Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

* * *

К тому времени язык прав человека уже регулярно использовался в холодной войне как политическое оружие. Советские руководители, писатели и юристы часто обвиняли Запад в агрессии и преступлениях против человечности по всему миру[1474]. Трайнин благодаря тому, что был хорошо известен западным юристам и дипломатам, по-прежнему играл для СССР важную пропагандистскую роль, хотя и оставался в Москве на положении невыездного. Летом 1950 года, после начала Корейской войны, он написал несколько докладов и статей, обвиняя США в геноциде в Корее и развивающихся странах и в подготовке к «третьей мировой войне» против СССР и «народных демократий» Восточной Европы[1475]. Американские власти в ответ обвиняли СССР в том, что он пытается «связать руки ООН и обмануть мировое общественное мнение» своими заявлениями в поддержку мира, одновременно поддерживая и поощряя коммунистические перевороты в Европе и Азии[1476]. Американские журналисты тоже ссылались на Нюрнбергские принципы, призывая к санкциям против Советского Союза. В июле 1951 года в редакционной статье в вашингтонской газете «Ивнинг стар» писалось, что «та же Россия, чьи представители заседали в Нюрнбергском суде», планировала вторжение в Южную Корею и должна нести ответственность за «преступления против мира»[1477].

Советские юристы, участвуя в этих перепалках, одновременно с большим трудом пытались нащупать специфически советский подход к международному праву. В 1951 году Коровин сделал отважную попытку, опубликовав новый учебник, в котором провел границу между «буржуазным» и «социалистическим» международным правом. Но он попал под огонь, когда МИД выступил против его формулировки как противоречащей «дипломатической практике Советского государства». Тезис Коровина стал главным предметом обсуждения на партийной конференции в Академии наук в 1952 году, подтвердившей, что существует «только одна система международного права» – но две противостоящие политические системы, социалистическая и империалистическая. От советских юристов ждали, что они будут разоблачать нарушения международного права государствами из империалистического лагеря[1478]. Коровин за свою ересь был снят с поста директора Института права, но в остальном не пострадал.

Тем временем Трайнин испытывал все более пристальное внимание. В последующие годы на совещаниях и в советской прессе его обвиняли в том, что он развивает «политически опасные теории», не поддерживает партию и строительство коммунизма и ведет по ложному пути Коровина и других юристов-международников[1479]. Это последнее обвинение наверняка его особенно взволновало.

Из советских участников Нюрнбергского процесса не только Трайнин стал мишенью антикосмополитической кампании Сталина. Обвинителя и писателя Льва Шейнина, а также офицера НКВД Леонида Райхмана в 1951 году арестовали и посадили в тюрьму. Абакумов, бывший глава Смерша, вскоре после того был арестован по обвинению в измене и расстрелян. Трайнин, Шейнин, Райхман, Абакумов и Лозовский (которого казнили в августе 1952 года) участвовали в операции прикрытия Катыни. Все они были евреями, кроме Абакумова, – но среди обвинений против последнего было и соучастие в «сионистском заговоре»[1480]. Ирония такого поворота событий, вероятно, не осталась не замеченной Трайниным, который сформулировал советскую идею заговора во время Московских процессов 1930-х годов, а во время войны наряду с другими советскими юристами и писателями упирал на советскую идентичность евреев – жертв нацизма, чтобы подчеркнуть единство советского народа.

Трайнин терял позиции на международной арене, а Вышинский оставался лицом СССР в международных отношениях. Теперь как никогда прежде Вышинский, восходя на трибуну ООН, пользовался случаем восславить преданность Советского Союза делу мира во всем мире. Советник при американской миссии в ООН Томас Дж. Кори был удивлен новой «любезно-рассудительной» манерой Вышинского и отметил, что советская делегация стала обходительнее, чем прежде. Чтобы сохранить инициативу за США, он рекомендовал американской делегации использовать советские слабости, такие как неумение быстро реагировать на перемены. Он предлагал выводить советских делегатов из равновесия, действуя непредсказуемо: «…оскорблять Сталина, указывать на противоречия в сталинских утверждениях… или сравнивать коммунистов с нацистами». Тогда советским делегатам придется отбросить свои заготовленные речи, чтобы встать на защиту Сталина[1481].

К 1952 году ООН стала форумом для саморекламы и политической борьбы за лидерство и далеко отошла от своих первоначальных принципов. Поэтому неудивительно, что в течение этого года дискуссия о Кодексе преступлений против мира и безопасности человечества развалилась. Удивительнее то, из-за чего это произошло: из-за попытки (и в конечном счете из-за невозможности) дать дефиницию термину, который дипломаты, юристы и политики буднично использовали уже много лет, – «агрессии».

Что такое агрессия? Комиссия по международному праву предложила дефиницию: это применение силы одним государством против другого для любой цели, кроме «национальной или коллективной самообороны». Против такой формулировки возражали и Москва, и Вашингтон. Советские руководители и юристы утверждали, что ООН должна пересмотреть эту дефиницию, чтобы провести границу между «справедливыми» и «несправедливыми» войнами: освободительная война – это одно, а завоевательная – другое[1482]. Госдепартамент США соглашался, что предлагаемая терминология слишком расплывчата, но тоже настаивал на том, что невозможно найти приемлемую для всех дефиницию агрессии и что лучше оставить этот термин без определения. Госдепартамент признавал, что его позиция близка к позиции СССР на Лондонской конференции в августе 1945 года, – и утверждал, что нынешняя попытка советской делегации дать дефиницию этому термину «в основе своей оппортунистическая». В одном конфиденциальном меморандуме представители Госдепартамента предупреждали, что любая дефиниция «будет служить не более чем орудием пропаганды» для тех правительств, которые хотели бы «заклеймить других агрессорами» или прикрыться «юридическими лазейками, которые неизбежно породит любая дефиниция»[1483].