В рапорт не вошедшее

Саблин испытал невероятное облегчение.

Он поставит свечи всем святым, как только вернётся в Ос Альту.

Каминский тоже замолчал. А потом, уже не обращая никакого внимания на Зелина, быстрым шагом направился к гришам. Неужели он посмеет.

Посмел. Подошёл, сел рядом, спросил что-то у Матвея. Тот ответил и — Саблин смотрел на это неверяще — коротко коснулся плеча Каминского. Почти по-дружески. Впрочем, Матвей не мог не испытывать той же радости, что обошлось.

Целитель поднялся и пошёл было к карете, но на полпути посмотрел на разговаривавших Киригана и Порохова и к ним подходить не стал. Вместо этого свернул к Саблину и остановился рядом, тоже глядя на сердцебитов.

Каминский коснулся рук Ивана — это покоробило — и начал жесты. Они тихо заговорили.

И только в следующую секунду Саблин понял и потрясённо взглянул на стоящего рядом Матвея: он доверил Каминскому руки Ивана. Саблин даже не знал, как спросить. При целителе доверять руки гриша сердцебиту — и не просто сердцебиту, а Каминскому…

Он постарался сказать ровно:

— Верно ли я понимаю, что с руками у Ивана действительно ничего серьёзного?

Матвей кивнул:

— Блокираторы прокалывают суставы. Хрящи Фёдор сейчас восстановит, через несколько дней заживёт окончательно.

Звучало всё ещё отвратительно, но раз Матвей говорил, что заживёт — это успокаивало.

Вот только Саблин не был уверен, что подпустил бы к себе человека, из-за которого ему бы пришлось пережить ночь пыток. Тем более, если бы к этой ночи привела его — даже не подбиралось пристойного слова. Каминский сдвинул руки в очередном жесте, прикасаясь к пальцам Ивана, и Саблина передёрнуло.

А следом он поймал на себе неожиданно колючий взгляд целителя:

— Хотите что-то сказать, князь?

Перемена в Матвее была разительной. Да, все гриши плохо переносили, если задевали кого-то из них. Но не мог же он защищать Каминского. И Саблина неприятно удивил его тон:

— Не уверен, что понимаю вас, Матвей.

— Уверен, что понимаете, — целитель теперь развернулся и смотрел на него в упор. — Я вчера сорвался на Фёдора. И этим, очевидно, подал вам неверные идеи.

Это вряд ли. Вчерашний разговор вообще оставлял мало пространства для толкования.

Но целитель оценивающе смотрел на него:

— Я знаю нравы Первой армии, и, похоже, Особая канцелярия от неё не слишком отличается, — Матвей помолчал, кивнул и продолжил: — Денис вчера упомянул Дорнгет. Вы про него, конечно, не слышали.

Саблин настороженно покачал головой.

Целитель дёрнул краем рта:

— Я не знаю деталей. Потому что и правда не интересовался, что фьёрданцы использовали как повод. Но в тот раз был не дворец. Фёдору раздробили запястья и все фаланги пальцев. Руки ему после этого восстанавливали месяца два, если не больше.

Матвей оговорился в имени.

Но от мелькнувшего на секунду образа в глазах всё равно потемнело.

— Ледовому Двору был нужен Иван, и они отреклись от тех фанатиков заранее. Ивану бы первым делом вырезали усилитель. У Фёдора усилителя нет, только руки. И он знал, на что шёл, — Матвей смотрел очень холодно. — А вы бы пошли, князь?

Вопрос был риторическим. Вопрос вообще не мог стоять — так.

Закружилась голова.

Он не мог себе этого представить.

Матвей сделал быстрый жест и отвернулся, снова глядя на сердцебитов, но исчезли мутные пятна перед глазами, выровнялось давление. Дышать стало легче, и всё же…

Матвей не оговорился.

Но когда. Они действительно не пересекались порой по несколько месяцев, но если Саблин не встречал Каминского в Ос Альте, то полагал, что тот где-то в выезде. И где-то в одном из этих выездов Каминский — обходительный светский Каминский — пошёл на… это.

А потом — Саблин ведь точно встречал его и после. И тоже ничего не заметил.

Иван отдавал Каминскому долг за Дорнгет, — мелькнула было мысль, но Саблин её отмёл. Иван не был молодым наивным офицером. Он всегда действовал с той же прагматичностью, что и остальные гриши. Что и Каминский.

А ещё Иван сейчас улыбался.

Матвей, стоящий рядом. Порохов — Порохов ночью защищал Каминского. Кошутина, которая смотрела теперь на сердцебитов с едва заметной улыбкой. Гриши не терпели Фёдора, как Саблин решил вчера.

Но это — это было намного хуже.

Иван срывал исходный план шуханцев. Он знал, что у него нет нужных им сведений. Но ещё — если он решил, что Каминский может не пережить этой ночи — рассчитывал выдержать то, что мог не выдержать Фёдор. Очень прагматично.

Очевидно, так же прагматично, как Каминский вмешался в Дорнгете.

Неужели остальные гриши видели эту схему. Ещё ночью. И поэтому ни один из них не возразил.

Саблин понял, что не может этого представить. И осознать это сейчас был не в силах.

Кольнуло — а ведь Зелин оказался прав. Почуял что-то, поддержав Каминского. Потому что увидел что-то, чего не увидел Саблин? Или он, Саблин, увидев — не понял?

Неужели и правда возраст.

Кошутина поднялась и пошла к карете. Матвей тоже двинулся к Киригану, Саблин бездумно пошёл следом. Алкем подошла, и Кириган коротко спросил:

— Как?

— Следовые количества расковника и выжега. Иван по действию опознал вытяжку прострела, но её уже даже в печени не осталось. Остальное — из обычного набора, ничего особенно тяжёлого.

Кириган взглянул на разговаривающих сердцебитов и переспросил:

— Чёрная соль?

Кошутина поморщилась:

— Провокация. Изобретательная. В крови лийон, хотя откуда бы. Навскидку, взяли ежовицу с какой-то из красных солей, вытяжка бы дала вкус, ожог слизистой и головокружение. Мы попробуем повторить, когда вернёмся в Малый.

Гриши помолчали.

— И ведь это всего лишь Кир-Раат, Александер, — после короткой тишины сказал Порохов. — Что будет, когда лет через двадцать мы потеряем Кейен?

Кириган не ответил. Но — тени. Они плотным ковром стелились по земле, вытягиваясь от кареты, деревьев, людей.

Саблин замер не дыша. К Киригану стекалась тьма.

Тот встал с подножки кареты, и холодный теневой сумрак, взметнувшись, за мгновения окутал всю поляну.

Кириган шёл к своим сердцебитам. Тьма уплотнялась. Каминский обернулся ему навстречу, приподнялся на локте Иван. Сумрак всё сильнее скрывал гришей.

Это была уже не просто ярость.

Через двадцать лет сам Саблин, если и будет жив, будет уже одной ногой в могиле. Но внук — Митенька, тогда уже Дмитрий — будет или в армии, или при дворе. Что будет с Равкой через двадцать лет?

Шухан, со своими чудовищностью и изяществом, выстоит несомненно. Его младшие ветви выждут эти двадцать лет, и от утончённой дипломатии не останется и следа.

И гриши это видели. Гриши видели это уже сейчас. Испытывая на себе яды, готовясь к пыткам — они этого ждали.

И, стоя в тенях генерала Второй армии, Саблин с той же ясностью, что и ночью, увидел: а ведь тот вырежет не только Кир-Раат. Если понадобится — он вырежет и Кир-Табан. Из чисто прагматических соображений.

Кириган опустился рядом с Иваном. Положил руку тому на плечо, заставляя снова лечь.

И в этот момент Саблин понял ещё одно: если — когда — Кириган вырежет правящий клан Шухана, он сделает это с удовольствием.

А Иван — он это застанет? Всё ещё будет со своими генералом? Доживёт?

Неужели всё это ждёт Митеньку.

Поляну окончательно накрыло непроглядной тьмой.