Нескучный сад

8

Зимой к нам в школу пришел новый директор. Он появился однажды утром в нашем классе — высокий, плотный, широкой кости человек, показавшийся нам уже довольно пожилым. Ему было в ту пору, должно быть, не больше сорока лет.

Шел урок русского языка и литературы. Учительница Марина Павловна, худая, с постоянно красным острым носиком, очень педантичная и придирчивая, разбирала с нами образ Татьяны Лариной.

Мне хочется несколько слов сказать о Марине Павловне.

Бывают люди, которые живут, что называется, от сих до сих. Все у них расписано, разграфлено, разложено по полочкам. Кажется, улыбаются или сердятся они тоже в силу известного только им, точно составленного расписания.

Марина Павловна была словно бы навечно затянута в жесткий корсет определенных слов, формулировок и положений.

И, казалось, все человеческое чуждо ее худому, строгому существу, и язык, которым она изъяснялась, был такой же сухой, бесцветный, как и в любимых ею учебниках.

Мы тосковали на ее уроках. Сколько раз, бывало, начнешь своими словами рассказывать содержание какого-либо рассказа или стихотворения, как она тут же взмахнет сухонькой ручкой: «Говори так, как написано в учебнике».

И мгновенно погаснешь и поневоле выдавливаешь из себя стертые, неудобоваримые слова о том, что Лариса Огудалова является представителем уходящего дворянского класса, а Паратов — представитель нового, нарождающегося купечества и что конфликт между ними есть порождение столкновения двух классов тамошнего общества…

Итак, был урок литературы, и Марина Павловна вызвала к доске Лешку и попросила описать образ Татьяны Лариной.

Лешка очень любил Пушкина. Не раз говорил он, что Татьяна — любимая героиня поэта, что нет, пожалуй, во всей русской литературе образа выше, чище, прекраснее Татьяны.

Он так и сказал:

— Самая изо всех прекрасная женщина — это Татьяна. Наверно, сам Пушкин любил ее больше всех своих героев…

Но Марина Павловна немедленно остановила его.

— Ты что, прочитал это в учебнике? — спросила она.

— Нет, — ответил Лешка. — Я так считаю.

Чуть заметная улыбка мелькнула на ее тонких губах.

— Это ты считаешь? А как считают авторы учебника литературы? Может быть, вспомнишь?

И в этот момент в класс вошел незнакомый человек. Он улыбнулся, сказал: «Продолжайте, пожалуйста», и на цыпочках пробрался назад, сел на последнюю парту.

К нам не раз приходили на занятия работники роно и Мосгороно, и потому мы не обратили на него особого внимания.

Он сидел, положив голову на руку, и внимательно слушал то, что происходило на уроке, поглядывая на нас быстрыми узкими глазами.

Лешка молчал.

— Я жду, — сказала Марина Павловна.

— Татьяна Ларина — типичный представитель… — громким шепотом подсказала Валя. — Тесно связана корнями с сельским дворянством…

— Татьяна Ларина — типичный… типичный, — пролепетал Лешка. — Тесно связана… Я не могу так! — решительно сказал он. — Не могу!

— Не выучил урока? — спросила Марина Павловна.

Лешка вдруг взорвался, заговорил сбивчиво, взволнованно:

— Я не могу так… Татьяна Ларина — самая замечательная женщина. Я не хочу говорить о ней так!

Марина Павловна подняла руку.

— А ты что, лично знаком с нею?

Мы, конечно, рассмеялись. Но Лешкино лицо было серьезным. Серьезным и грустным.

— Я незнаком с нею! — резко ответил он. — Только я не могу называть ее представителем!

— Садись, — коротко сказала Марина Павловна и вывела в журнале против его фамилии жирный «неуд».

Лешка молча сел на свое место, а она вызвала Зденека.

Зденек знал урок назубок.

— Крепостническая среда и дворянское окружение оказали на Татьяну свое влияние, — лихо пробарабанил он. — Как и ее сестра Ольга, она воспитывалась в тепличной обстановке, далекой от нужд народа…

Марина Павловна слушала его, одобрительно кивая головой в такт его словам.

— Одну минуточку, — раздался голос с последней парты, и мы все повернулись назад. — Скажи, а ты помнишь, какой стала Татьяна после замужества?

Это спросил незнакомец, пришедший в класс.

Зденек усмехнулся, стараясь поймать взгляд Марины Павловны.

— Какой стала? Генеральшей.

— И только-то?

Глаза этого человека откровенно смеялись.

— Пушкин сказал об этом куда ярче… — И он прочитал негромко, наклонив голову:

Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приемы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?

Он замолчал. Мы молча смотрели на него.

— Вы кто, товарищ? — сдержанно спросила Марина Павловна. — Новый сотрудник роно?

— Примерно, — ответил он. — Я новый директор. Покровский моя фамилия.

Тонкий красный нос ее покраснел еще сильнее.

— Вот как, — сказала она, деланно улыбаясь. — А мы сегодня, как видите…

— Вижу, — вежливо сказал он. — Продолжайте, пожалуйста…

Новый директор стал ходить с нами в туристские походы: то в Загорск, то в Волоколамск или в Клин.

Обычно мы загодя готовились к походам, брали с собой котелки для ухи, соль, хлеб, перец, картошку.

Рано утром собирались в школе. Виталий Валерьянович уже поджидал нас.

— По коням, — говорил он.

И мы строились в пары и шли улицами по-утреннему тихой Москвы, и кто-нибудь запевал песню:

Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы — пионеры, дети рабочих…

Еще редкие прохожие провожали нас взглядом.

А мы шли гордые, печатая шаг, и сами себе казались очень красивыми, очень ловкими и, само собой, заслуживающими внимания.

Где-нибудь в лесу, на поляне, или на берегу реки устраивали привал.

Темные деревья, которые кажутся особенно загадочными и таинственными в сумерках; искры, летящие от костра в вечернее небо; звезды, переливающиеся между ветвей…

Трещат еловые сучья, пахнет расплавленной горячей смолой, лавровым листом из котелка, в котором варится уха; огонь освещает наши лица, наши блестящие глаза. Виталий Валерьянович сидит, поджав под себя ноги, иногда мешает ложкой в котелке, пробует на вкус.

— Хороша уха! — щелкает он языком.

Однажды Виталий Валерьянович предложил нам сыграть в следопытов-разведчиков.

Мы разделились на две группы — белых и красных. И началась борьба за поиски военного донесения, которое было спрятано в каком-то дупле одного из деревьев.

Это была очень увлекательная игра. Мы ползали по шершавым, пахнувшим хвоей дорожкам, выслеживая друг друга, оставляя за собой приметы, по которым союзники могли отыскать один другого, — сломанную ветку, оторванную пуговицу, шерстинку, завязанную на кусте.

Виталий Валерьянович тоже играл вместе с нами.

И только Зденек отказался участвовать в игре.

— Детский сад! — снисходительно и категорично сказал он. — А я уже давным-давно позабыл о детском саде…

Он улегся под деревом, раскрыл книгу. Казалось, его никто и ничто не интересует, — только книга, которую он держал перед глазами.

Сперва мы подбегали к нему, звали с собой, он отмахивался:

— Оставьте меня в покое…

И голос его при этом звучал утомленно и насмешливо, как будто он был старше всех нас на добрый десяток лет.

Валя не выдержала, стала тянуть его за руку:

— Зденек, брось дурака валять! До чего интересно, если бы ты знал!

Как бы нехотя он оторвался от книги. Сощурив глаза, медленно оглядел Валю.

— Погляди на себя. На кого ты похожа?

Валя вспыхнула, испуганно одернула на себе платье.

— А что? На кого?

— Красная как рак, волосы, как у ведьмы…

Валя заморгала глазами.

Может быть, она как бы со стороны вдруг увидела себя, должно быть, и в самом деле красную как рак, растрепанную, неуклюжую.

Тихо опустилась рядом с ним на землю.

— Вот и хорошо, — спокойно заметил Зденек. — Посиди, успокойся.

Лешка, пробегая мимо них, крикнул торопливо:

— Валька, идем! Кажется, напали на след.

Валя промолчала, а Зденек усмехнулся.

— Гуляй дальше, друг, знаком будешь…

И сделал вид, что внимательно, очень внимательно читает свою книгу.

Но когда я проползла мимо них — я пробиралась к сосне, где у нас должен был состояться военный совет, — я заметила: Зденек вовсе не читает, а с любопытством следит за мной, и Валя смотрит на меня, и в глазах ее неподдельный интерес и с трудом подавляемая зависть, а книга Зденека раскрыта все на одной и той же странице…