Остановка

КАРТИНА ВТОРАЯ

Полчаса спустя в фруктовом баре «Радость». Деревянные столы, соответственно декорированная стойка. К а л е н д а р е в и Г е н н а д и й. Перед каждым батарея пустых кружек, два полупустых фужера. Оба почти трезвые.

Г е н н а д и й (хмуро). Там, на станции, в закутке старичок инвалид работал. Он все под бобрик или под фокстрот шмалял… И вдруг, представляешь, появилась эдакая малявка. Личико махонькое, плечики узенькие, а бюстгальтер пятого размера.

К а л е н д а р е в. Ну?

Г е н н а д и й. Усадила Светка меня в кресло, голову мою помотала туда-сюда. (Вздох.) Я и отгулял. Отзвенела роща.

К а л е н д а р е в. А она?

Г е н н а д и й. Она-то? И она. Отгуляла. (Вздох.)

К а л е н д а р е в. Что до моей благоверной, то она на полных два месяца со стройотрядом уехала. А? Во женщина! Идейная. Не поверишь, скольких я по косточкам пересчитал, а по этой тоскую, как пес на веревочке. Стихи ей по ночам пишу. Видал, как жизнь-то складывается? (Помолчав.) Жаль, незнаком ты с моей бабой, бесподобная половина подобралась у меня.

Г е н н а д и й (чуть запинаясь). Спалил бы все к черту! Салоны, смотры! Я ей, Календарь, бутерброды намазывал. Явится с Димкой из сада — сапожки стаскиваю. По клиентам шляется. «Из газеты». (Сжав кулаки.) Убью! Все одно убью!

К а л е н д а р е в. Эх, Геннадий Палыч! Жизнь человеческая — драгоценность. Как музыка. Разве ее уничтожишь?

Г е н н а д и й. А меня уничтожать она может? Ей, значит, подавай житуху, изобилие, а мне? Одно дерьмо? На чьей шее, спрашивается, она всего достигла? На моих ночных рейсах с капустой и картошкой. А потом появляется этот доктор, черт знает что ей сулит.

К а л е н д а р е в. Не надо, Геннадий Палыч. Светка не такая. (Мечтательно.) Помню, приехала она как-то из отпуска по Енисею. «Ах, — говорит, — Валька, какое это колдовство, когда долго плывешь и мимо березы, холмы с колокольнями! Кажется, вечно жить будешь, ничего никогда не кончится»…

Г е н н а д и й. Говорить-то она умеет.

К а л е н д а р е в. И Олеську она этому выучила. Хочется ей, чтоб каждая ушла счастливая. «Сталь, говорит, найдут чем заменить, а в зеркало каждый посмотрится». (Пауза.) Думаешь, зря она картины свои рисует? В ней что-то на волю рвется.

Г е н н а д и й. И портреты эти… к такой матери, со стен посрываю и изрежу. Пусть Димкой больше занимается.

К а л е н д а р е в (мечтательно). Помню, в то время я еще неженатик бегал… С Олесей амуры крутил. Ах, какая девочка Олеська была! Бесподобная. (Оглядывается, показывая на оформление.) Здорово все-таки мы здесь всё отделали, а? (Засмеялся.) Надо бы весь город потрясти, чтобы проснулись. А то спим-то сколько, раскисаем. Ждем, когда нас дядя развлечет. Скука. А надо самим, надо, чтоб весело! (Пауза.) Может, комнату игральных автоматов открыть? И финскую баню с бассейном?

Г е н н а д и й (угрюмо окаменел, говорит медленно). А у меня ведь с тем доктором как получилось… Дежурил я с ночи. И, как назло, то одно лопнет, то другое полетит. Завалился домой без ног, весь в нигроле, а она выпорхнула… с иголочки, губы размазаны. Покривилась на меня: «Помылся бы», — и пальчиками в воздухе помахала. Так брезгливо помахала. Я как рявкну: «Карбюратор барахлил, женушка. Между прочим, с техникой дело имею, не с одеколонами». Она еще хуже смерила меня: «А набрался тоже с карбюратором?» Это мне, трезвому? Тут я ей впервые и врезал. Думал, в себя придет. О ребенке вспомнит. А эта сволочь, доктор, объявляется, провожает ее каждый день. И под окном стоит, от меня защищает. Можешь ты это, Календарь, в разум взять — от меня, мужа, какой-то жук ее защищает? И слова у нее, и повадки — все стало чужое. От ее вида одного я уже накалялся, а она еще подбрасывает. «Век будешь капусту возить», «Ребенка хоть не позорь, в сад трезвый являйся». «Господи, за что этот крест?» Тут я, правда, с тоски набрался, чтоб ей доказать. (Пауза.) Веришь, вернулся, а доктор тот внизу ждет, сумочкой ее помахивает. Я вроде как свихнулся. Не понимал, что делаю… зачем. Год прошел, а кажется…

К а л е н д а р е в. Лучше не вспоминать.

Г е н н а д и й. Не могу… Понимаю, что каюк мне будет, а укоротить себя не могу.

К а л е н д а р е в. Видно, нельзя вам (показывает на фужеры) — этого. Разве женщину можно пальцем тронуть?

Г е н н а д и й. Убью! Хуже мне уж не будет!

К а л е н д а р е в. Помните, когда мы, Геннадий Палыч, познакомились, я еще в помассистентах ходил, Все у нас пело и играло, все было впереди.

Г е н н а д и й. Да. Цельную жизнь мне тот доктор перекроил.

К а л е н д а р е в. Не расстраивайтесь, Геннадий Палыч. Теперь все уже прошло, лютиками поросло.

Г е н н а д и й (вдруг стихает, вся его агрессивность испаряется). Не… С чем я остался-то? Она на меня и не смотрит. Сына приеду навестить — одолжение делает.

К а л е н д а р е в. Другую найдете. Лучше.

Г е н н а д и й. Не… (После паузы; бьет себя в грудь.) Скажи мне, Календарев, было у нее что с этим доктором?.. Было или нет?!

К а л е н д а р е в. А леший их знает. Не докапывайтесь, Геннадий Палыч. Одна мне попалась идейная… я и прилип. (Помолчав.) Пойдем. Что-то сердце мое… то замрет, то дребезжит, как сорванное. (Помолчав.) Черепаха и та панцирь имеет. А человек? Его кто хочешь обидеть может, проткнуть острым чем… он же совершенно голый перед любым врагом.

Г е н н а д и й (после паузы). Думаешь, наладится у нас с ней? Когда-никогда?

К а л е н д а р е в. Куда она денется. Ребенок, Геннадий Палыч, в семейных баталиях решающий пункт. (Вдруг поднимается, хватается за сердце, пережидая боль.) А моя вот, дурочка, все тянет с этим… Тянет.

З а т е м н е н и е.