Дома вдовца

Кокэйн. Роландсэк, по-видимому, очаровательное место. (Читает.) «Один из самых живописных и любимых туристами уголков на Рейне. В его окрестностях, на лесистых склонах, спускающихся к реке, расположены многочисленные виллы и прекрасные сады, принадлежащие по большей части богатым нижнерейнским купцам».

Бланш. Что ж, как будто вполне культурное и благоустроенное место. Я за то, чтобы туда поехать.

Сарториус. Совсем как у нас в Сербитоне, дорогая.

Бланш. Да, совсем как у нас.

Кокэйн. У вас дача на Темзе? Как я вам завидую.

Сарториус. Нет, я просто снял там меблированную виллу на лето. Я живу на Бедфорд-сквер. Я член церковного совета, так что должен жить в своем приходе.

Бланш. Еще чашку, мистер Кокэйн?

Кокэйн. Нет, благодарю вас. (Сарториусу.) Вы, кажется, уже прогулялись по городу? Смотреть тут особенно нечего, кроме церкви святого Аполлинариса.

Сарториус (шокирован). Какой церкви?

Кокэйн. Святого Аполлинариса.

Сарториус. Странное название для церкви. Только за границей может быть такое.

Кокэйн. Ах, да, да, да... Это слабое место наших соседей. Вкус, вкус — вот чего им недостает! Но в данном случае их нельзя винить. Слабительная вода была названа по церкви, а не церковь по слабительной воде.

Сарториус (тоном судьи, который готов признать это смягчающим обстоятельством, но отнюдь не полным оправданием). Рад это слышать. Церковь чем-нибудь замечательна?

Кокэйн. В Бедекере она отмечена звездочкой.

Сарториус (почтительно). А! Тогда ее надо осмотреть.

Кокэйн (читает), «...воздвигнута в 1839 году архитектором Цвирнером, знаменитым строителем Кельнского собора, ныне покойным, на средства графа Фюрстенберг-Штаммгейма».

Сарториус (эти сведения производят на него сильное впечатление). Непременно надо ее осмотреть, мистер Кокэйн. Я понятия не имел, что строитель Кельнского собора жил так недавно.

Бланш. Довольно уже церквей, папа. Все они одинаковы и до смерти мне надоели.

Сарториус. Ну, дорогая, если ты считаешь это разумным — предпринять такое далекое и дорогое путешествие со специальной целью все осмотреть, а потом уехать, ничего не увидев...

Бланш. Только не сегодня, папа.

Сарториус. Дорогая, я хочу, чтобы ты все видела. Ведь это ради твоего образования...

Бланш (встает, сердито вздыхая). Ах, мое образование. Ну ладно, ладно. Придется уж, видно, довести его до конца. Вы пойдете, доктор Тренч? (С гримаской.) Я уверена, что эта церковь святого Иоганнеса доставит вам огромное удовольствие.

Кокэйн (смеется с нежным лукавством). Ах, прекрасно, прекрасно, очень остроумно! (Серьезным тоном.) Но знаете, мисс Сарториус, здесь и в самом деле есть церковь святого Иоганнеса, и даже не одна. Есть Аполлинариса, а есть и Иоганнеса.

Сарториус (сентенциозно, беря свой бинокль и направляясь к калитке). Многое, сказанное в шутку, оборачивается правдой, мистер Кокэйн.

Кокэйн (следуя за ним). Как это верно! Ах, как это верно!

Уходят вдвоем, погруженные в философическое раздумье. Бланш остается на месте. Она провожает их взглядом, пока они не скрываются из виду, затем поворачивается к Тренчу и глядит на него с загадочной улыбкой, в ответ на которую он ухмыляется смущенно и вместе с тем самодовольно.

Бланш. Ну! Добились все-таки своего.

Тренч. Да. То есть Кокэйн это сделал. Я вам говорил, что он уж как-нибудь устроит. Во многих отношениях он настоящий осел; но у него замечательный такт.

Бланш (презрительно). Такт! Какой же это такт — просто любопытство. Любопытные люди умеют заговаривать с посторонними, набили себе руку. Почему вы сами не заговорили с отцом на пароходе? Со мной небось не дожидались, пока вас представят.

Тренч. А мне не очень-то и хотелось с ним заговаривать.

Бланш. Вам не приходило в голову, что вы этим ставите меня в ложное положение?

Тренч. Не понимаю, почему это вас ставит в ложное положение. А с вашим отцом не так-то просто заговорить. То есть теперь, когда мы познакомились, я вижу, что он совсем не такой страшный; но вся штука в том, что для того, чтобы это увидеть, надо сперва с ним познакомиться.

Бланш (нетерпеливо). Все боятся папы. Не понимаю, почему. (Снова садится, слегка надувшись.)

Тренч (нежно.) Но теперь-то все уладилось, правда? (Садится возле нее.)

Бланш (резко). Не знаю. Откуда мне знать? Вы не имели права заговаривать со мной тогда, на пароходе. Вы думали, что я одна... (С наигранной чувствительностью.) Конечно, со мной не было матери...

Тренч (возмущен). Ну, знаете! Ведь это вы первая заговорили со мной. Понятно, я рад был случаю, но, клянусь вам честью, я б даже пальцем не шевельнул, если бы вы сами меня не поманили.

Бланш. Я только спросила, как называется этот замок. Тут нет ничего неприличного.

Тренч. Конечно, нет. Почему бы вам и не спросить? (С новым приливом нежности.) Но теперь-то ведь все уладилось, да?

Бланш (мягко, устремив на него многозначительный взгляд). Все ли?

Тренч (внезапно смущается). Ну да... а что же? Кстати, как насчет этой церкви? Ваш отец, верно, ждет нас там.

Бланш (подавляя раздражение). Пожалуйста, идите, если она вас так интересует. Я вас не удерживаю.

Тренч. А вы разве не пойдете?

Бланш. Нет! (С досадой отворачивается.)

Тренч (встревожен). Послушайте! Вы не обиделись ? (На миг она оборачивается и глядит на него с нежной укоризной.) Бланш! (Она тотчас обдает его холодом, но она перестаралась, на него нападает робость.) Простите, ради бога, что я назвал вас по имени... Но я... э... (Она спешит исправить ошибку, смягчая выражение лица. Он немедленно и бурно реагирует.) Вы ведь не сердитесь? Мне почему-то казалось, что вы не рассердитесь. Видите, какое дело. Я, конечно, не знаю, как вы это примете... Уж очень это сразу; но обстоятельства не допускают... То есть, я хочу сказать, мой недостаток такта... (Окончательно запутавшись, он не замечает, с какой жадностью она ждет продолжения его речи.) Вот если б на моем месте был Кокэйн...

Бланш (с негодованием). Кокэйн!

Тренч (перепуган). Нет, нет, я совсем не про то... Уверяю вас! Я только хотел сказать, что он...

Бланш. Что он сейчас вернется вместе с папой.

Тренч (отупело). Да. Теперь уж, наверно, скоро. Надеюсь, я вас не задерживаю?

Бланш. Я думала, что вы меня задерживаете для того, чтобы мне что-то сказать.

Тренч (окончательно оробев). Нет, нет, ничего. То есть ничего важного... то есть я боюсь, что для вас это неважно. Может быть, как-нибудь в другой раз...

Бланш. Какой еще другой раз? Мы, может, никогда больше и не встретимся. (В отчаянии.) Скажите сейчас. Я хочу, чтобы вы сказали сейчас!

Тренч. Видите ли, я думал, что если б мы с вами сейчас решили... так или этак... То есть если бы вы могли решиться... (От волнения окончательно утрачивает дар речи.) Бланш (теряя всякую надежду заставить его заговорить).

Непохоже, чтобы вы могли на что-нибудь решиться, доктор Тренч.

Тренч (заикаясь). Я только думал... (Умолкает и жалобно смотрит на нее. Мгновение она колеблется, затем с рассчитанным порывом бросается ему на шею. Он стискивает ее в объятиях с возгласом облегчения.) Бланш! Дорогая! Господи! Я уже боялся, что так ничего из себя и не выжму. Я бы тут стоял и заикался до самого вечера, если бы вы мне не помогли!

Бланш (с негодованием отстраняется от него). Я вам вовсе не помогала...

Тренч (не выпуская ее). Я не хочу сказать, что вы нарочно. Нет, а так — инстинктивно.

Бланш (не вполне еще успокоенная). Но вы еще ничего не сказали.

Тренч. Что ж тут еще говорить? Больше этого (целует ее) все равно не скажешь.

Бланш (тает от поцелуев, но не• упускает из виду своей цели). Но, Гарри...

Тренч (в восторге от того, что она назвала его по имени). Да, милочка?

Бланш. Когда мы поженимся?

Тренч. Сейчас же. В первой церкви, которая нам попадется. Вот хоть в этой — святого Аполлинариса.

Бланш. Нет, серьезно. Ведь это очень серьезно, Гарри. Не надо с этим шутить.

Тренч (внезапно оглядываясь на калитку и выпуская Бланш). Тсс! Они уже возвращаются.

Бланш. О, ччер... (Ее восклицание тонет в звоне, доносящемся из дверей гостиницы.)

На пороге появляется потрясающий колокольчиком официант. Кокэйн и Сарториус входят через садовую калитку.

Официант. Табльдот через двадцать минут, леди и джентльмены. (Уходит в гостиницу.)

Сарториус (он очень серьезен). Я думал, ты пойдешь с нами, Бланш.

Бланш. Да, папа. Мы только что хотели идти.

Сарториус. Тут всюду столько пыли. Надо пойти почиститься перед обедом. Пойдем, дитя мое. (Подает ей руку. Его торжественный тон всех терроризирует.) Бланш молча уходит, опираясь на руку. отца. Кокэйн, не менее напыщенный, чем сам Сарториус, смотрит на Тренча строгим взором судьи.

Кокэйн (укоризненно). Нет, дорогой мой. Нет, нет. Никуда не годится. Краснею за вас. Никогда в жизни мне еще не было так стыдно. Вы злоупотребили неопытностью этой беззащитней девушки.

Тренч (с горячностью). Кокэйн!

Кокэйн (неумолимо). Отец ее, по всем признакам, настоящий джентльмен. Я имел честь с ним познакомиться, я представил ему вас; полагаясь на меня, он с полным спокойствием оставил свою дочь под вашим покровительством. И что же я вижу по возвращении? Что видит ее отец? О Тренч, Тренч! Нет, дорогой мой, нет. Дурной вкус, Гарри, дурной тон!

Тренч. Вздор! Ничего вы не видели.

Кокэйн. Ничего не видели! Она, истинная леди, благовоспитаннейшая девица, у вас в объятиях — и вы говорите, что мы ничего не видели! — а в дверях официант трезвонит в огромный колокол, тщетно стараясь привлечь к себе ваше внимание. (Продолжает свою нотацию с удвоенной строгостью.) Неужели у вас нет принципов, Тренч? Неужели у вас нет религиозных убеждений? Неужели вам не знакомы принятые в порядочном обществе обычаи? Вы целовались...

Тренч. Ну, этого вы не могли видеть.

Кокэйн. Мы не только видели, мы слышали. Звук вашего поцелуя разнесся по всему Рейну. Не унижайтесь до лжи, Тренч.

Тренч. Чепуха, Билли! Вы...

Кокэйн. Опять! Я уже просил вас не употреблять это вульгарное уменьшительное. Как я могу ожидать, что солидные состоятельные люди отнесутся ко мне с уважением, если меня на каждом шагу будут обзывать Билли? Меня зовут Уильям! Уильям де Бар Кокэйн.

Тренч. Ах, да ну вас! Ну, ну, не обижайтесь, старина. Что вы так ершитесь из-за всяких пустяков? У меня это как-то само выходит, что я вас зову Билли: к вам это идет.

Кокэйн (уязвлен). В вас нет деликатности, Тренч, нет такта. Конечно, я никому об этом не говорю, но боюсь, что из вас никогда не получится истинного джентльмена.

В дверях гостиницы появляется Сарториус.

Вот мой друг Сарториус; он, очевидно, намерен потребовать у вас объяснений. Меня не удивило бы, если б он захватил с собой хлыст. Я удаляюсь, не желая быть свидетелем прискорбной сцены.

Тренч. Стойте, Билли! Да не уходите же! Черт!.. Мне как раз сейчас неудобно говорить с ним наедине.

Кокэйн (качает головой). Деликатность, Гарри, деликатность! Хороший вкус! Savoir faire!3 (Уходит.)