Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

Ангеран де Буи замолк и задвигал кадыком. Видно, у него от воспоминаний пересохло в горле.

- Так и было? - вдруг спросил меня рыцарь Джон. - Султан действительно решил взять город во что бы то ни стало? Или, как бывало раньше, он имел в запасе еще какие-нибудь обходные пути-дороги?

- Истинная правда, - подтвердил я те предчувствия, о которых говорил Ангеран де Буи. - На этот раз султану некуда было деться. Он так и сказал своему катибу: "Если я не возьму Святой Город, то в моем войске у меня обнаружится больше врагов, чем в самом Иерусалиме". (Я не стал хвалиться тем, что султан тайно признался в этом лишь мне, а вовсе не своему мудрому катибу.) - В первые дни осады солнце было на стороне защитников. Оно слепило глаза воинам султана. И вот султан Юсуф решил подступить к городу с другой стороны и взять солнце себе в союзники. Он даже воодушевился, когда узнал, что именно с Масличной горы вознесся в небеса Иисус Христос . Султан даже повелел поднять свой шатер подле часовни Вознесения и приставил к ней стражу, дабы никто из его воинов по неразумию не осквернил ее.

Вот что сказал султан тем утром, глядя с вершины горы на стены Иерусалима и врата, которые христиане назвали вратами святого Этьена, по имени их первомученика:

"В эти врата вошли христиане сто лет назад. Они убили тысячи невинных и беспомощных. Ныне я увижу, на чьей стороне Всевышний и вместе с Ним сам Иисус, так усердно призывавший к милосердию. Ныне я отделю ложь от правды."

По его приказу был начат подкоп на склоне, спускавшемся от города к Кедронскому потоку. Вскоре воинам султана удалось поколебать стену и сделать в ней огромную брешь.

По правде говоря, со стороны не было заметно, что боевой дух осажденных стал рушиться вместе со стеной. Они сражались с той же доблестью, с тем же отчаянием, что и в первые дни. Однако всем, по обеим сторонам бреши, стало ясно, что тел защитников не хватит, чтобы эту брешь залатать ими и укрепить кровью. Христиане были обречены сдаться. Днем раньше или днем позже.

Наконец Балиан Ибелинский стал убеждать патриарха, что милость султана, которой тот уже прославился на весь свет, может стать ни чем иным как земным воплощением милости Божией...

- Нет! - решительно прервал меня рыцарь Джон. - Это патриарх обратился к Балиану с просьбой начать переговоры с султаном.

- Вот как? - удивился я, первый раз услышав об этом.

- Да, пока сам патриарх не убедился, что чуда не произойдет и христианам придется-таки заплатить за все грехи, совершенные ими на Святой Земле, никто не смел заговорить о сдаче. Я сам видел, с каким облегчением вздохнул сам Балиан, когда патриарх стал печально вздыхать о судьбах невинных детей, которых сарацины убьют или продадут в рабство. Балиан Ибелинский даже не стал выслушивать долгие увещевания патриарха, а сразу прервал его и отправился в стан султана в одиночку и безоружным. О чем они говорили, ты, Дауд, верно, знаешь куда лучше нас.

- Да, - с невольной гордостью кивнул я. - Мне довелось присутствовать при переговорах султана Юсуфа с Балианом Ибелинским. Я очень хорошо запомнил их мирную беседу, которую порой заглушал шум сражения у врат святого Этьена. Ведь, насколько мне известно, Балиан не отдавал приказа о сдаче, надеясь, что султан согласится на его условия.

Увидев вдали знатного франка, султан Юсуф очень обрадовался и послал ему навстречу дюжину своих телохранителей. Однако, когда Балиан приблизился, султан напустил на себя очень строгий вид.

"Я полагал, что твое благоразумие предотвратит бессмысленное пролитие крови", - сказал он Балиану.

"Сдать город без сопротивления означало для всех христиан снискать вечный позор, - спокойно ответил франк, прекрасно говоривший по-арабски. - Ничуть не меньший того, что снискали бы воины султана, если бы теперь отступились от города."

На это султан ничем не мог возразить. Он указал с вершины Масличной горы на стены Святого Города и тем же строгим тоном вопросил франка:

"Когда-то вы, христиане, устроили в этих священных стенах жестокую резню. Чем вы отличаетесь от древнего царя Ирода, который убивал младенцев? Назови мне хоть один повод поступить иначе и простить вам великую жестокость".

"Верно, - с коротким поклоном признал Балиан. - Первые крестоносцы, мои предки, не знали пощады. Их было мало, а жителей в городе много, и франки боялись мятежа. Но их опасения не искупают их грехи. Теперь потомки расплачиваются... Я не могу назвать ни единого повода отменить древний закон "кровь за кровь". Ни единого, кроме истинного милосердия, коим ты, великий султан, уже создал себе вечную славу."

"Значит, если я проявлю истинное милосердие, то ты признаешь, что сегодня Иисус Христос, которого вы считаете Сыном Божьим, невидимо находится здесь, на моей стороне, - и султан указал на стоящую рядом часовню, - а вовсе не с вами, франками."

"Пути Господни неисповедимы", - в глубоком смущении проговорил Балиан упавшим голосом.

"Ты, а не я, сказал о расплате, - сказал довольный султан. - Христиане должны заплатить хотя бы за нелегкий труд моих воинов. Иначе мои воины возропщут первыми, а потом поднимут свои голоса правители других стран на землях Пророка. Хотя одного моего слова было бы достаточно, чтобы христиане константинопольской веры* открыли мне ночью ворота. Они перед нами не виноваты... Итак я назначаю очень милосердный выкуп. Десять динаров за каждого мужчину, пять за женщину и всего один за ребенка".

"Ты воистину милосерден, великий султан, - сказал Балиан, - но никак не менее двадцати тысяч несчастных никогда не смогут оценить твоего милосердия. Они торопились скрыться в стенах города, побросав все свое имущество, и с них не возьмешь и дирхема, даже если подступишь с кинжалом к горлу."

"Тогда сто тысяч динар за всех несчастных, - предложил султан и, заметив, что франк ничуть не воспрянул духом, удивился: - Неужели народ вашего малика стоит дешевле его самого?"

"Ста тысяч мы не сможем собрать, - развел руками Балиан. - Самое большее - тридцать."

Султан некоторое время размышлял и наконец принял окончательное решение:

"Самый дешевый раб-христианин не может стоить дороже самого безродного мусульманина, попавшего в рабство к христианам. За эту сумму я отпущу не больше семи тысяч. Вам придется выбрать тех, кто достоин свободы, а кому придется искупать грехи предков."

Султан Египта и Сирии Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб вступил в Священный Город Иерусалим на другое утро. То была пятница, второй день октября года 1187-го от Рождества Христова. А по мусульманскому календарю наступил двадцать седьмой день месяца раджаба 583-го года хиджры, годовщин чудесного путешествия Пророка Мухаммада в Святой Город, которое Пророк совершил ночью во сне.

Тут я обратился к рыцарю Джону с просьбой продолжить рассказ, ведь он доблестно защищал Иерусалим и был свидетелем того, что произошло после его сдачи. Но Джон Фитц-Рауф ответил резким отказом.

- Нет! - без всякого колебания решил он и властно поднял руку. - Продолжай сам! Нам с Анги будет стыдно рассказывать о том, что ты видел своими глазами. Тебе легче. Ты ничего не скроешь. Продолжай, Дауд.

- Но ведь вы, мессир, доблестно сражались, и сам Балиан Ибелинский предлагал вам свободу... - удивляясь, пытался я направить на славного рыцаря весь свет, разгонявший тьму той зимней ночи.

Однако Джон Фитц-Рауф прервал меня еще более резким тоном.

- Неважно! - воскликнул он и вдобавок шлепнул рукой по столу, будто запечатывая навеки все, что помнил и знал. - Ныне это не имеет никакого значения. Продолжай! Расскажи нам всем, что видел т ы и не кто другой.

А я видел в тот далекий день, как Балиан Ибелинский передавал султану сундук с тридцатью тысячами динаров. То была городская сокровищница. Она значительно опустела еще перед началом осады, и теперь многие об этом пожалели.

Я видел, как рыцари Орденов Госпиталя и Соломонова Храма, отдавая за себя по десять динаров, уходили, не оглядываясь, и уносили с собой сундуки, содержимое которых, наверно, оставалось весомее городской казны и могло бы спасти от рабства не одну тысячу их несчастных единоверцев.

Я видел, как изумленно качали головами мусульмане, когда католический патриарх Ираклиус невозмутимо выложил свой выкуп и двинулся прочь с таким же большим и тяжелым сундуком.

Я видел, как потекли из города два людских потока - один радостный, как весенний ручей, а другой истощенный и горестный, как последняя вода в пересыхающем русле. Свободные покидали стены Иерусалима через Цветочные врата, а невольники - через врата святого Этьена.

И тогда произошло нечто такое, что многие христиане в последующие дни признавали чудом не меньшим, чем если бы султан вдруг отступился от города и ушел со своим войском из Палестины. Одна пожилая женщина-христианка, получившая свободу даром и оставшаяся доживать свой век в Иерусалиме, уверяла меня, что видела своими глазами, как сам Иисус Христос появился на миг рядом с султаном и его братом, что-то шепнул им и они оба кивнули, беспрекословно подчиняясь Его воле.

Действительно, произошло невероятное. Брат султана Юсуфа аль-Адиль задумчиво смотрел на вереницу пленников и вдруг прослезился. Еще недавно он прибыл из Египта, чтобы помочь султану завоевать Иерусалимское королевство и стяжать свою долю славы. Пока султан Юсуф "собирал" франкские крепости, разбросанные по морскому побережью, аль-Адиль осаждал Яффу и, наконец взяв ее, безо всякой жалости поголовно отправил всех жителей-христиан в рабство. А теперь он вдруг обратился к султану с просьбой, чтобы тот в награду за его верную службу, отдал ему тысячу пленников. Султан, и бровью не поведя, тут же исполнил просьбу брата, и тогда аль-Адиль немедленно отпустил на волю тысячу самых обездоленных простолюдинов.

На этом чудеса не кончились. Покосившись на брата, султан Юсуф объявил, что отпускает всех престарелых мужчин и женщин, а потом подозвал к себе Балиана Ибелинского и сказал, что тот в награду за благоразумие может по своему выбору освободить от рабства еще полтысячи пленников. Следом по велению султана были освобождены все добродетельные мужья, у которых хватило денег лишь на то, чтобы спасти своих жен. Женщины плакали от счастья и прославляли султана, обещая всю жизнь молиться за его здоровье Матери Иисуса Христа. Наконец султан отпустил всех вдов и сирот, дав им деньги на дорогу из своей сокровищницы.

Патриарха Ираклиуса, спешившего в Рим, вести об этих чудесах успели достичь раньше, чем он сел на корабль и оттолкнулся от берегов Святой Земли. Он вернулся в большом смущении, выкупил семьсот своих единоверцев и вздохнул с облегчением.

Некоторые эмиры султана проявили куда меньшее милосердие, нежели их повелитель. Пленников, попавших к ним в руки, они обобрали, со многих потребовали выкуп, немало превышавший десять динаров. Нашлись и простые воины Ислама, которые занялись грабежом. Но когда султан Юсуф узнавал о таких случаях, он повелевал сурово наказать виновных.

Приближенные султана уговаривали его разрушить весь храм Гробницы Иисуса Христа. Но султан собрал их вместе и строго рек им: "Вы забыли, что Иса не был франкским королем. Вы забыли, что мы почитаем Ису как пророка среди прочих пророков, приходивших на землю до Мухаммада, да пребудет с ним благословение Аллаха. Что скажут пророки, если мы разрушим гробницу Исы? И вы забыли, что есть священные дороги - дороги паломников. Обрубать их - значит обрубать корни у плодоносящего дерева."