Философы из Хуайнани (Хуайнаньцзы)

МУДРОСТЬ

Мудрость заключается прежде всего в освобождении от власти «вещей», запутывающих человека в потоке своего становления. Путем «возвращения» к изначальной своей природе, объединения в одно с теми главенствующими силами, которые направляют поток становления, человек обретает свободу в рамках дао, блага и «божественного разума». Человек, опирающийся исключительно на свои чувства и ум, видит мир как нечто чрезвычайно дробное, хаотическое, множественное, изменчивое и непрочное. Наоборот, перед внутренним взором мудреца мир предстает как нечто единое, целостное, взаимосвязанное и покоящееся на прочной основе.

Первым шагом к овладению мудростью служит «возвращение» своей природы, освобождение ее от оков, от пут страстей, поскольку «страсти и природа вещей противоречат друг другу, не могут быть вместе: когда одно устанавливается, другое разрушается» (7, 242). Средством к этому служит соблюдение меры: «Мудрец ест, соразмеряясь с желудком, одевается, соразмеряясь с формой (телом), сдерживает себя — и только» (7, 30). Освобожденная от пут страстей природа вновь становится его руководителем. Поскольку же она ведома благом, то человек через ее посредство вновь вступает в то согласованное и взаимосвязанное единство, которое представляет собой мир, управляемый дао. «Поэтому и говорится, что его жизнь — это шествие неба (природы), его смерть — это преобразование вещи. В покое с инь закрывается, в движении с ян открывается... Обнимает благо, хранит гармонию, чтобы следовать небу (природе). Граничит с дао, соседствует с благом... Его небесная душа и его земная душа[1306] занимают каждая свое место, а разум хранит свой корень. Смерть и жизнь не производят в нем изменений. Поэтому о нем говорится — высший разум» (7, 103). Мудрость восстанавливает присущую от природы гармонию внешнего и внутреннего. Поскольку нарушение этой гармонии связывается с истечением знания, доставляемого чувствами и умом, вовне, происходящим в результате того, что «пять внутренних органов» выходят из-под контроля сердца, то в мудрости подчеркивается именно способность сохранять главенство сердца над формой, при котором «разум хранит свой корень»: «Поэтому сердце — господин формы, а разум — сокровище сердца» (там же).

Мудрец этого плана (шэнжэнь) уподобляется, как видно из текста, дао (отсюда, между прочим, синонимические выражения «воплотивший дао», «проникший в дао», «достигший высшего дао», «овладевший дао»). Дао же, как нам уже приходилось говорить, причастно как миру вечного, так и становлению. Поэтому и мудрость заключается не в том, чтобы выйти из становления, оторваться от внешнего мира, а в том, чтобы постигнуть те пружины, которые им управляют, и «следовать» им. Тот, кому это становится доступно, «вместе с дао тонет и всплывает, поднимается и опускается. В покое — следует, вынужденный — пользуется. Его следование подобно складкам одежды, его использование подобно пуску стрелы» (7, 18). Мудрость этого плана не оторвана от мира становления, мудрец является идеалом правителя, способного направить Поднебесную на истинный путь.

Но в то же время мудрец, как и само дао, причастен к миру вечного. Вечное же есть то, что не подвержено изменениям и концентрируется в пустоте, в ничто. Поэтому «учение мудрецов основано на стремлении вернуть свою природу к изначалу и странствовать сердцем в пустоте» (7, 29); мудрец «с помощью небытия откликается бытию и тогда непременно постигает внутренние законы; с помощью пустоты откликается сущности и тогда непременно исчерпывает все коленца [вещей и явлений]» (7, 103). Поскольку мудрец способен преодолеть власть формы, то он свободно «странствует» в области бесформенного: «Мудрец помещает свой разум в обитель души и возвращается к началу вещей (т.е. в бесформенное. — Л. П.). Всматривается в темный мрак, вслушивается в беззвучное. Внутри темного мрака один видит свет, в нерушимом безмолвии один получает отклик» (7, 25).

Итак, мудрость состоит в том, чтобы возвратить свою изначальную природу, освободиться от власти вещей, восстановить нарушенную страстями и знаниями гармонию внутреннего и внешнего (разума и формы), воссоединиться с природой, следовать дао, подчиняясь его благу и разуму, и в результате достичь высшего знания — знания не внешней стороны вещей и явлений, а их внутренней сущности. Иными словами, в мудреце наконец осуществляется полная гармония человека и природы, и происходит это благодаря его единению с дао приблизительно по тем ступеням, которые отражает приводимая ниже таблица.

Выделяется и еще одна степень мудрости в «Хуайнаньцзы» или, вернее сказать, еще один тип мудреца — это «истинный человек», или «естественный человек» (чжэнь жэнь). Если мудрец уподоблен дао, то «естественный человек» — это тот, кто еще не отделился от Великого Единого (7, 235). Если мудрец, как и само дао, причастен как миру вечному, так и становлению, то «естественный человек» выходит полностью из становления так, чтобы в него и не возвращаться. Если в мудреце подчеркивается его власть над формой, над внешним, то в «естественном человеке» акцентируется его несвязанность с миром форм, абсолютная свобода от внешнего и полная замкнутость во внутреннем, хотя и понимаемом весьма широко, вплоть до самого Великого Единого. Вот выдержка из текста, характеризующая «естественного человека»:

«Тот, кого называют естественным человеком, свою природу приводит в соответствие с дао. Поэтому его бытие подобно небытию, его сущность подобна пустоте. Полагает себя в одно и не знает, что есть два. Упорядочивает свое внутреннее и не знает, что такое внешнее... Воплотив корень, обняв разум, странствует в пространстве меж небом и землей. Свободный, бродит за пределами пыльного мира... Необъятный, обширный, с сердцем, не обремененным ухищрениями искусства[1307]. Поэтому жизнь и смерть для него одинаково велики и не производят в нем изменений. Хотя и покрывается небом и кормится землей, но не зависим от них. Его способность постижения не имеет изъяна, но он не загрязняет себя вещами. Видя всю суету дел, способен держать их корень. Подобные ему упорядочивают желчный пузырь и печень (т.е. органы, где рождаются страсти. — Л. 17.), отказываются от свидетельств глаз и ушей, концентрируют сердце и волю внутри, далеко проникают, находя себе пару в Едином... Форма их подобна сухому дереву, сердце подобно угасшему пеплу. Забывают о пяти внутренних органах, сокращают значение для себя тела. Не учатся, а знают, не смотрят, а видят, не занимаются делами, а достигают успеха, не управляют, а все разъясняется. Ощущая — откликается, побуждаемый — движется, вынужденный — идет, подобно отсвету, подобно тени... Вещи не могут его взволновать... Огонь горящих болот не может его опалить; мороз, сковывающий Великую реку и реку Хань, не может его обморозить; раскат грома, обрушивающий гору, не может его испугать; сильнейший ветер, затмевающий солнце, не может его поранить. Жемчуг и кораллы для него равны мелкой гальке; самые почитаемые и самые известные люди для него все равно что проезжий гость; Мао Цян и Си Ши (знаменитые красавицы. — Л. 77.) похожи для него на огородное пугало. Жизнь и смерть для него — только превращение, тьма вещей — только один из родов [явлений]. Уподобляет свои частицы цзин корню Великой чистоты и странствует в просторах, где нет границ. Обладает частицами цзин, но ими не пользуется, обладает разумом, но его не посылает. Объединяется с безыскусственностью Великого хаоса и устанавливается в центре Совершенной чистоты. Поэтому спит без сновидений, его ум молчит, его земная душа в покое, его небесная душа не волнуется. Бродит между началом и концом, не зная их границ. Сладко спит в обители Великой тьмы и пробуждается в световом пространстве...» (7, 103-104).

Мы видим, что эта характеристика очень близка к характеристике мудреца. Собственно, здесь обозначены уже знакомые моменты: контроль за чувствами и умом, свобода от вещей и страстей, объединение в одно с дао, подчеркивание единичности («полагает себя в одно и не знает, что есть два»), следование естественному ходу природы, обладание высшим знанием (его способность к постижению «не имеет изъяна»), странствие в пустоте и небытии и т. д. Может быть, несколько более подчеркнута его отдельность от мира форм. «Обладает частицами цзин, но ими не пользуется, обладает разумом, но его не посылает... его ум молчит... Сладко спит в обители Великой тьмы» — все это более, чем в мудреце, акцентирует внимание на покое, неподвижности, пассивности. Такая близость характеристик мудреца и «естественного человека» имеет свое объяснение, если мы вспомним, что дао и Великое Единое, стоящее над бытием и небытием-пустотой, тоже имеют близкие характеристики: Великое Единое — это тело дао.

В тексте также специально выделяется еще один идеал — «совершенного человека» (чжи жэнь). Мы затрудняемся дать определение его отличий от мудреца и «естественного человека», поскольку те характеристики, которые имеются в «Хуайнаньцзы», не позволяют выделить в нем каких-либо специфических черт. В них соединяются как черты мудреца, так и черты «естественного человека». В качестве примера приведем две из них: «...совершенный человек, управляя, прячет свой слух и зрение, отвергает внешние украшения, полагается на дао, отказывается от умствований, с народом вместе исходит из общего блага. Сокращает то, что бережет; сводит до минимума то, чего домогается; бежит от соблазнов и привязанностей, отбрасывает страсти и вожделения, воздерживается от размышлений» (7, 12); «Совершенный человек питается, соразмеряясь с желудком, одевается соразмерно с формой, странствует, покоряясь телу, поступает в соответствии с чувством (своей природы. — Л. П). Дай ему хоть Поднебесную, это не пробудит в нем алчности, отними хоть тьму вещей, он не будет считать себя в убытке. Он живет в широчайшем пространстве, странствует в не имеющих предела краях. Восходит к Тайхуан (высшее божество. — Л. П.)9 седлает Великое Единое, катает небо и землю как шарик на ладони» (7, 111).