Связанные

— А что если я не смогу? — закричала Гермиона, пытаясь перекричать шум леса.

Он неожиданно оказался еще ближе, нависнув темной тенью над ней. Его глаза горели неестественным ярким цветом, словно только в них и была та толика жизни, что позволяла ему ходить, говорить, думать. Лицо исказилось злостью, и он зашипел ей в лицо.

— Сорви его первая, — рявкнул Александр еще раз и с такой силой ударил ее в грудь, что Гермиона повалилась назад, и туман объял ее, утаскивая куда-то в совсем другую реальность.

Она брыкалась и кричала, грудь жгло от его прикосновения, темнота окружала, но не затягивала и не отступала. И Гермионе казалось, что она потерялась в ней. Пока вдруг не услышала издалека такой знакомый, ставший родным голос, который звал ее. Она пошла в его сторону, и чем ближе он слышался, тем четче она начинала ощущать себя.

Резко распахнув веки, она встретилась взглядом с его глазами. Настороженными, яркими. Тони, бледный и усталый, смотрел на нее с облегчением и опасением.

— Это ты? — прозвучал странный вопрос.

— Я, — выдохнула она, радуясь, как дурочка, что он в порядке. Она хотела приподняться, потянуться к нему, но вдруг почувствовала боль в запястьях. Нахмурившись, посмотрела на руки, привязанные к кровати, а потом настороженно зыркнула на Долохова. — Что происходит?

— Ты мне это и расскажешь сейчас, — удостоверившись, что с ней все в порядке, он встал и отошел от нее. Уселся на стул в противоположном конце комнаты и поставил локти на колени, подперев руками подбородок.

— Что… — она снова дернула руки, начиная злиться.

Ей хотелось обняться, расспросить, что случилось, как он себя чувствует, а происходило что-то странное. Но сквозь ярость бросила на него взгляд, подмечая, что он прошел вполне ровно, и почему-то разозлилась еще сильнее.

— Он дотронулся до тебя?

Она замерла, посмотрев на Долохова. Тот жестко смотрел в ответ. Ничего не осталось от взгляда ее Тони.

— С чего ты…

Он указал пальцем куда-то в районе груди, и Гермиона опустила голову, только сейчас замечая, что майка, в которой она оставалась, разодрана от воротника, оголяя схваченную спортивным топом грудь, а прямо поверх шрама от заклинания Долохова, как синяк виднелся отпечаток ладони. Гермиона выдохнула, понимая теперь, почему она связана, и прикрыла глаза, пытаясь найти в себе остатки сил. Разговор предстоял долгий.

* * *

Почти сутки после ее пробуждения, он держал Гермиону на привязи, как он выразился, перестраховываясь. Гермиона прошла все стадии принятия, от злости до смирения, разбавив их унижением от походов в туалет на какое-то ужасное ведро, и принятия пищи с рук. Хотя она вообще сначала отказывалась от еды, бастуя. Но голодные спазмы в желудке быстро заставили ее передумать.

И Долохов своим недоверием и перепроверками настолько ее взбесил, что она даже без помощи нечисти могла бы перегрызть ему глотку, если бы дотянулась. Не радовало даже то, что у нее получилось ему помочь, и раны на ноге затянулись, словно прошло пару месяцев, а не сутки, оставив после себя лишь рубцеватые шрамы. Он долго изучал листок, что Сварог передал ей, расспрашивал ее о том, что она делала. Орал на нее за то, что отдала свою кровь и силу.

— Ты, блядь, нормальная? Тот, кто проводит обряд, не может жертвовать собой. Если сил не хватит довести его до конца, погибнуть могут все участники.

— Но ты же не погиб! — огрызалась Гермиона, в такие моменты точно думая, что может она и правда обратилась, потому что злость на этого упертого болвана так и клокотала в ней. Она оскалилась, почти выплюнув: — Снова пожалуйста, Долохов.

Гермиона после своего сна очнулась только к ночи, и ее они провели не только пререкаясь и огрызаясь, но и прислушиваясь, не придет ли Александр. Так наступил рассвет, а никто не появился. И оба размышляли — почему? И думы Антонина были очень тяжелыми. Гермиона почти физически ощущала его тревогу, вину, решимость.

Когда она не злилась, то наблюдала за ним исподтишка. Он выглядел почти здоровым, только накопившаяся усталость и печать пережитых страданий легли на лицо.

На рассвете она уснула, а он так и не лег к ней, откинувшись на стуле и прикрыв глаза, затылком опираясь на жесткую стену.

Разбудило ее чье-то касание и, открыв глаза, она увидела, что Антонин, мрачнее тучи развязывает веревки, освобождая ее. И Гермионе даже острить перехотелось. Чувствовалась тяжесть и напряжение. Этот день настал. Точнее, приближалась ночь, в которой им предстояло выйти в лес, на поиски мифического цветка.

* * *

До заката они почти не разговаривали. Ели молча, и та отчужденность с примесью равнодушия, что были между ними в Англии, словно просочились сюда и нависли над ними. Долохов сосредоточенно думал о чем-то, Гермиона наблюдала за ним и все еще обижалась на то, что провела столько времени связанной. Она и понимала и его, и в то же время оказанное недоверие расстраивало.

Напряжение сковало Гермиону, когда она собирала вещи в сумку. Был ли в этом смысл? Отпустят ли их? Или все эти испытания были лишь на потеху одному человеку, а в конце их ждало разочарование? Без палочек, без защиты предстать перед могущественным магом. Черт побери, о чем они думали? Нервная дрожь прошла по телу, заставив ее глубоко вздохнуть и крепко сжать кулачки. Выдохнула, беря себя в руки, и обернулась к Тони, чтобы сказать, что готова, но тут же уткнулась в его грудь и испуганно вскинула голову. Сразу же оказалась в его крепких объятиях, а губы приоткрылись навстречу его губам, мгновенно отдаваясь на волю жадного поцелуя. Все недоговоренности и обиды растворились, когда она отзывчиво прижалась к нему, зарываясь пальцами в волосы и обнимая сильнее. Казалось, что не осталось никаких проблем, только они вдвоем в этом мире.

Гермиона застонала, когда он сжал кулак в ее волосах и оттянул голову. Прикусил бьющуюся жилку на шее, а потом навис над ней, мазнув носом по щеке. Она открыла глаза и посмотрела на него, пытаясь восстановить дыхание. Это снова был ее Тони, который сбросил суровую маску и смотрел на нее с толикой теплоты во взгляде, которая кардинально меняла его лицо.

— Готова? — спросил он, щекоча бородой ее подбородок.

Не в силах вымолвить и слова, она очертила взглядом его лицо и коротко кивнула.

— Ты должна во всем слушаться меня, поняла? — кулак сжался сильнее, натянув волосы у корней, и ее мятежный взгляд стал ему красноречивым ответом. — Гермиона… — с нажимом произнес он, но имя все равно прозвучало как-то особенно мягко и устало, — если ты не хочешь сгинуть в этом лесу, нужно все сделать правильно.

— Я постараюсь, — хрипло согласилась Гермиона, понимая, что он прав, — но не требуй от меня чего-то невозможного… есть вещи, которые я всегда буду делать по-своему.

— Спасать меня, например? — уголок его губы дернулся, хотя тон оставался серьезным.

— Да, — выдохнула она, и Долохов покачал головой.

— То место, где мы встретили медведя… непростое. Это жертвенное место, маленькая. Чего-то нам, возможно, придется лишиться. И торговаться буду я, а не ты, поняла?

Гермиона сощурилась и засопела, не отвечая. Хотела отвести взгляд, но он дернул ее и снова заставил посмотреть в глаза.

— Поняла?

— Я-то поняла, — огрызнулась она, понимая, что ей не переиграть Сварога, — но это не значит, что я со всем согласна. И соглашусь на любую жертву.

— Доверься мне, маленькая, — прошептал он ей в губы и снова смял их голодным поцелуем, которого Гермионе было чертовски мало, но время поджимало и, сжав ее в объятиях так, что стало тяжело дышать в последний раз, Антонин отпустил ее.

Отправляться в лес, когда солнце закатилось за горизонт, а облака опустились так низко, что задевали кроны, казалось самоубийством. Еще подходя к тропе, Гермиона поняла, что сегодня все не так. Не было той тишины, что царила здесь ночью. Шорохи, треск, беспокойный гомон воронов. Иногда ей казалось, что она слышит музыку и звуки гуляний, и веселый девичий смех смешивался с шумом беспокойного леса. Кричали совы, где-то иногда выли волки, по обеим сторонам тропы слышался шорох, словно кто-то провожал их, следил за ними.

Гермиона не испытывала страха, сосредоточенная на том, чтобы почувствовать хоть что-то. Она не обращала внимания на странные коряги, в которых угадывались лица, на то, что Тони пропустил ее вперед, и с тех пор как они бродили по лесу не сказал ни слова. Она растерянно крутила головой, осматривая темные листья папоротника, и не видела ничего необычного. Казалось, что они бродят уже несколько часов, а какой-то особой магии Гермиона так и не почувствовала и с каждой минутой хмурилась лишь сильнее.

Ей казалось, что она уже завела их в чащу, и они заблудились, но теперь это представлялось более привлекательной идеей, чем встретиться со Сварогом и принять последнее испытание. Она ругала себя за малодушие и понимала, что не может подвести себя и Тони. Иначе все, что произошло за эти три недели было напрасно.

— Я не могу найти его, — наконец выдохнула она, без сил опускаясь на мягкий мох и чувствуя неимоверную усталость от возложенной на нее ответственности.

На Тони Гермиона не смотрела. Не хотела видеть разочарование на его лице. Смаргивая слезы, отвернулась и обомлела — в нескольких метрах, ярким огненным цветом пылал прекрасный цветок, озаряя пространство вокруг мягким свечением. Он был настолько ярким, что в темном лесу не заметить его было невозможно. Гермиона задалась вопросом, почему не увидела его раньше. Ведь он по-настоящему пылал.

Радости не было, лишь благоговение перед магией, что вибрировала в воздухе. Ей хотелось подойти и рассмотреть его, прикоснуться к этому чуду, проникнуться. И совсем не хотелось его срывать, губить этот прекрасный цветок.

Медленно поднялась и, не отрывая взгляда, приблизилась. Протянула руку и тут же услышала:

— Стой!

Гермиона вздрогнула и растерянно посмотрела на Антонина, который вдруг оказался совсем близко. В его руках был серебряный нож, и она поняла, что он хочет срезать его.

— Нет, — Гермиона схватила его за руку. — Не надо.

Она понимала, как глупо звучала ее просьба. Они ради этого прошли все испытания и ради этого цветка Сварог согласился провести обряд. Но что-то глубоко внутри отчаянно протестовало.

Где-то на задворках сознания послышался яростный голос: «Сорви его первая», но она не успела ничего предпринять, когда Антонин жестко посмотрел на нее и сказал:

— Я должен.

А потом в одну секунду срезал цветок.

Возможно, часть ее души теперь действительно принадлежала лесу, потому что Гермиона почувствовала боль и острое сожаление. Эти чувства обескураживали и оглушали, пока она тупо смотрела, как Антонин убирает его в рюкзак. На нее он больше не взглянул. Только крепко ухватил за руку и потянул за собой, буркнув под нос:

— Пора.

* * *

Лес не спал. Эта ночь сводила с ума его обитателей, позволяя разгуляться. Возле реки, прямо по дороге к обрядовому месту горел большой костер, вокруг которого водили хороводы уже знакомые ей девушки. Русалки, которые вышли из воды, приняв человеческий облик, веселились от души, словно эта ночь единственная, когда они могут себе это позволить. Они заливисто смеялись, пели песни, танцевали с молодыми людьми. И Гермионе почему-то казалось, что парни — обычные люди, магглы.