Нескучный сад

6

Была у Гриши Четверга страсть, которой он не стеснялся и не пытался скрывать: он писал пьесы.

Писал он их удивительно быстро — за несколько дней обычно пьеса была готова. И однажды он собирал нас в каком-нибудь пустом классе и, волнуясь, ероша свои жесткие волосы, начинал читать очередное произведение.

Читал он с выражением, старательно меняя голос, иногда вскакивая и прохаживаясь по комнате, а порой до того бывал растроган собственным творчеством, что у него глаза увлажнялись, и он смущенно отворачивался от нас.

Кончив читать, он обводил нас усталым и одновременно горделивым взглядом и спрашивал:

— Понравилось?

— Понравилось! — хором отвечали мы, потому что, даже если нам и не всегда нравились Гришины пьесы, мы не хотели его обидеть.

Гриша краснел от удовольствия, широко улыбался.

— Вот филармония, — бормотал он. — Мне ведь тоже, в общем-то, нравится почему-то…

Темы его пьес были различны, но всегда связаны с событиями, волновавшими всех нас; он писал о папанинцах, челюскинцах, о строительстве каналов в степях, об альпинистах, штурмующих горные вершины, о героях гражданской войны…

Почти все его пьесы шли на нашей школьной сцене. Мы разучивали роли и выступали на школьных вечерах.

Разумеется, Гриша был нашим бессменным режиссером.

Обычно добрый, уступчивый, рассеянный, он преображался во время репетиций, становился придирчивым, несносным. Так однажды он разорался на Лешку и чуть не довел его до слез лишь за то, что Лешка, произнеся положенную ему фразу: «А теперь мы уедем…» — сказал: «А тетерь мы уедем…»

Мне редко приходилось играть в его пьесах.

Гриша сказал мне раз и навсегда:

— У тебя все равно ничего не получится. Нет никаких способностей.

Но однажды он написал пьесу, в которой должно было участвовать что-то около пятидесяти действующих лиц, и он решил дать мне маленькую роль.

Я ликовала. Втайне я считала себя актрисой, мечтала после окончания школы пойти в театральное училище, но никому, даже Вале, даже Роберту, не поверяла своей мечты.

Пьеса называлась «Мы с тобой, Испания». Сюжет ее был несложен.

У отца два сына — республиканец и франкист. Оба любят одну и ту же девушку, по имени Лючия, которая любит республиканца и воюет вместе с республиканцами против франкистов.

В конце пьесы республиканец Педро убивает своего соперника и брата Хосе и вместе с Лючией уходит в горы защищать Мадрид.

Педро играл Сева Столяров. Севу все в школе дружно считали без пяти минут артистом.

Сева ужасно фасонил: на переменах постоянно читал какие-то загадочные книги. Когда его спрашивали, что это за книги, он важно отвечал: «Мастерство актера» Моисси, или «Жизнь Щепкина», или еще что-нибудь в этом роде, при этом он откидывал назад свою красивую голову, как бы позируя перед невидимым фотоаппаратом.

Сева удивительно подходил к своей роли. Когда он вышел на сцену в красной сатиновой рубашке, сдвинув синий берет чуть набок, зал невольно ахнул: испанец, да и только!

Хорош был и Зденек в роли брата Педро — Хосе. Только, по-моему, он чересчур намалевал себе брови и так таращил глаза, что казалось, еще немного и они выскочат из орбит. Зденек ходил по сцене, подбоченившись, высоко закинув голову, и поминутно хватался за кинжал, висевший у него на боку.

По его мнению, только так должен был вести себя настоящий франкист.

А вот Лючия — Валя, скажу прямо, совсем не походила на испанку, хотя надела пышный черный парик и щедро намазала морилкой лицо и руки.

Плечистая, с малиновым румянцем на круглых щеках, с чуть заплывшими глазами, она старательно кричала:

— Но пасаран, Педро! Верь мне, они не пройдут!

В пьесе участвовали солдаты республиканской и франкистской армий, бойцы интернациональных бригад, испанцы и испанки.

Мне была поручена роль крестьянской девушки. У меня даже не было имени. За все три действия я должна была произнести несколько раз всего два слова: «Вон франкисты!»

Я выходила на сцену и, приставив ладонь к глазам козырьком, вглядывалась в даль, высматривая врага. Время от времени я кричала истошным голосом:

— Вон франкисты!

Тогда на сцене начиналось столпотворение. Республиканцы, усиленно топоча ногами, бежали за кулисы и там шумели, кричали, стучали в железные кастрюли, имитируя ожесточенный бой. Потом вновь возвращались, повоевав сколько следует, а я опять всматривалась в даль и снова кричала:

— Вон франкисты!

Больше мне никаких слов по роли не полагалось.

О, как отчаянно, как исступленно завидовала я артистам — исполнителям главных ролей!

Даже Лешка, игравший отца братьев-соперников, выглядевший препотешно, нацепив длинную бороду из кудели, и тот вызывал у меня бешеную зависть.

Еще когда только распределяли роли, я надеялась, что мне поручат что-нибудь значительное, но Гриша без лишних слов протянул мне тонкий листок бумаги.

— Это тебе, — сказал он. — Не роль — филармония. — Посмотрел на мое огорченное лицо и утешил меня: — Ты самая первая выходишь на сцену.

Я взглянула на жалкий листок, потом увидела в руках Вали толстую тетрадь с текстом ее роли, и слезы брызнули из моих глаз.

Однако я все-таки решила играть. Я сказала сама себе: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры».

Так говорил обычно Сева Столяров.

У меня была превосходная память. Я быстро выучила свои слова. Да и что тут было учить!

Валя пожаловалась мне:

— Тебе хорошо, а мне-то сколько зубрить!

«Мне бы твою роль, — с горечью подумала я. — Уж я бы показала!»

Но я ничего не сказала Вале. Я была хорошим товарищем и не хотела омрачать ей удовольствие.

Ведь каждый понимал: Валя ужасно гордится своей главной ролью и все ее жалобы только для виду, а на самом деле…

Настал день премьеры. Все мы, артисты, волновались и переживали. Даже самые незначительные, вроде меня.

Раздвинулся занавес. В зале постепенно затих говор и шум. Я вышла на авансцену и стала пристально вглядываться куда-то в конец зала.

Некоторые зрители стали тоже оборачиваться, интересуясь, что это я там увидела.

Гриша из-за кулис громко произнес:

— Не оборачивайтесь, это нужно по роли…

Только тогда в зале перестали оглядываться назад.

Потом на сцене появились Сева и Валя, влюбленные друг в друга, и стали добросовестно произносить длиннейшие тирады.

Гриша любил использовать в своем творчестве долгие периоды и придаточные предложения.

— «Мы боремся за свободу не только испанцев, но и всех людей мира, которые жаждут свободы и равноправия», — чеканила Валя.

А Сева, чуть подвывая, как и подобает подлинному артисту, ответствовал ей:

— «За нас, вместе с нами на поле боя выходят бойцы интернациональных бригад, которым дороги и близки дела и интересы трудящихся, которые вместе с нами жаждут свободы и равноправия для всех трудящихся…»

Ну, и так далее, в том же роде, а я все смотрела вдаль, словно ничто меня не касалось, и время от времени кричала:

— Вон франкисты!

Тогда начинался бой. Пыль столбом стояла на сцене. Франкисты и республиканцы яростно сражались друг с другом; у бедного Лешки даже отлетела борода, а Валя потеряла один башмак.

И только я стояла, как тумба, на одном месте, и невидимые миру слезы застилали мои глаза.

До сих пор не могу понять, как сорвались у меня первые, не положенные по роли слова.

Ко мне подошел Сева и стал рядом со мной. Он тяжело дышал после боя и смотрел на меня невидящим взглядом. Он был просто упоен своей ролью.

И вдруг я обернулась к нему и сказала:

— Педро, послушай, что я хочу тебе сказать…

Он обалдело взглянул на меня и отошел в сторону. Я схватила его за руку.

— Подожди, Педро, — сказала я. — Дай мне открыть тебе глаза…

Сладкий холодок вдохновения охватил меня. Внезапно я понеслась, как с горы.

— Слышишь, Педро? Сейчас ты узнаешь страшную тайну!

Сева кашлянул и растерянно обернулся. Но я крепко держала его за руку.

— Там франкисты, кажется, — пролепетал он, тщетно стараясь высвободить свою руку.

Я приблизилась к нему вплотную.

— Брось ты об этих франкистах! Лучше послушай, что я скажу тебе…

Случайно оглянувшись, я увидела безумные, расширенные глаза Гриши, стоявшего за кулисой, но и они не остановили меня. Меня уже ничто не могло остановить.

— Лючия не любит тебя! — проникновенно сказала я, глядя в испуганное лицо Севы. — Она играет тобой, как игрушкой. Она вместе с Хосе смеется над тобой и хочет предать тебя врагам…

В зале воцарилась та гулкая тишина, что так отрадна сердцу каждого артиста. Я чувствовала: меня слушают затаив дыхание, ловя каждое мое слово.

— Но я с тобой, — продолжала я сочинять. — Слышишь? Я не дам тебя в обиду, Педро, умру, но не дам!

Он слушал меня, полуоткрыв рот. Глаза его жалобно и недоумевающе моргали.

Но тишина в зале вдохновляла меня, и я говорила и говорила без конца, сочиняя с ходу и по-своему уводя интригу пьесы с ее законного пути.

Наконец я замолчала, передохнула. Сева опомнился, напряг все свои умственные способности.

— Посмотри, — убитым тоном произнес он, — там вроде франкисты.

— Пусть! — закричала я изо всех сил. — Пусть идут франкисты и она, предательница, вместе с ними, но мы с тобой не дадим им пройти!

В этот миг на сцену вбежал Зденек — Хосе. Отчаянно вращая белками и размахивая деревянным, оклеенным серебристой бумагой кинжалом, он закричал:

— А, вот вы где! Наконец-то я поймал вас, предатели!

Эти слова были так же, как и мои, совсем не по роли. Но я не растерялась.

— Врешь! — воскликнула я. — Мы не предатели, это ты предатель!

Сева боязливо шагнул в сторону, однако я не дала ему отступить и снова схватила за руку.

— Смотри, Педро, вот он какой, твой брат!

— Он не брат мне! — запальчиво воскликнул Зденек. — Он классовый враг, наемный убийца!

Зденек так вошел в свою роль, что размахнулся кинжалом и легонько ударил меня по плечу. Тут Гриша, видимо, оправился от оцепенения и выбежал на сцену.

— Занавес! — заорал он. — Занавес, черт побери, сию же минуту!

Но аплодисменты в зале заглушили его слова.

Поначалу он сердился на меня и на Зденека, все-таки как-никак он был автором пьесы. Но он был не злопамятен и сам первый подошел ко мне мириться.

— Филармония, — сказал он, удивленно оглядывая меня. — А ты, смотри-ка… — и покрутил в воздухе пальцами.

В следующей его пьесе, посвященной истории гражданской войны, я играла главную роль — комиссара стрелковой роты.

Это была трудная роль: мне приходилось почти все время говорить; я буквально не помолчала и пяти минут, но я добросовестно выучила всю роль и очень гордилась тем, что ни разу, ни единого разу не споткнулась ни на одном слове.