы оно не открывалось в пути, мы перевязали лыком. Я взял черпак, Симуш — лукошко, и мы деловито зашагали на пасеку. Затащив лукошко в сени, мы облегченно вздохнули. Все же не напрасно потрудились!

Но у меня нестерпимо болели макушка и опухший нос. На затылке выросла шишка с добрую картофелину. А живот горел так, будто к нему приложили горящие угли…

Симуш, глянув на меня, вдруг ухватился за живот и с хохотом упал на землю. Я ничего не мог понять. Наконец, он с трудом проговорил сквозь слезы:

— Ох, и разделали тебя пчелы! Ну и вид у тебя! Хуже обезьяны!

Вдруг он смолк и потрогал верхнюю губу. Та у него вздулась так, что лицо перекосилось. Один глаз у Симуша совсем заплыл, на лбу красовалась шишка величиной, наверное, с сосновую.

— Лучше на себя посмотри! — позлорадствовал я в свою очередь.— Чистый Фантомас! Разрази меня гром!

Однако, когда мы дня через два зашли снова на пасеку, дядя Савась встретил нас, как дорогих гостей. Конечно, в первую очередь он угостил нас свежим, только что снятым, янтарным медком. Похвалил. А потом повел к ульям.

У крайнего ряда он остановился и хитро подмигнул нам. Последним в этом ряду стоял новенький, свежеотструганный улей, на котором большими синими буквами было написано:

УЛЕЙ СИМОШИ И МИШИ.

Чуть ниже стояла цифра — 225. Это — номер нашего улья.

— Вот, ребята,— улыбаясь, сказал дядя Савась.— Видели, сколько теперь ульев на нашей пасеке. В этом есть и ваша заслуга. Между прочим, самый богатый рой, какой у меня в этом году вывелся. Так-то, братцы! — озабоченно оглядел он наши лица и снова подмигнул.— А о синяках не переживайте, до свадьбы все заживут! Пчелиный укус он полезен. Конечно, если в меру.

И мы втроем весело рассмеялись…

Спускаясь по тропинке, мы еще раз оглянулись на наш улей. Он, выкрашенный желтой краской, с нашими именами, выделялся среди других, как сказочный теремок!

Не пропали даром наши страдания.