В рапорт не вошедшее

Накануне. Шуханское изящество

Поездка в Шухан прошла гладко. Оставалось дождаться окончания приёма в их честь, потом последняя ночь во дворце Табан и отъезд завтра утром. Но все формальные соглашения уже были подписаны, а неформальные — подтверждены с кем нужно. «Хотят убить — убьют, не тратя времени, они практичны», — говорил когда-то про клан Кир-Табан его куратор и наставник Родионов.

Родионов в могиле уже лет тридцать как, ему самому осталось — лет десять, двадцать? А Шухан был, есть и останется Шуханом. Очень изящным, очень подлым, совершенно чуждым. Говорят, нельзя начать понимать и не полюбить — полная чушь. Он, особый уполномоченный по делам короны князь Владимир Саблин, Шухан понимал и именно оттого, что понимал — очень не любил.

Что именно испытывал к Шухану Кириган, который сейчас беседовал с Кейен Кир-Табан, Саблин точно не знал. Но Кириган был практичен — а самое главное, умел добиваться от Шухана того, чего не умели дипломаты Равки. Во многом поэтому на южной границе последние годы было спокойно. А это для Саблина значило очень многое: начиная от высоких соображений безопасности отечества и заканчивая тем, что чем меньше ему приходилось ездить в Амрат Ен, тем лучше. Ему очень хотелось увидеть, как вырастет долгожданный внук.

[image_27090|center]

Пусть даже самого генерала Второй армии Саблин… Не боялся, нет. Но временами — и даже не в инцидентах, а мельком, в переговорах или даже в дороге — проскальзывало в манерах Киригана что-то, от чего по спине проходил холодок. И тогда неотступно вспоминалось: этот гриш гораздо старше его самого.

Саблин ещё раз взглянул на него и Кейен. Та к гришам в целом была благосклонна — добрая воля её, конечно, имела свои пределы, которые определялись сложным балансом текущих интересов и угроз в клане, но всё же не сравнить с набирающими силу младшими ветвями. И возможно, прямо сейчас Кириган неформально договорится ещё о чём-нибудь. Что ж, оставалось только радоваться такому взаимопониманию между королевой Шухана и генералом Второй армии.

На всякий случай Саблин снова нашёл глазами Зелина. Тот чуть отошёл к окну с младшей придворной, но расстояние между ними было пристойным, и тут тоже всё было в порядке.

Когда меньше месяца назад княгиня Друцкая-Раскова загнала Саблина в угол на балу в Большом и начала настоятельно просить за порядочного, но оступившегося племянника кузена, то ничего хорошего он не ждал: таких племянников на его веку было достаточно — но и отказать княгине по длинному ряду причин не мог. Однако мальчишка следующим утром был подтянут, внимателен, на шу говорил бегло и учтиво. На вопрос о причинах увольнения из армии отшутился и перевёл разговор на другую тему — значит, хоть на это мозгов хватало. Но — оставалось ещё одно, на чём спотыкались почти все сотрудники Особой канцелярии. Особенно выходцы из армии. Саблин спросил в лоб: «Сможете работать с гришами?» — но тот только нейтрально склонил голову: «Смогу». Поездка в Шухан ожидалась простой, и Саблин решил — сойдёт. А там будет видно.

Однако мальчишка и вовсе оказался с сюрпризом. Они приехали в Малый дворец встретиться с отправлявшимися с Кириганом гришами — в этот раз их было пятеро: трое сердцебитов, целитель и алкем, сам Саблин уже знал их всех. Иван Данилов посмотрел на Зелина и сказал: «А ведь вы тот лейтенант из Смотрича», и тот по-военному вытянулся, кажется, сам того не замечая: «Так точно, господин майор». Матвей Веретенников, целитель, поднял голову: «Смотрич? Это та история в девятом пехотном по осени?» — и Иван кивнул. Гриши переглянулись, и Фёдор Каминский следом протянул Зелину руку: «Не худшая рекомендация. Рад, что вы поедете с нами». Саблин сделал вид, что не удивлён, а сам с трудом дождался возвращения в министерство, чтобы вытрясти из мальчишки всю историю.

История оказалась одновременно и типичной, и нет. В отдалённом гарнизоне Первая армия невзлюбила оказавшихся у них единственными гришами двух рядовых Второй армии, алкема и сердцебитку. По опыту Саблина, такая неприязнь с равной вероятностью могла быть порождена и обычными предубеждениями сформированного на севере полка, и замашками самих гришей, а скорее, и тем, и другим разом, и была делом скорее привычным. Однако в Смотриче дошло до самосуда и закончилось бы плохо — если бы не вмешался неделю как приехавший лейтенант Зелин. Даже не из особой симпатии к гришам — из по-юношески наивного представления об офицерской чести. Любого другого семнадцатилетнего лейтенанта просто посадили бы на гауптвахту, а ключ бы выкинули, и гришам бы это не помогло. Но именно этот успел отправить вестового в Оболец, к ближайшему офицеру из обширного семейства Зелиных-Расковых. Так на дальнюю заставу нагрянули старшие офицеры Первой армии вместе с оказавшимся с ними Иваном, и всё закончилось, по крайней мере, без казней. Но и Зелина с военной службы уволили — за грубое нарушение субординации. Тут семейство пошло на принцип и помогать блудному сыну не стало.

«И почему не сказали, что знакомы с Иваном Даниловым?» — «Виноват, — сказал мальчишка. — Но я… Признаться, я не знал, что Вторая армия имеет какое-то отношение к Особой канцелярии». И Саблину пришлось признать, что тот прав. То, что для него самого за столько лет стало само собой разумеющимся порядком, действительно ни в каких циркулярах закреплено не было.

Саблин работал бок о бок с гришами уже больше четверти века. Кто кого в таких поездках сопровождал, благоразумно не уточнялось. Договоры от имени короны подписывал он. А Кириган был — Кириганом. И — самому себе можно было признаться — Саблина сложившийся порядок устраивал. Да, порой участие гришей использовали как предлог, и тогда случалось то, что впоследствии в рапортах именовалось «инцидентами» — последний такой был в прошлогоднем выезде во Фьёрду. Но в общем и целом сотрудничество между Особой канцелярией и Второй армией Саблин считал более чем плодотворным.

Тем более, если начистоту, то и назвать этих гришей Второй армией ему было сложно. Нет, декоративными у них звания не были. Вот только в таких выездах это была не столько армия, сколько — даже названия другого не подбиралось — гриши Киригана.

Основное Саблин мальчишке объяснил. Почему знакомство с Иваном — не майором Второй армии, а доверенным сердцебитом Киригана — важно, тот понял сразу. Но общий язык с гришами Зелин нашёл совершенно искренне. Первые дни поездки он был насторожен, а потом начал спрашивать всё больше. Поначалу ещё спотыкался на званиях, но очень быстро вольные порядки гришей перебороли военную выучку, и мальчишка перешёл с ними на имена. Понимал ли он, что те же Иван и Матвей если и были младше Саблина, то ненамного, было неясно, но гришей его энтузиазм явно по-хорошему забавлял. Подумав, Саблин решил не вмешиваться. Тем более что чутьё у мальчика всё же было: при всём спокойном дружелюбии Киригана, к генералу Второй армии Зелин продолжал относиться почтительно, но с явной опаской.

Словом, показал он себя хорошо: с гришами поладил, от Саблина далеко не отходил и слушал его внимательно, с шуханцами говорил мало и аккуратно. Кажется, задатки у него были неплохими, а военную прямоту можно было и подшлифовать со временем — это Саблин знал по себе. Опять же, расположение Расковых ещё никому не вредило.

Вечер тем временем шёл своим чередом. В какой-то момент неподалёку оказался Фёдор, тут же присоединился к их кружку, вставил несколько уместных замечаний. Саблин окончательно расслабился — беседа дальше потекла плавно и без его участия, потому что гриш чувствовал себя на таких приёмах как рыба в воде.

Фёдор Каминский появился около Киригана лет семь назад и почти сразу стал его доверенным сердцебитом наравне с Иваном Даниловым. Должность эта было той ещё: только на памяти Саблина их погибло трое, последняя — уже при Иване. Но все они на таких приёмах предпочитали молча наблюдать за залом от какой-нибудь стены, поэтому Каминский Саблина в своё время очень удивил.

Фёдор был вызывающе светским. Он стал бывать в высшем свете Ос Альты постоянно, нередко — в штатском. С его серёжкой в ухе, со всеми его манерами, Каминского с лёгкостью можно было принять за одного из дворцовых гришей Большого — но он был из Второй армии. Да и другие гриши общались с ним с безошибочно узнаваемой товарищеской вольностью, и осторожные расспросы Саблина это впечатление подтвердили: Фёдор был из офицеров северного направления. Менее заметной, но более важной неожиданностью оказалась стремительно растущая, при полной поддержке Киригана, сеть знакомств Каминского и его полная осведомлённость о происходящем и в самой столице, и за пределами Равки. В последние пару лет гриш порой и вовсе бывал в дипломатических выездах один. Всегда давал при этом понять невероятно чётко, что он лишь сердцебит Киригана, но верили этому, как Саблин видел, всё меньше и меньше.

— Ах, господин Каминский, — сказали за спиной.

Поначалу Саблин лишь удивился. Интонация была несколько фамильярной, но могла быть оправдана давним знакомством.

Разговор в их кругу стих. Вдобавок к ним обернулись стоящие вокруг, и их оказалось неожиданно много. Фёдор обернулся тоже, окинул коротким взглядом говорившего и ответил спокойно:

— У вас преимущество. Я не знаю вашего имени.

Это уже слегка встревожило. Шуханец был и Саблину незнаком. Он был молод — пожалуй, не старше тридцати. Судя по одежде — кто-то из двора Табан, но явно не Кир-Табан. Не военный, не из срединной знати. Зелёный и жёлтый цвета в одежде. Вызывающе даже по шуханским меркам подведённые глаза. Любовник кого-то из младшей ветви?

Да кто же ты такой.

— Имена неугодных легко забываются, — улыбнулся одними губами шуханец. — Безъю, приём у госпожи Кир-Раат семь лет назад.

Каминский смотрел ещё несколько мгновений, прежде чем медленно сказать:

— Ву-Джав Юл-Гата.

— Я бы хотел ещё раз извиниться за те неосторожные слова, — шуханец склонил голову в вежливом поклоне. — Моя ссылка была заслуженной.

— Рад, что вы это понимаете, — гриш окинул его внимательным взглядом.— И рад, что вы вернули расположение госпожи Кир-Раат.

Фёдор использовал нейтральный синоним статуса, хотя весь вид Юл-Гата выдавал истинное положение дел. Нет, не выдавал — подчёркивал, что было бы понятно у любовника старшей ветви, но не младшей. Либо тот был идиотом, либо — что вероятнее — шуханцы хотели что-то продемонстрировать.

Вопрос, что именно.

— Благодарю, — неожиданно искренне ответил Юл-Гата и перешёл на высокий шу: — Долгие семь лет. Уж ты должен меня понимать как никто другой, господин Каминский. Терять его… — он быстро поправился, — её благосклонность на столь длительный срок так болезненно.

Оговорка в местоимении была странной.

Происходило что-то скверное.

А шуханец продолжил со всеми тонами вежливого комплимента:

— Прошу лишь принять моё восхищение. Ты настойчив, раз вернул его расположение, — он улыбнулся, — всего за пять лет.

Юл-Гата использовал то же слово, что и Фёдор, но в высоком шу оно звучало не просто неоднозначно — это было прямое и грубое указание на любовную связь. И смотрел шуханец при этом не на Фёдора. На Киригана.