Дома вдовца

Кокэйн (с пробудившимся любопытством). А по-моему, вам не мешает выслушать, Гарри. Вреда от этого не будет. Послушаем, что скажет мистер Ликчиз.

Ликчиз. Да нет, сэр, не стоит. Уж раз этого человека называют добрым и великодушным!.. Ну, что уж тут.

Тренч (строго). Если вы хотите, чтобы я вам помог, мистер Ликчиз, то позвольте вам сказать, что вы избираете неправильный путь, дурно отзываясь о мистере Сарториусе.

Ликчиз. А я разве что против него говорю? Вот ваш друг свидетель: сказал я против него хоть что-нибудь?

Кокэйн. Верно. Совершенно верно. Будьте справедливы, Гарри.

Ликчиз. Помяните мое слово, господа, он еще обо мне пожалеет. И не позже как через неделю, когда новый агент будет сдавать ему квартирную плату. Вы сами почувствуете разницу, доктор Тренч, когда вы или ваши дети вступят во владение этими домами. Я выцарапывал деньги там, где никто другой в жизни бы не выцарапал. И вот благодарность! Смотрите сюда, джентльмены. Посмотрите на этот мешок с деньгами! Тут каждый пенни слезами полит; на него бы хлеба купить ребенку, потому что ребенок плачет от голода,—а я прихожу и выдираю последний грош у них из глотки. До тех пор пристаю, и требую, и угрожаю, пока не отдадут. Знаете, джентльмены, я уже очерствел на этой работе; но тут есть такие деньги, к которым я бы никогда не прикоснулся, кабы не страх, что мои собственные дети останутся без хлеба, если я не угожу хозяину. И вот только за то, что я истратил двадцать четыре шиллинга на ремонт лестницы, — а на этой лестнице уже три женщины покалечились, и случись еще такое, он бы непременно угодил под суд,—так вот за то, что я истратил эти гроши, он меня выгоняет!.. Слушать ничего не хочет, хотя я и предложил возместить этот расход из своего кармана, да и сейчас не отказываюсь, только бы вы, сэр, замолвили за меня словечко.

Тренч (в ужасе). Вы отнимали хлеб у голодного ребенка! Ну, знаете, так вам и надо. Будь я отцом одного из этих ребят, я бы вам кое-что похуже всякого увольнения показал! И мне еще за вас заступаться!.. Пальцем не шевельну, хотя б от этого зависело спасение вашей души, если только она у вас есть. Мистер Сарториус совершенно прав.

Ликчиз (смотрит на него во все глаза; и, как ни терзает его тревога, на миг она уступает место презрительному удивлению). Господи! Вы только послушайте, что он говорит! Ну и невинный же вы ягненок, как посмотрю я на вас, сэр! Вы что думаете — он меня уволил за то, что я был слишком жесток? Да как раз наоборот — за то, что я был недостаточно жесток. Ему ведь все мало; если б я с них шкуру живьем содрал, он бы и то сказал, что мало. Я не говорю, что он хуже всех домовладельцев в Лондоне,— есть такие, что хуже быть нельзя; но только если взять самого плохого, так и он ничем не лучше. А я, хоть и не пристало мне самому себя хвалить, я прямо скажу: лучшего управляющего, чем я, у него еще не бывало. Я столько выжимал из этих домов и так мало на них тратил, что никто даже не поверит, кто знаком с этими делами. Я знаю свои заслуги, доктор Тренч, и раз другие о них молчат, так приходится самому говорить.

Кокэйн. Что это за дома? Какого типа?

Ликчиз. Жилые дома, сэр, где квартиры сдаются понедельно. Комнату там можно снять, а то и полкомнаты, а то и угол. Выгодное дело, если умеючи за него взяться. Выгодней нету. Это подсчитано: с кубического фута такие дома дают больше дохода, чем самый шикарный особняк на Парк-лейн.

Тренч. Я надеюсь, что у мистера Сарториуса не много таких домов, как бы они ни были доходны.

Ликчиз. А у него только такие и есть. Это-то и показывает, какая у него деловая сметка. Он всегда так и поступал: как только накопит несколько сотен фунтов, так сейчас и покупает старые дома. Такие дома, сэр, что вы бы нос зажали, довелись вам мимо пройти. У него есть дома в Сент-Джайлзе, есть в Мэрилебоне, есть в Бетнал Грине. Вы только посмотрите, как он сам живет,—уж значит это выгодное дело. Сам-то он ищет, где почва песчаная да где процент смертности низкий. А вот пойдемте как-нибудь со мной на Робинз Роу, — я вам покажу, какая там почва и какой процент смертности. И заметьте, что это все моими руками добываете; сам-то он небось не пойдет собирать с жильцов квартирную плату!

Тренч. Вы хотите сказать, что все его доходы, все его состояние — из этого источника?

Ликчиз. А как же? Все до последнего пенни.

Тренч так потрясен, что вынужден сесть.

Кокэйн (смотрит на него с состраданием). Ах, дорогой мой друг, алчность — это корень всех зол.

Ликчиз. Да, сэр. И каждый из нас не прочь иметь у себя в саду деревце от этого корня.

Кокэйн (высокомерно). Я не с вами говорю, мистер Ликчиз. Не хочу судить вас слишком строго, но профессия сборщика квартирной платы всегда внушала мне особое отвращение.

Ликчиз. Профессия как профессия, не хуже многих других. А мне нужно о детях думать.

Кокэйн. Согласен. Это оправдание у вас действительно есть. И оно есть также у нашего друга Сарториуса. Его привязанность к дочери многое искупает... безусловно многое искупает.

Ликчиз. Она счастливая дочь, сэр. Немало дочерей выгоняли на улицу для того, чтобы Сарториус мог тешить свои родительские чувства. Что поделаешь, сэр, в делах всегда так. (Вкрадчиво.) А теперь, сэр, когда ваш друг знает, что я не виноват, он ведь не откажется замолвить за меня словечко?

Тренч (сердито встает). И не подумаю. Все это мерзость с начала и до конца, и вы, как пособник, ничего лучшего и не заслуживаете. Я уже сталкивался с такими фактами, когда работал в больнице. И у меня прямо кровь закипала, когда я думал, что ничего против этого нельзя сделать.

Ликчиз (не в силах сдержать накопившееся раздражение). Вот как, сэр! Мерзость-то мерзость, а от своей доли небось не откажетесь, когда женитесь на мисс Бланш. (Яростно.) Кто из нас хуже, хотел бы я знать,— я ли, который выдирает эти деньги у людей из глотки для того, чтобы мои дети не остались без крова, или вы, который тратите их на свои удовольствия да еще норовите свалить вину на другого!

Кокэйн. Совершенно неподходящие выражения в разговоре с джентльменом, мистер Ликчиз. Прямо какой-то революционный душок...

Ликчиз. Может быть. Но только Робинз Роу не школа светских манер. Вы походите там недельку, другую... Вот меня увольняют, так не угодно ли на мое место? Там всего наслушаетесь.

Кокэйн (с достоинством). Вы знаете, с кем вы говорите, милейший?

Ликчиз (дерзко). Очень даже хорошо знаю. Да нс больно вы мне нужны — и вы и все вам подобные! Я беден, вот в чем загвоздка! Беден — ну, значит, жулик! И жалеть меня нечего и заступаться не надо, — прибыли-то вам от этого ведь никакой нет! (Опомнившись, униженным тоном Трснчу.) Одно только словечко, сэр! Что вам стоит! В дверях появляется Сарториус, они его не замечают.

Пожалейте бедного человека!

Тренч. Вы сами, кажется, не слишком жалели других, по собственным вашим признаниям.

Ликчиз (снова выходит из себя). Побольше, чем ваш драгоценный тестюшка. Я во всяком случае... (Ледяной голос Сарториуса заставляет его застыть на месте) .

Сарториус. Будьте любезны явиться сюда завтра, мистер Ликчиз, не позже десяти утра; тогда мы закончим наши дела. Сегодня я вас больше не задерживаю.

Присмиревший Ликчиз уходит среди гробового молчания.

(После неловкой паузы продолжает.) Это один из моих агентов,—вернее, бывший мой агент. Мне пришлось его уволить, так как он неоднократно нарушал мои предписания.

Тренч молчит.

(Поборов смущение, говорит нарочито шутливым, поддразнивающим тоном, который не идет к нему ни при каких обстоятельствах, а в данную минуту кажется невыносимо фальшивым.) Бланш сейчас придет, Гарри. Тренча коробит.

Я полагаю, что теперь мне можно вас так называть. Не прогуляться ли нам с вами по саду, мистер Кокэйн? Мои цветники славятся на всю округу.

Кокэйн. С восторгом, дорогой мистер Сарториус, с восторгом! Ваша жизнь здесь — это идиллия, настоящая идиллия. Мы только что об этом говорили.

Сарториус (лукаво). А Гарри и Бланш потом к нам присоединятся... Немного погодя. Она сейчас придет.

Тренч (торопливо). Нет! Я сейчас не могу с ней разговаривать.

Сарториус (посмеиваясь). Да неужели! Ха-ха!

От этого смеха, который он слышит впервые, Тренча всего передергивает. Даже Кокэйна берет оторопь, но он тотчас же овладевает собой.

Кокэйн. Ха-ха-ха! Хо! хо!

Тренч. Да вы не понимаете...

Сарториус. Нс понимаем? Так-таки и не понимаем? А, мистер Кокэйн? Ха-ха!

Кокэйн. Где уж понять! Ха! ха! ха!

Уходят, продолжая смеяться. Тренч, внутренне содрогаясь, опускается на стул. В дверях появляется Бланш. Лицо ее вспыхивает радостью, когда она видит, что он один. Она на цыпочках подходит к нему сзади и зажимает ему глаза. Он вскрикивает от неожиданности и, резко вскочив, вырывается из ее рук.

Бланш (удивленно). Гарри!

Тренч (силясь быть вежливым). Простите, пожалуйста! Задумался... Пожалуйста, садитесь.

Бланш (подозрительно смотрит на него). Что-нибудь случилось? (Не спеша усаживается возле письменного стола.) Тренч садится на место Кокэйна.

Тренч. Нет, нет ничего.

Бланш. Папа вас чем-нибудь обидел?

Тренч. Мы с ним почти и не разговаривали. (Встает, берет свой стул и ставит его рядом со стулом Бланш Это ей больше нравится. Она глядит на него с самой обворожительной улыбкой. У него вырывается что-то вроде рыдания, он хватает ее за руки и страстно их целует. Затем, заглядывая ей в глаза, торжественно спрашивает.) Бланш! Вы любите деньги?

Бланш (весело). Очень. А вы хотите мне дать?

Тренч (морщится). Не шутите с этим, это очень серьезно. Знаете ли вы, что мы будем очень бедны?

Бланш. Вот почему у вас был такой вид, словно у вас болят зубы?

Тренч (умоляюще). Дорогая! Право, это совсем не шутки. Знаете ли вы, что все мои доходы составляют семьсот фунтов в год?

Бланш. Это ужасно!

Гренч. Бланш, да послушай же! Говорю тебе, это очень серьезно!

Бланш. Мой дорогой мальчик! На эту сумму, пожалуй, нелегко вести хозяйство, не будь у меня своих денег. Но папа обещал, что после замужества я стану еще богаче, чем сейчас.

Гренч. Нет, мы можем рассчитывать только на эти семьсот фунтов. Мы должны сами себя содержать.

Бланш. А это так и будет, Гарри. Только если бы ты меня кормил на эти семьсот фунтов, ты стал бы вдвое беднее; а вместо того я сделаю тебя вдвое богаче.

Тренч качает головой.

Разве папа что-нибудь возражает?

Тренч (встает со вздохом и ставит свой стул на прежнее место). Нет, он не возражает. (Садится, повесив голову.)

Когда Бланш опять заговаривает, по ее лицу и голосу видно, что в ней нарастает раздражение.

Бланш. Гарри. Тебе гордость не позволяет брать деньги у папы?

Тренч. Да, Бланш. Гордость не позволяет.

Бланш (помолчав). Это нехорошо по отношению ко мне, Гарри.

Тренч. Не сердись на меня, Бланш... Я... я не могу тебе объяснить. В конце концов это вполне естественно.

Бланш. А тебе не приходило в голову, что у меня тоже есть гордость?

Тренч. Ну, это пустяки. Про тебя никто не подумает, что ты вышла замуж ради денег.