Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

В конце концов ожидание переросло в страх. Придворные халифа стали опасаться, что коварный везирь устроил поминки заодно и по всем присутствующим и им вот-вот поотрубают головы, тем более что весь дворец в тот час кишел воинами-курдами, как тухлая рыбья голова муравьями. Сановники то и дело прокашливались - у них кусок застревал в горле.

Ближе к завершению пира Салах ад-Дин подозвал к себе десятилетнего сына халифа, теперь старшего в династии Фатимидов. На глазах всего удивленного Египта Салах ад-Дин по-отечески склонился к его плечу и стал что-то шептать на ухо отроку, судьба которого уже казалась всем малой песчинкой на роковых небесных весах. Придворные оцепенели.

Сначала мальчик захлопал глазами и растерянно раскрыл рот. Потом он повернулся к Салах ад-Дину, и несколько мгновений они смотрели друг на друга, глаза в глаза. И вдруг на лице законного наследника престола появилась робкая улыбка. Тут везирь собственными руками поднял серебряную чашу со сладостями, дал ее мальчику и легким жестом отослал его прочь.

По залу прохладным вечерним ветром, уносящим полуденный зной, прокатился невольный вздох облегчения. Чутье не обманывало придворных: им была дарована жизнь. Хотя бы до наступления утра.

Какие слова сказал Салах ад-Дин отроку, не ведавшему о том, что над ним-то и нависла самая большая опасность? Их даже самые преданные люди великого султана, аль-Фадиль и катиб аль-Исфахани, узнали лишь через полных три года. Вот какие были слова:

- Тебе незачем все время сидеть в клетке, как сидел твой отец. Ты никогда не будешь править Египтом. Но я обещаю тебе, что никто никогда не сделает тебе зла, и у тебя всегда будет больше сладостей, чем у всех твоих младших братьев и сестер. Но обещай мне, что ты никому не скажешь об этом. Только при этом условии я сдержу свое обещание.

Салах ад-Дин и вправду сдержал его, как сдержал и свое обещание сын аль-Адида. Семейству же покойного халифа - его четырем вдовам, двенадцати сыновьям и четырем - был отведен большой дом с садом, где они стали вести жизнь, подобную жизни павлинов, каких мог бы завести в своем имении богатый купец. Они не нуждались ни в чем, и лишь в одном им было сурово отказано - заводить потомство.

Но это переселение произошло немногим позже, а в тот самый день, по окончании поминального пира, все разошлись, хоть и радуясь, что отпущены по добру, по здорову, но и ломая головы, кто же все-таки станет править Египтом. Если заговор против везиря и зрел раньше, то теперь заговорщики отложили свои замыслы, боясь прогадать: как бы не стало хуже при успехе их дела.

Минул еще один день, потом другой, а трон все так же оставался пустым. Салах ад-Дин преспокойно вернулся в "дом везиря" и как ни в чем ни бывало продолжил исполнять свои многочисленные везирские обязанности, то есть принялся и дальше управлять страной, все больше удивляя египтян своими новыми деяниями.

Так, дворец халифа он по сути дела превратил в войсковые казармы для своих отборных воинов. Себе он не присвоил даже тысячной части дворцовых сокровищ, хотя немало золота и драгоценностей раздал своим эмирам и верным слугам. Основную же часть богатств он определил в государственную казну.

Слухи вихрями и сквозняками понеслись по улицам и переулкам Каира. У исмаилитов, чью веру разделяла потерявшая власть династия Фатимидов, в глазах вроде наваждения вставала картина, как на пустом троне сам собой, из воздуха, возникает "невидимый имам", махди. Явившись взорам последователей и врагов, он одним движением десницы подчиняет себе весь дар аль-Ислам, а вторым мановением - и дар аль-харб. Кто-то пустил слух, что сам Салах ад-Дин после смерти халифа стал в одночасье исмаилитом, пораженный каким-то чудесным видением. Слух, конечно, был невероятным, но и в него охотно верили люди даже вполне разумные, но подавленные именно "невидимостью" высшей власти.

Впрочем, этот слух уже через сутки был вытеснен другим, более правдоподобным. Стали поговаривать, что везирь готовит место для своего истинного господина, о котором в Египте как-то слегка все подзабыли, - для великого атабека Халеба и Дамаска аль-Малика аль-Адиля Нур ад-Дина Махмуда. Стали воображать, что Нур ад-Дин вскоре двинется в Египет с большим войском и начнет править всей своей державой из Каира.

Наконец, за час до пятничной молитвы какой-то негодный джинн запустил пыльным смерчем молву, будто Салах ад-Дин ведет тайные переговоры с иерусалимским королем Амори, собираясь отдать Египет франкам и сделаться главным бароном при франкском короле. Уж в этот слух и вовсе невозможно было поверить, но недругам везиря поддаться такому бредовому измышлению все-таки было приятно.

Наконец пятничная молитва развеяла все прежние слухи, как крик петуха разгоняет ночные страхи. В молитве, подобно драгоценному камню в золотой оправе, было теперь заключено имя багдадского халифа аль-Мустади. В одночасье Каир, а вместе с ним весь Египет, поменяли цвет - белый на черный. Над стенами и крышами взметнулись черные знамена Аббасидов и вместо белых, фатимидских, одежд, дворцы и мечети заполнились врановыми аббасидскими одеяниями.

К вечеру все смирились с тем, что Египтом будет править из Багдада сам аль-Мустади...

Всего через несколько дней Салах ад-Дин вновь несказанно удивил Каир. Быстро собрав небольшое, но отборное войско, он покинул город и стремительным маршем двинулся на франкские земли.

- Малик, неосмотрительно оставлять город в такое время, - пытался увещевать его аль-Фадиль, ставший главой дворцовой канцелярии.

- На этот раз ты неправ, - сразу отрезал Салах ад-Дин, хотя всегда основательно обдумывал любые советы своих приближенных, тем более - этого умного египтянина. - Именно сейчас его надо оставить на время. У нас достаточно людей, чтобы за всем уследить. Если здесь, под нами, - он указал в пол, - и прячутся скорпионы, то надо дать им возможность немножко осмелеть и вылезти погреться на солнышке. Мне же необходимо как можно скорей доказать, что Египет - сильное царство, а не сборище пьяных караванщиков у духана.

- Кому доказать, малик? - осторожно спросил аль-Фадиль.

- Всякому, кто любит считать верблюдов в чужих караванах, - загадочно ответил Салах ад-Дин.

Стремительно, как брошенное копье, летело войско Салах ад-Дина к своей цели - мощной франкской крепости Монреаль, находившейся к югу от Мертвого моря.

Столь же стремительно и напористо воины Ислама начали приступ цитадели. Уже на пятый день осады Салах ад-Дин увидел, что со стен подают знаки: франки предлагали переговоры.

Но в тот самый час, когда Салах ад-Дин уже начал дожидаться "послов", а командир крепости уже, по всей видимости, напутствовал их в короткую, но трудную дорогу, на северной стороне света появился всадник. Подгоняемый сильным ветром, он мчался к крепости. Целая дюжина воинов Салах ад-Дина понеслась ему навстречу. Оказалось, что гонца послал не кто иной великий атабек, и находился он теперь куда ближе, чем войско короля Амори, уже спешившее на выручку к осажденным. Более того, расстояние до Нур ад-Дина сокращалось так же стремительно, как и до войска франков.

Аль-Фадиль остался в Каире, а при Салах ад-Дине был его катиб аль-Исфахани. Он-то и свидетельствовал, как побледнело лицо повелителя, когда тот получил "радостную новость": сам атабек идет ему на помощь.

Отдав свиток послания катибу, Салах ад-Дин долго смотрел, как ветер неистово треплет полог его шатра.

- Надуло непогоду, - тихо пробормотал он себе под нос.

Аль-Исфахани, тем временем, успел пробежать глазами послание Нур ад-Дина.

- Малик, - обратился он к повелителю. - Осмелюсь заметить, что великий атабек проявляет к тебе свое полное расположение... и, что самое важное, не выставляет никаких требований.

Салах ад-Дин перевел взор на своего катиба и долго смотрел на него, не говоря ни слова. Аль-Исфахани почувствовал тебя тем куском материи, что безвольно полоскался на сильном ветру.

- Имад, как ты полагаешь, кому достанется эта крепость? Кому теперь упадет в руки спелый плод, как только этот человек появится под деревом, которое я тряс в поте лица? - горько улыбаясь, стал вопрошать своего катиба истинный повелитель Египта.

- Догадаться не слишком трудно, - развел руками аль-Исфахани.

- А кому придется склонить голову так же, как и побежденным франкам? - задал Салах ад-Дин еще один вопрос.

- Мне кажется, я понимаю, какие здесь могут возникнуть трудности, - очень осмотрительно ответил катиб, справившись с неприятным спазмом в горле.

- Я тебя замучил, Имад, - смягчил свой пристальный взор сын Айюба, самого верного слуги атабека. - Похож я на мутазилита*, который исповедует свободу воли и верит, что Всемогущий Аллах творит не все поступки человека, а многое оставляет на его собственное усмотрение?

- Малик - самый правоверный из всех правоверных последователей сунны, кои мне известны, - изумленно пробормотал катиб аль-Исфахани.

- И все же я ухожу, - резко сказал Салах ад-Дин. - Я возвращаюсь, пока они, - он бросил небрежный жест в сторону притихшей крепости, - еще не успели сдаться. Пусть великий атабек проверит свои силы.

Вскоре тот же гонец доставил Нур ад-Дину послание, которое удивило атабека не меньше, чем слова Салах ад-Дина, сказанные его катибу. Свиток содержал двадцать восемь строк, наполненных уверениями о самых искренних верноподданнических чувствах, и только в три последних строках коротко и ясно сообщалось, что везирь Египта должен незамедлительно вернуться в свою страну, поскольку в его южных областях подняли мятеж изгнанные туда из Каира нубийцы.

Надо заметить, что свои самые тревожные мысли Салах ад-Дин скрыл от всех, даже от аль-Фадиля, хотя он был мастер успокаивать господина своими очень толковыми советами. Вот что больше всего смутило Салах ад-Дина: осада Монреаля оказалась почти точным отражением давней осады Бильбайса египетскими войсками и рыцарями короля Амори. Только зеркало держал в руках сам Иблис. Поскольку Салах ад-Дин не имел никакого желания встречаться лицом к лицу с атабеком, то сам он теперь оказался по сути дела в положении франкского короля, а командир осажденной крепости оказался как бы на е г о, Юсуфа, месте. И оба раза весть, посланная атабеком, снимала осаду, как волшебное заклинание.

Теперь Салах ад-Дин спешил не только в Египет, но и к Синайской горе.

- Всемогущий Аллах! Если я ослушался Тебя, подай знак! - молил он Всевышнего, сделав крюк на обратной дороге. - Прошу Тебя, подай мне хоть один едва приметный знак! Хоть облачко! Хоть один камень пусть упадет с горы под ноги моему коню!

Он так и впился глазами в гору, когда она возникла впереди и "двинулась" ему навстречу.

Ни облачка! Ни дуновения! Ни единый камешек не покатился по склону, хотя рядом грохотала копытами на полном скаку грозная конница.

- Я не оглянусь, Всемогущий! - прошептал Юсуф, когда гора скрылась за его плечом. - Оглядываются только воры.

Однако все же случилось то, чего он более всего опасался: его поступок привел в ярость Нур ад-Дина. Великий атабек не принял никаких оправданий и стал грозить суровым наказанием. Его войско, подобно бурному горному потоку, было готово устремиться дальше, обтекая франкскую крепость, как торчащую посреди русла незыблемую скалу, и хлынуть в долины Египта.