Мангусты

Мангусты

Вспышка, грохот, чей-то смех. Крик. Где-то фоном — шум дождя. Топот ног и чавканье раскисшей почвы. Снова вспышка. Взрыв. Снова крик.

Пенни отбрасывает волной, она кубарем летит прямо в грязь. Оборачивается и видит, что друзей больше нет. Впрочем, то, что их действительно нет, нет уже нигде на всём свете, до неё доходит лишь позже. А в ту секунду ей решительно непонятно, что её друзья обратились этим кровавым — коричневым в сгустившихся сумерках ранней осенней ночи — месивом. Все они, а не только Бен — их смельчак Бен, чью голову оторвало взрывом и швырнуло сюда же, в соседнюю лужу. Порываясь вскочить и броситься на поиски своих не пойми куда девшихся приятелей, Пенни абсолютно случайно сталкивается взглядами с Беном — и цепенеет от ужаса. Его удивлённые мёртвые глаза как-то неестественно сильно выпучены, рот перекошен. Пенни, кажется, даже начинает его звать, бездумно считая, что, если он откликнется, ему ещё можно будет помочь.

А потом слышится топот и радостное улюлюканье. Пенни видит, как полтора десятка Пожирателей появляются на том конце улицы, откуда недавно прибежали и они сами. С ужасом она слышит, как Пожиратели восторженно кричат, явно гордясь творением рук своих. И Пенни боится, знает, что, если её схватят — ничего хорошего не получится. Достать палочку? Она потратит лишние секунды, возясь с застёжкой поясного футляра — непозволительно долго. Да и что Пенни, молодая зельеварка без боевого опыта, может против этой шайки? Вот Бен бы смог, но для этого ведь нужны руки, а рук-то у него уже нет… Смогла бы и Мерула, да только где она? Надо бежать, бежать как можно дальше! Пенни хватает голову Бена за волосы, задним умом обещая себе, что извинится перед ним позже за болезненный рывок, и устремляется прочь. Прижимая голову к груди, несётся, каким-то седьмым чувством предугадывая, когда и как уворачиваться от струй чужих проклятий, летящих в спину. Преследователи с гиканьем гонятся за ней, и Пенни, понимая, что не успеет, что ослабевшие израненные ноги не унесут её далеко, уже думает о том, что всё пропало, как перед глазами вырастает мост.

«Уир — коварная река, — вспоминает она слова местного бармена. — Магловские выпивохи и беспечные студенты тонут в ней каждый год».

Но лучше это будет Уир, чем люди Того-Кого-Нельзя-Называть. И Пенни кидается вперёд, уткнувшись носом в мокрые волосы Бена, словно ища у мёртвого друга поддержки. Щурится, рывком перекидывая себя через старинное каменное ограждение. Всплеск реки практически оглушает её, но она барахтается, упираясь ногами в неожиданно мелкое, илистое дно. Вспышки чар наверху, искажённые толщей тёмной воды, кажутся ей каким-то чудны́м магловским фейерверком. Фейерверком, который был куда страшнее Адского пламени.

Пенни открывает глаза.

Голову Бена она тогда потеряла почти сразу — плыть с ней было невозможно. Каким-то чудом не потеряла палочку — и на том спасибо.

Впрочем, позже палочку всё равно отобрали, как и почти всё, что у Пенни в этой жизни было. Всё, кроме любимого занятия: варки зелий. Правда, теперь эта самая любовь поугасла, порой обращаясь настоящим отвращением, тяжким бременем, которое она вынуждена нести. Ведь Пенни доподлинно знает, что её эликсиры отныне чаще вредят людям, чем помогают. Те страшные яды, что ей приходится варить, те экспериментальные эссенции… Первое время Пенни постоянно рвало: мысль о том, что она раз за разом закупоривает изготовленные собственными руками смерть и муку, отравляла её, лишала сна и покоя. На неё часто накатывало невыносимое желание и самой глотнуть собственного варева, но, драккл подери, что-то внутри слишком уж цеплялось за жизнь.

Ещё сохранилось её тело. Только и оно не целиком, ведь новая власть лишила Пенни как половины когда-то красивого лица, так и почти всего запаса яйцеклеток. Магловские научные методы, пусть публично презираемые и высмеиваемые, на деле используются нынешним правительством повсеместно. А новой власти очень нужны новые волшебники и волшебницы.

Ах да. У неё осталось ещё кое-что. Не осталось даже — появилось. Нечто, способное хоть немного осветить ту темноту, в которой Пенни изо дня в день влачит своё существование. Не материальное, но самое важное. То единственное, что хоть как-то, — пусть холодно, горько, с надрывом — но радует её.

Пенни безэмоционально смотрит в потолок. В эту ночь, как и во многие ночи прежде, сон сначала очень долго не шёл к ней, а потом слишком рано покинул её. Она привыкла и уже почти не расстраивается постоянному недосыпу. Кошмары, в которых она, в обнимку с головой Бена, неизменно убегает от Пожирателей Смерти, — от Аспидов Лорда, как их теперь называют — будят Пенни слишком часто. Сегодня вот — за час до будильника. За окном ещё разлит плотный сумрак, Пенни не выспалась, она буквально чувствует, как чёрные круги заливают нижние веки, но смысла смыкать глаза нет — она всё равно не сможет вновь заснуть.

* * *

Парвати моложе Пенни лет на семь. И Пенни, которую никто не спрашивал, куда и с кем её селить, сталкивается с Парвати чересчур часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Пенни это раздражает. Раздражает и то, что её лаборатория, точнее, не её, конечно, а лаборатория доктора Лейхенберга, в которой Пенни теперь ассистирует, находится в том же здании, что и дорогой бордель для Аспидов. Бордель, скрывающийся под личиной кабаре-ресторана, в котором Парвати считается звездой. И особенно Пенни бесит то, что наглая самовлюблённая вертихвостка не считает нужным ограничиваться помещениями, официально отведёнными под «клиентов», и водит особых гостей наверх, в личную квартиру, отчего и другие «девочки» мадам Кэрроу переняли привычку, а по жилому коридору вечно шастает толпа перевозбуждённых пьяных колдунов.

Пенни остаётся лишь благодарить судьбу за то, что начало «новой эры» наградило её ожогом на полголовы, изуродовав лицо, деформировав ухо и навсегда оставив на её голове гигантскую бугристую красную залысину — такой женщине похотливое внимание подобных личностей практически не достаётся. Но и пары раз, когда её хватали со спины, беззастенчиво щупали грудь и промежность, чтобы вскоре с руганью и проклятьями оттолкнуть, когда она в страхе оборачивалась, демонстрируя хулиганам увечья, ей оказалось выше крыши. Был как-то ещё один господин, самый неугомонный — или самый раскумаренный из всех, которого даже её уродство не отпугнуло. В тот день Пенни была близка к надругательству как никогда. Спас её Лейхенберг. Пусть под спасением и стоило понимать насмешливое уточнение, точно ли некто Струпьяр хочет связываться с уродиной, у которой между ног так же сухо, как и в куриных полукровьих мозгах. Её, на которой весь зельеварческий этап его бесконечных экспериментов и держался, кичливый немец оскорблял часто, к этому Пенни было не привыкать. А вот за то, что издёвка заставила Ступьяра со смехом швырнуть её, тихонько поскуливавшую побитой псиной, на пол и уйти прочь — за это она была даже благодарна своему начальнику.

И всё же, не води Парвати и её «соратницы» своих хахалей наверх, такое бы случалось куда реже. Но говорить с ней было бесполезно: возомнившая о себе не пойми что разодетая профурсетка не потрудилась даже выслушать Пенни, когда та впервые постучалась к ней. Открыв и увидев, что это всего лишь соседка-лаборантка, Парвати хлопнула дверью прямо у той перед носом. Жаловаться мадам Кэрроу тоже было бесполезно. Оставалось лишь терпеть и злиться про себя.

Стены в здании тоненькие, как грифельная доска. Хочешь-не хочешь, а Пенни приходится несколько раз в неделю становиться невольной свидетельницей встреч Парвати со своими благодетелями. Слушать стоны и шлепки плоти о плоть, пьяный хохот, крики. Пенни может сколь угодно прижимать к ушам подушку, пытаясь заглушить бессовестно громкие вопли из соседской квартиры, но подушка, как назло, у Пенни ещё тоньше, чем треклятые стены. Поэтому её вдвойне злит, что, когда у Парвати с Аспидами дело доходит до разговоров, — а оно точно доходит — Пенни, как ни пытается, не может услышать практически ничего. Такой вот закон подлости.

Зато Пенни слушает — и слышит — в лаборатории. Лейхенберг болтлив, его помощники — ещё болтливее. Но говорливее всего — сами зелья, ведь Пенни, бывшая признанной мастерицей в этой науке, прекрасно понимает, что значит каждая конкретная сочетаемость ингредиентов, любое изменение состава и очередная разбалансировка реагентов. Крупицы ценной информации собираются, нанизываются на нить, как бусины, чтобы Пенни потом попыталась разгадать, какой из них складывается узор. Получилось или нет, но Пенни всегда после передает сведения тем, кто умеет разгадывать куда лучше неё самой.

Так они успели предотвратить уже несколько крупных атак на маглов и пару раз избежать проблем от рейдов на гетто волшебников с низким статусом крови. И всё же спасать получается не всегда. Самое болезненное — знать, что иногда твои данные могут не помочь. Порой масштабы не позволяют, порой здравый смысл. Иногда бывает банально поздно. Пенни такое ненавидит. Но помнит, что риски раскрыть шпиона, показать врагу, что знаешь его план, сгубить немногочисленные отряды или вляпаться в ловушку порой перевешивают, что порой правильнее не делать ничего. Что попытка помочь вопреки доводам разума может обернуться катастрофой. Сопротивление уже через это проходило. Теперь они стали осторожнее. Теперь эта простая истина вбита у них на подкорку. И всё-таки, всё-таки… Пенни до сих пор грызёт себя за то, что знает: её сведения могли бы спасти румынскую драконью базу. Спасти Чарли. Не спасли. Одноклассник сгинул так же, как и десятки его коллег: по мнению Аспидов, то была достойная кара за помощь британскому сопротивлению.

Они зовут себя Мангустами. Теми самыми дерзкими маленькими животными, что охотятся на змей. Пенни всегда улыбается, когда думает об этой неприкрытой издёвке. Раз за разом представляет себе крохотного зверька, что вцепился в горло самому главному Змею, и не отпустит, ни за что не отпустит, пока Змей не подохнет. С тех пор, как она присоединилась к Мангустам, Пенни перестала ежедневно думать о глотке́ отравы. У неё появилась цель.

У Мангустов есть несколько штабов в Лондоне, и ещё несколько — во всём Соединённом Королевстве. Некоторые агенты знают лишь своих связных, некоторые — только членов своего штаба, и лишь самые приближенные к Змеелову знают всех. Сама Пенни относится ко вторым: её ментальные щиты сильны, но недостаточно — если давить «по-лордовски», она сломается. Так говорит Змеелов, а она полагается на суждения Змеелова безоговорочно — ничего другого всё равно не остаётся. Здание штаба защищено заклятием Доверия, но люди… С людьми сложнее, так что Пенни и не рвётся знать больше, чем положено, чтобы не навредить Мангустам — если припрёт и её схватят. И так хватало понимания, что от её осторожности зависит сохранность десяти душ на истэндской базе. Хорошо хоть Хранителем тайны была не она, а Артур, безвылазно торчащий внутри скрытого Фиделиусом здания.

Официальная власть считает Мангустов террористами. Да и как ещё им звать кучку непокорных магов, отказавшихся терпеть тиранию Лорда? Впрочем, «магами» их позиционируют редко, ведь из каждого волшебного утюга летит неизменное: «предатели», «полукровки», «грязнокровные отродья», «мерзкие сквибы». Даже «гоблино-» и «эльфофилы» — в самом порочащем смысле, до которого только можно додуматься. Поначалу Пенни шокировало то, как пресса и правительственное радио, слушать которое отныне было обязанностью каждого гражданина, переворачивают правду, вертят фактами и внаглую врут магическому сообществу. Как демонизируют сквибов, как сотрудничество с другими волшебными народами с презрительной насмешкой клеймят «половыми извращениями». Теперь ей смешно. Смех нерадостный, скорее истеричный, ведь она осознаёт, что некоторые (или многие?) действительно верят и газетам, и бессменным ведущим новостных выпусков — Захарии Смиту и Пэнси Паркинсон. Что уже даже представители самых низших каст нового магического сословия могут искренне считать власть Лорда благом.