Ящик Пандоры, или пропавшие дети

– И мою тоже, – встряла Александра Петровна.

– И твою, – легко согласился священник. – Только сначала у Надежды. Там время не терпит.

– Батюшка, подождите ещё минуточку! – Надежда Сергеевна покраснела от стыда, опустила голову. – Я себе крестик куплю и в дом иконочки…

Отец Филофей только головой покачал: как же можно даже в храм – без креста ходить! Но сам подошёл с женщинами к иконной лавке, подсказал, какие иконы нужнее всего в доме. Это же всё накупила и Александра Петровна.

Войдя в квартиру, священник первым делом хотел сорвать с зеркала простыню, но передумал:

– Пусть подольше остаются в неведении.

И неожиданно мощным для хрупкого старческого тела голосом запел:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь…

Он обошёл с молитвой все комнаты, особенно усердно кропил святой водой Анину комнатку. Уж теперь-то щенок не дрожал бы и не топорщил шерсть на загривке от поганого запаха нежити. В комнатах клубился аромат афонского ладана, и всякая нечисть что есть духу удирала прочь из освящённой квартиры.

К слову – о щенках: многие священники не освящают квартиру, в которой живёт собака, считая пса нечистым существом. Другие же говорят, что и эта тварь Божия может жить в городской квартире, если уж невозможно поселить Бобика в конуре, – но только не в комнатах, где на стенах святые иконы, а где-нибудь в прихожей, на коврике. Надежда Сергеевна о таких тонкостях не знала, а батюшка не стал заострять на этом внимание. Ещё, Бог даст, успеется поговорить – и не только о собачках…

Последним священник окропил зеркало. Сдёрнул простыню – и увидал угольно-чёрную поверхность. Но с первыми брызгами святой воды, ударившей крестообразно в зеркало, чернота отступила, по стеклу пошли волны, как по экрану поломанного телевизора. А потом всё успокоилось – и зеркало исправно отразило старенького иеромонаха с кропилом и двух испуганно жмущихся друг к другу худеньких женщин. Всё – так, как и должно отражаться в обычном зеркале.

– Не бойтесь, теперь это снова всего лишь зеркало, – успокоил священник Надежду Сергеевну. – Можете смотреться в него, нет в нём больше никакой мистики.

Но Надежда Сергеевна расплакалась:

– Батюшка… я так надеялась… – она едва выговаривала сквозь рыдания. – Я надеялась, что после освящения Анечка вернётся…

– И вернётся! – уверенно сказал священник. – Только не так всё просто, возлюбленные мои! Аня, как видно, сама, своей волей вступила в контакт с демоном – и из-за этого угодила в плен. Нелегко ей будет вырваться… Ну да соборная молитва Церкви Православной, наша с вами молитовка и её собственная воля к спасению должны одолеть все препоны. Поймите, родненькие, ведь без собственного желания спастись Господь никого не спасает!

– Но это же неправильно! – вознегодовала Александра Петровна. – Что же, мы все вместе не сможем вымолить наших детей?

– А дети что – безвольные игрушки? – вопросом ответил священник. – Да, материнская молитва со дна моря вызволяет. И мы с вами будем, непременно будем уповать на это! Но… Некий препакостный западный философ когда-то многие умы смутил коварным силлогизмом: если, мол, Бог Всемогущ, – может ли Он сотворить такой камень, который Сам Он не сможет поднять. Но на этот вопрос достойно ответил один православный священник: «А Бог давно сотворил такой камень! Свободную волю человека». Потому что Бог так возлюбил человека, что создал его свободным! Не роботом, покорным воле хозяина.

Ваши детки угодили в хитрые сети – чует моё сердце, для каждого из них ловушки разные! – но если вспомнят о Боге, то и Он их не оставит. Выведет из любой погибели. А вы, матери, не ослабевайте в молитве! И я как смогу помолюсь.

Говорил он твёрдо, утешительно, но не видели матери, жадно внимавшие его словам, какая жестокая боль пронизывала его сердце, как трудно было удерживать подступившие слёзы. Жалко, ох как жалко бедных, запутавшихся отроков. А плакать нельзя. Пусть матери видят его уверенность в том, что всё кончится самым лучшим образом. Иначе… немощные они, слабенькие, поддадутся унынию – и не смогут молиться.

– Батюшка, как же получилось, что щенок легко проник в зеркало, а я – всей душой рвалась, но не смогла? – задала Надежда Сергеевна мучивший её вопрос.

– Не знаю, верно ли отвечу, но попробую, – священник размышлял вслух. – Произошло это по воле Божией. Видно, щенок этот не только помог разоблачить нечисть, но и как-то пригодится Анечке в её пути домой. А вы здесь оказались нужнее, здесь сослужили ей добрую службу, освятив квартиру. Надеюсь, что теперь власть над ней сил зла значительно ослабнет! И молиться о дочери здесь вам будет гораздо легче, чем там – во враждебном мире. Радуйтесь уже тому, что не одна она теперь. Судя по вашим словам, щеночек хоть и маленький, но боевой. Он её в обиду не даст.

– Аня сама столько брошенных щенят выходила! – вздохнула мать.

– Вот потому-то щенок и стал орудием Божиим. И, верю, – батюшка повернулся к безмолвно опустившей голову Александре Петровне, – Господь и вашей Настеньке пошлёт Свою помощь. Ведь были же и у неё какие-то добрые дела.

– Не знаю… – потерянно прошептала мать. – Сколько помню, мы никогда её ничему доброму не учили. Только подогревали гордость: ты умнее других, они – ничтожества, а ты… Много она читала, да только помогут ли ей эти книги!..

– Ты, мать, в грехах-то кайся, а унынию не предавайся, – отец Филофей строго одёрнул раскисшую от горькой печали женщину. – Господь за краюшку хлеба, за чашку воды может одарить превыше всех земных богатств! И мы с вами будем молить Его, чтобы самая малая милость, которую Анастасия когда-либо оказала нуждающемуся, вызволила её из беды!

Знал бы батюшка, как в их семье насмехались над святыми словами! И милость была у них не в почете. «Жалость унижает человека», – наставляли дочь Михаил Дементьевич и Александра Петровна. И первыми подавали ей пример.

Нищая старушка сгорбилась у хлебного ларька, протягивает руку: помогите, ради Христа!.. Стася уже шарит рукой в кармане, чтобы дать нищенке мелочь, но отец опережает её. Глядя в упор сквозь очки в золотой оправе на старуху, он говорит с невыразимым презрением:

– Как вам не стыдно! Ведь вы получаете пенсию, наверняка живете с родными – и смеете клянчить подаяние!

Старуха оседает, словно Стасин отец ударил её по голове, и начинает жалко оправдываться: пенсия маленькая, и так еле хватает, а сын пьёт и последнее у неё отнимает. Заставляет на старости лет просить милостыню. И если сегодня она не принесёт денег, грозился убить…

– Родную мать? – ахает Стася.

– Нечего и жалеть таких! – мать дёргает её за руку, тянет за собой. – Сами и виноваты, что воспитывают пьяных выродков!

В эти чёрные дни давно уже забытая нищенка не идёт у неё из головы. Уж Александра Петровна и ходила к тому киоску, надеясь увидеть старушку и подать ей побольше денег, попросить помолиться за дочку, но продавщица сказала, что Валентина Михайловна (оказывается, так звали нищую старуху) уж чуть ли не с той самой встречи больше здесь не появляется. Верно, и впрямь добил её баламут-сын. А может, потом уже, зимой, простыла в стужу, тщетно вымаливая милостыньку у равнодушных прохожих…

Отец Филофей простился с Надеждой Сергеевной, ещё раз благословил и велел ничего не бояться.

– Демон больше не зайдёт к вам в квартиру. Помолитесь хорошенько, а утром приходите в храм на Исповедь. Я вас обеих с Александрой поисповедую. Такое дело: сугубую молитву надо от чистых устен творить. Омойтесь покаянием, тогда и молитва ваша легче вознесётся к Богу.

Александра Петровна обернулась на пороге:

– А то приходи к нам ночевать. Одной-то всё-таки страшно, наверное!

– Нет, в освящённой квартире не страшно, – ответила Надежда Сергеевна. – И потом… Вдруг придёт моя доченька, а меня нет. Что она подумает, куда кинется искать?

Батюшка и соседка ушли, и Надежда Сергеевна осталась одна. Ненадолго пришел монтёр из бюро ремонта, соединил провод и ушёл. Телефон ожил, и Надежда Сергеевна обрадовалась уже тому, что можно позвонить хотя бы и Александре Петровне. Вот ведь какая она оказалась сердечная и совсем не гордая, а я-то как плохо думала о ней! – укорила себя Надежда Сергеевна. И тут же взяла из Аниной тумбочки чистую тетрадь, на обложке твёрдым почерком вывела: «Исповедь. Мои грехи».

Первая Исповедь

Самым первым, боясь забыть, записала грех осуждения. Потом – нерадения о материнских обязанностях, неимения должной любви к ближним…

Не знала она, что так трудно бывает исповедовать свои грехи! Как-то попалась ей на глаза такая же школьная тетрадочка, исписанная маминым почерком. И, чуть заглянув в неё, она пожалела о неуместном любопытстве: странички были в разводах от пролитых слёз. (А любопытство и впрямь – неуместное: ведь тайна Исповеди не позволяет интересоваться тем, в каких грехах кто-то кается. Даже если это – твоя родная мама…)

Надо же: она-то, Надежда, считала свою старенькую мать безгрешной: ходит в церковь, дома молится, никого вроде бы не обижает, а она плакала о неосторожно сказанном слове или осуждающем взгляде… И дочери с внучкой успела, подарила книжечку с перечислением грехов. Но тогда этот длинный список не коснулся сердца: нет, с какой это стати она, разумная женщина, станет выворачивать наизнанку душу перед каким-то незнакомым священником, признаваться ему в тайных и явных грехах?

Зато сейчас вроде уж столько заноз вытащила, три листа мелко исписала с обеих сторон, – а душа болит и плачет, и, захлёбываясь, кается: «…немилосердием к ближним и дальним, неподаянием милостыни нуждающимся, скупостью и расточительностью…»

Два последние греха крепко сцепились друг с другом. Сколько раз жалела денег на благое дело, чтобы тут же промотать на пустое сэкономленные грошики. Оправдывала себя: все так живут; и, подавая десятку погорельцам, уже облегчённо вздыхала – ничего, мир не без добрых людей, наберут по десяточке, лучше прежнего отстроятся!..

Что-то ускользнуло из памяти, о чём подумала только что… «Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих!» – вспомнилось кстати откуда-то из вечерних молитв. Она перекрестилась и припала к полу в земном поклоне. И тут же обнаружила утаившийся было грех: самооправдание!

Так до утра и молилась – и, сверяясь с маминым списком, вспоминала всё новые свои грехи. Писала в тетрадке и ужасалась: ох, что-то теперь подумает о ней батюшка Филофей! – и, осердясь, вписывала ещё одну строчку: «стыдилась исповедовать грехи».

Уже перед рассветом прилегла вздремнуть на часок. Чтобы не проспать, завела будильник. Но, услышав его немилосердный звон, прихлопнула кнопку – и опять свалилась на диван. Однако же вредный будильник звенел, не умолкая. Ах нет, это не будильник: дверной звонок тарахтит на всю ивановскую! Кого принесло в такую рань? Да это же Александра Петровна!

– Спишь, что ли? – спросила она вместо приветствия.

– Да я только часок и соснула, – стала оправдываться Надежда Сергеевна.

– Ну и я столько же поспала. – Под глазами у Александры Петровны залегли глубокие тёмные круги, лицо побледнело. – А что эта… – не приходила?