Божья коровка

Глава 7

К выпускным экзаменам в вечерней школе Борис подошел с заполненным более чем наполовину табелем. Получил оценки по всем предметам за исключением математики и русского языка, а еще – литературы, физики, химии, истории и иностранного языка. Их предстояло сдать с остальными учениками, причем, первые два предмета – письменно. Экзамены ожидались серьезные: их контролировал гороно[1] – так объявили в школе. Возможно, просто припугнули, чтоб ученики не расхолаживались, но на всякий случай следовало подготовиться.

Индивидуальная сдача предметов проблем Борису не доставила, за исключением белорусской литературы. Тут он откровенно плавал. Слава Богу, что язык сдавать не требовалось, поскольку он его не изучал, а вот литературу – непременно. Прочитать всех белорусских классиков в считанные дни было невозможно, да еще, не зная толком языка; и Борис, подумав, сделал ход конем. Заучил на память несколько стихотворений Коласа с Купалой[2] и при собеседовании продекламировал их преподавателю. Тот поморщился:

– Выговор у вас ужасный, ударение ставите неправильно. Словно иностранец.

– Так в России жил, – объяснил Борис. – В Минск недавно переехали. Белорусский я не изучал.

– Ну, и как вам мова[3]? – подкузьмил преподаватель.

– Сочная, красивая, – отвечал Борис. – Мне особо нравятся стихи. Прямо в душу западают.

Преподаватель глянул с подозрением[4], но Борис сделал честные глаза.

– Тройку так и быть поставлю, – вздохнул экзаменатор.

– Дзякуй[5], - поблагодарил Борис.

Тройки он схватил еще по биологии и астрономии. Николай-Борис и в прошлой жизни знал их плохо, память тут не помогла. Ну, а выучить предмет в считанные дни, да еще работая, нереально. Но Борис не огорчился – главное, не двойки. Вот по физкультуре и начальной военной подготовке получил «отлично». Сдал за пять минут. Не в вечерней школе – здесь такому не учили, в общеобразовательной по направлению. Сделал десять раз подъем переворотом (при его-то силе – ерунда), разобрал-собрал на время автомат Калашникова. Преподаватели пришли в восторг.

– Где так наловчился? – удивился военрук.

– Так отец был командиром роты, – вновь соврал Борис. – Даже пострелять давал.

– Молодец, – одобрил военрук. – Тоже будешь офицером?

– Если сдам экзамены в училище, – сообщил Борис.

– Что ж, старайся, – военрук поставил ему «пять».

Выпускные экзамены вопреки нагнетанию страхов, распускаемых учениками, проходили без проблем. Представители гороно не появились, и преподаватели были снисходительны. По всем устным экзаменам Борис получил «четверки», сочинение написал на «тройку», математику – на «хорошо». Неплохой вышел аттестат для приблудного ученика. Сдав экзамены, Борис пришел к директору и вручил ему бутылку коньяка, палку колбасы и индийский чай в жестяной банке.

– Спасибо, Алексей Сергеевич, – сказал, отдав гостинцы. – За то, что разрешили сдать экзамены.

– И тебе спасибо, – директор улыбнулся. – Но не за подарки, хотя за них, конечно, тоже. Признаться, я не верил, что сумеешь. Только мне сказали, что Коровка подготовился отменно, лучше многих тех, кто посещал уроки. Единственный случай в школе. Теперь мы знаем, что такое можно. На выпускной пойдешь?

– Нет, Алексей Сергеевич. Для ребят я чужой. Пусть празднуют в своем кругу.

– Как знаешь, – согласился директор. – Но аттестат вручу на общей церемонии. Пусть остальные видят. Хоть не учился с ними, но сдал экзамены не хуже.

Поученный аттестат Борис первым делом показал Алексеевне. Та поздравила и пообещала премию. Как оказалось, в торге поощряли стремление учиться. От Алексеевны Борис узнал, что в гастрономе большинство работников не имеют законченного среднего образования. Семь-восемь классов и торговое училище. Сама директор закончила техникум, в торговле это – о-го-го, немногие такой диплом имеют.[6]

– У нас лишь только Михаил, напарник твой, учился в институте, – сказала Алексеевна.

– И грузчиком работает?

– Ой, проболталась! – директор прикрыла рот рукой. – Молчи об этом, Боря!

– Могила! – пообещал Борис. – Но скажите, как случилось.

– Да сидел он, – сообщила Алексеевна. – При Сталине, по политической статье. Студентом был в конце 40-х и в компании с друзьями как-то распустил язык. Они там все советскую власть критиковали. Кто-то написал донос, их всех арестовали и судили. Отвесили по восемь лет, только до конца он их не отсидел – при Хрущеве отпустили. Реабилитировать таких начали не сразу. Поначалу даже запрещали приезжать в большие города. Михаил же до ареста жил с родителями в деревне Зеленый Луг – той, что за пустырем напротив гастронома, а в то время это был Минский район. Поселился у родителей, долго искал работу, но не брали – политический преступник. Вот грузчиком и стал, – Алексеевна вздохнула. – Как судимость сняли, восстанавливаться в институте сам не захотел. Женился, дети появились. Мне он говорил, что грузчиком ему нравится больше, чем учителем, хотя мог бы завершить образование. При Хрущеве таким несправедливо осужденным или их детям стали помогать, словно извиняясь за несправедливость.[7]

– То-то дядя Миша говорит так грамотно, – произнес Борис. – Матом не ругается, и еще не пьет совсем.

– Мы с ним много лет работаем, – сказала Алексеевна. – Начинали в магазине на Кедышко, где я была замом у директора. Потом здесь открыли гастроном, и я его возглавила. Михаил попросил взять его к себе, и я, конечно, была только рада. И ему удобно – рядышком живет, и у меня есть надежный человек. Как и ты, Борис. Жаль, что проработаешь у нас немного.

И она вновь вздохнула…

1 июля Борис отпраздновал совершеннолетие. Ну, как отпраздновал? Перед началом рабочего дня Алексеевна собрала персонал, сообщила новость и пожелала грузчику здоровья и успехов. Продавцы похлопали и разошлись к прилавкам. Предложение подруг посетить по такому случаю ресторан, он отверг – зря только деньги тратить. Посидели за столом в квартире. Женщины выпили по сто граммов, сам Борис не пригубил, несмотря на уговоры – дескать ты теперь совершеннолетний. С алкоголем прежний Лосев расплевался навсегда. Вышло это так. В армии он пил как все, то есть много, ну, а свой уход на пенсию отметил от души. Гулеванил более недели, празднуя начало новой жизни. И однажды вдруг проснулся с бодуна, ощущая дикую тоску. Не болела голова, не давали знать себя и печень с поджелудочной – со здоровьем было хорошо. Ему просто не хотелось жить. Это было непонятно, потому пугало до поноса. Все у него сложилось хорошо: пенсию назначили приличную, а его девчонки любят мужа и отца. Находи себе занятие и радуйся. Но хотелось затянуть петлю на шее… Удержался чудом. И еще замучила бессонница – спать не мог совсем. Стоило закрыть глаза, как накатывала паника – Николай боялся задохнуться. Лосев рассказал о своем состоянии жене. Маша испугалась и отвела его к врачу-психотерапевту.

– Типичная картина, – сообщил тот, выслушав пациента. – Состояние после многодневного запоя. Есть такой гормон и нейромедиатор дофамин. Вызывает чувство удовольствия и удовлетворения. Организм вырабатывает его сам. Алкоголь его способен замещать. При ежедневном употреблении, да еще в больших количествах, так и происходит. А потом вы протрезвели. Дофамина нет, мозг не видит смысла в жизни. Оттого депрессия, тоска. Я вам выпишу таблетки, принимайте их с недельку. Организм вернется в норму, но учтите: стоит выпить хоть чуть-чуть, как все вернется. Свой порог навстречу алкогольному психозу вы переступили.

Доктор говорил спокойно, даже равнодушно, Николай ему поверил. С алкоголем тут же завязал. Думал, что отныне жизнь станет серой, скучной, оказалось, что наоборот. Все вокруг будто заиграло красками. Спал теперь он безмятежно, просыпался отдохнувшим, полным сил. Протрезвевший мозг потребовал работы, Лосев погрузился в дебри интернета. Стал своим на многих сайтах, зависал на форумах. И еще читал – главным образом сочинения историков. Подноготную конфликта на Донбассе изучил до мелочей. Для него не стала неожиданностью возникшая там война, и желание принять в ней участие появилось скоро. Собственная гибель его не печалила. Жаль, конечно, Машу с Алькой, но они переживут. Сколько сгинуло солдат в Отечественную, и семей тогда осиротело? А теперь защитникам Отечества в Украине сносят памятники, в том числе своим же украинцам. Но зато ставят их бандеровцам. Эту вот нацистскую заразу нужно выжигать безжалостно.

Но вернемся к алкоголю. Оказавшись в теле пацана – юном и здоровом, Николай не захотел, чтобы тот пошел его стопами. Лучше уж не начинать. И ведь, главное, зачем? Просыпаясь утром, он ощущал переполнявшую его радость. Променять это на похмелье? Ищите дурака!

В ресторане они все же побывали. 30 июля, в воскресенье, в СССР отмечали День работника торговли. По такому случаю коллективу выплатили премию, и все дружно согласились справить праздник в только что открывшемся ресторане «Журавинка».[8] Огромное здание из стекла и бетона на набережной Свислочи могло вместить сотни посетителей. Для коллектива гастронома общий стол накрыли на втором этаже неподалеку от сцены, где играл и пел вокально-инструментальный ансамбль. Как Борис заметил, не они одни обмывали День торговли – компаний за составленными столиками наблюдалось несколько. Все похожи словно из казармы. Мужчины – в костюмах с галстуками, женщины – в нарядных платьях и с начесами на головах. Волосы, остриженные на уровне затылка, открывали шеи, ресницы извазюканы толстым слоем туши. У некоторых даже стрелки возле глаз. А вот губы редко у кого накрашены. В ресторан, как объяснили ему Клава с Аней, одеваться нужно, как на праздник. И плевать, что на улице жара, без пиджака не пустят.[9] Пришлось напялить перешитую им куртку. В ней впустили, более того, сотрудницам она настолько приглянулась, что они засыпали вопросами: где купил и сколько стоит? Услыхав, что сам пошил, ахали и говорили, что она как импортная. Первыми, естественно, куртку оценили верные подруги. Но случилось это ранее.

– Нам сошьешь такие? – попросила Клава. – Время теперь есть – ведь экзамены ты сдал.

– Хорошо, – кивнул Борис. – Только куртки не годятся. Сарафан или костюмчик из джинсы – юбка и жилетка. Летом жарко.

Взяв альбом, он нарисовал модели. Женщины их рассмотрели и решили: Ане – сарафан, Клаве – юбка и жилетка. Борис посмеялся – про себя, конечно. Сарафан он изобразил на стройной женщине, а костюм – на даме поплотнее, и подруги распознали в них себя.

– А теперь добудьте ткань, – предложил любовницам. – Синюю и плотную. Только не кримплен – хлопок сто процентов. Из другого шить не буду.

Женщины немного повздыхали – как же без кримплена, но, подумав, согласились. Ткань они добыли – явно «не фирму», но вполне похожую. Целую неделю Боря портняжил: обмерял, кроил и сметывал. Примерял, что получилось, а затем садился за машинку. Завершив, погладил вещи и вручил подругам. Те их тут же натянули и зависли перед зеркалом – то стояли, то крутились перед ним. Сарафан и юбка в стиле клеш развевались вокруг ног – стройных Анны и немного полных Клавы. Но и те, и другие выглядели привлекательно.