Остановка

Он добрался до метро, проехал по всей линии, из конца в конец, ему нужна была пустая станция, чтобы там разом, без свидетелей, без помех… Безлюдной оказалась станция, где он жил, или инстинкт влек к Старухе? Переждав вышедших из поезда, он сел, притаился за колонной. Сколько прошло?

— Мотька, что случилось?

Он поднял голову.

— На тебе лица нет. — Мать смотрела на него, краска медленно сползала с ее щек к губам.

Потом он тащился за ней, плохо соображая. Дома, у Крамской, выпив разнотравного крепкого чая, который мать привезла, он сник, расслабился, и его стошнило.

Как случилось, что все тогда так совпало? Ее приезд накануне по дороге в Крым, тщетное ожидание сына у Крамской, решение с утра навестить Ламару с Любкой, ранний спуск в метро…

Мать, как всегда, не задавала вопросов, у нее была эта замечательная черта — не выспрашивать. Может быть, поэтому, хотя чересчур редко они виделись, она была единственным человеком, которому Матвей выплескивал самое стыдное, унизительное, в чем даже себе не признаешься. И никогда впоследствии она не пользовалась его откровенностью, не тыкала носом в новые ошибки, вспоминая прошлые. Сейчас она не утешала его, не старалась отвлечь, она разделила его горе на двоих — на него и себя, и ему полегчало, как будто с него физически сняли часть тяжести.

В тот раз, сама этого не подозревая, мать спасла его. Не сказав о крымской путевке, она осталась с ним на весь отпуск.

Потом пришло решение уехать. Все равно куда, лишь бы не в одном городе с Настей.

Как он сдал сессию, как существовал от утра до вечера, как заезжал попрощаться с семьей — все стерлось, вычеркнулось. Помнился отъезд матери в Лиелупе за неделю до его собственного поезда, их разговор на вокзале.

— Все хорошо, не беспокойся, — сказал, ощущая острую вину за то, что она не отдыхала, проторчала с ним месяц в Москве. — Образуется.

— Может, тебе поговорить с ней?

Он испугался.

— Исключено. Она для меня больше не существует.

— Тем более. Подойди, потолкуй с ней, как с давней хорошей приятельницей. Понимаешь?

— Не могу! — задрожали его губы. — Даже подумать не могу.

Про себя ужаснулся. Еще существует для него Настька, еще как существует!

— Тогда… Попробуй написать все, что с тобой произошло. — Мать помолчала. — Беспощадно, точно, вспоминая каждую мелочь. Все, как было н а с а м о м д е л е. Только не откладывая. Опиши себя со стороны. Что ты думал, делал, что думала и делала она. Попробуй.

— Зачем?

— Помогает.

О совете матери он вспомнил не сразу. Неделю спустя, когда лег на верхнюю полку поезда. Он открыл путевой блокнот и приготовился начать дневник своего очередного путешествия.

Он хотел начать с вагона, попутчиков, но вдруг из него хлынуло пережитое, как кровь из горла. Он покрывал странички, не помня себя, не думая о слоге, он писал все, выворачиваясь наизнанку, выскребая все до дна. А кончив, словно переступил через головокружительную расщелину, у которой долго стоял, боясь соскользнуть.

…Когда сошел с автобуса в Москве, была глубокая ночь, первая электричка в Тернухов отправлялась лишь утром. Митин зашел в зал ожидания и проспал до восьми. Принялся названивать Ширяеву — как сквозь лед провалился. Придется теперь доставать его дома.