В шаге от вечности

— Нет же! Я… как и весь Мировой совет… и Четырехсторонняя комиссия… и Корпус мира — хотим сохранить порядок и статус-кво. Даже если он кому-то не нравится. Ты думаешь, война в наше время невозможна? Да она может начаться хоть завтра. Люди забыли запах сгоревшей человеческой плоти! Отвыкли от звука пролетающего над домом бомбардировщика. Который их мирно бомбит, а не выполняет фигуры пилотажа. Они думают, это игра. Но это игра ценой в жизнь. Миллионы могут погибнуть. Цивилизация может рухнуть от действий кучки недоумков!

— Как в двадцатом веке? — спросил он Прохора.

— Хуже, чем в двадцатом веке. Тогда апокалипсис могли устроить только два, максимум три-четыре государства. А сейчас любой биохакер или наномейкер при наличии… везения может его устроить у себя в гараже. А еще есть несколько миллиардов неудачников, бездарей и лодырей, которые остались не у дел из-за роботизации. И среди них цветут самые безумные идеи — от Троцкого и Мао до бен Ладена и Гитлера. И есть их пастыри. Такие же ненормальные, но обладающие даром убеждения. Это целая армия долбаных фанатиков. И ее надо сдерживать. Я занимаю важный пост. Мне очень нужно спокойно работать на благо человечества. И ты… не должен мне мешать!

— Nothing personal, son. Но я не могу понять, с какой стати я обязан дарить тебе мое состояние. Я могу его хоть в казино просадить. Но я поеду лечиться. Не просрите планету без меня.

С этими словами он вернул сыну издевательский смайлик обратно. И увидел, как лицо того побагровело, а шея вздулась так, что казалось, еще немного, и архаичный галстук лопнет.

— Отзови свою заявку. Еще можно отменить соглашение с клиникой. А твое завещание я оспорю. Надо же… «в случае неудачи опыта передать все оставшиеся деньги в случайно выбранный благотворительный фонд». Неслыханно!

Они уже стояли у самого «миража» зеленой стены из раскидистых дубов, за которыми можно было разглядеть улицу. Вблизи видно было, что дубы ненастоящие. Их ветви не качались от ветра. А если перелезть через заборчик, можно было увидеть замаскированные в траве проецирующие изображение фемтосекундные лазеры — небольшие круглые линзы.

Григорьев приложил руку к коре старого дуба и почувствовал, что она почти настоящая. Правда, если надавить на нее, рука пройдет насквозь. Установка рисовала трехмерные изображения, каждая точка которых, воксель, испускала свет. Лазерный луч создавал плазму путем ионизации воздуха. Когда человек трогал воксели, он ощущал нечто вроде прикосновения к поверхности наждачной бумаги. Такими же были голограммы исторических зданий — "миражи" Кремля, Собора Парижской Богоматери, Тауэра или Эйфелевой Башни, которые можно было найти в совершенно неожиданных местах — от парков развлечений до частных поместий. Но можно было создать и настоящую «огненную стену» из плазмы высокой температуры. Дорого, но можно. Случаи были. Незадачливые воришки… или просто экстремалы-нарушители поджаривались, как куры-гриль, пытаясь залезть на чужую дачу. А владельцы недвижимости отделывались штрафом, если была предупреждающая табличка. Собственность священна.

Мысли о новых технологиях, несущих в мир свет, позволили немного остыть и успокоиться, они помогли ему, как всегда.

Но в этот момент Прохор зашел с козырной карты, как он сам думал:

— Тебе не стыдно? Видела бы тебя мама.

Людей вокруг не было, поэтому они говорили громко.

Пока Прохор ждал его реакции, он достал электронную сигарету и демонстративно выпустил кольцо дыма.

— Сынок… Ты же знаешь, я ее очень уважал. Но сейчас для меня важнее другое. Мне уже девятый десяток. А значит, я могу быть честным хотя бы с собой. Так вот… Меня достало быть паинькой. Достало жить для других. Мои сюжеты… учили добру и человечности? Да в гробу я видал и то, и другое! Всю свою жизнь я хотел свободы. И хочу в кои-то веки пожить для себя. Оторваться по полной.

— Это говоришь не ты, а старик Альцгеймер в твоей голове. Или те таблетки, от которых твой мозг превратился в кисель, папа. Там уже и замораживать нечего.

— Не дерзи мне. А то костылем пере… шибу. Нет, сынок. Это говорит прозрение. Я понял, что не хочу умирать. Я хочу жить вечно. Я хочу быть бессмертным, мать твою! — Виктор Семенович вдруг стукнул высохшей костлявой рукой по фальшивому дубу и пробил его, как бумагу. — Я хочу увидеть иные звезды и экзопланеты. Знаешь, сколько их видов? Да что там, звезды! Я хочу побывать на вшивом Марсе! Который от нас всего в трехстах миллионах километров, но даже его пока так и не открыли для всех желающих… тех, кто не имеет специальной подготовки. И не под куполом и не в скафандре — а пройтись по его скалам в одной легкой куртке. Хочу летать без скафандра в космосе и погружаться на океанское дно без батискафа. Хочу жить полной жизнью и здесь, на Земле. Я хочу попробовать все блюда и напитки, которые не успел попробовать. Все, какие есть. Я хочу, чтоб у меня были и другие женщины, разные. Виртуальность хороша, но даже я вижу ее фальшь. А я хочу дожить до дня полной идентичности искусственных миров. Самому их строить. И развлекаться там. Принять участие в великих битвах, не проливая ни капли настоящей крови. Может, даже хочу напиваться там вусмерть, празднуя победу… и оставаться трезвым! Хочу создавать сферы Дайсона, увидеть прошлое и будущее. Я хочу жить… а не быть куском гниющей плоти! — скриптор перевел дух, глаза его горели.

Сын смотрел выжидательно. Такое терпение было для него нетипично. Но в глазах был виден скепсис.

— Поэтому я решил потратить свои сбережения, а также деньги, которые получаю за показ моих творений доверчивым идиотам, на проект "Бессмертие", — закончил свой монолог Виктор Семенович. — Для меня лично. И я поддержу любой проект, который приблизит меня к этому. Я выбираю Массачусетский кошмар, а не Арзамасский ужас, если тебе понятны эти аллюзии. И никто не заставит меня передумать. Comprendo?

Почти минуту депутат просто переваривал сказанное, лицо его помрачнело.

— Мама была права насчет тебя. Ты чудовищный эгоист. И инфантил. Ну, зачем ты переписал это гребаное завещание? Ты обманул меня.

— Тебе ли говорить о надувательстве. Своих избирателей ты дурачишь уже десять лет. Но со мной этот номер не пройдет. Ты пытался сплавить меня якобы в дом престарелых, который на поверку оказался филиалом Санатория Счастливой Смерти. Куда часто записывались те, кто хочет уйти добровольно. Ты думал, разговоры с ними меня убедят? Это же ты провел ту поправку по разрешению пассивной эвтаназии. «Устроим семейный праздник, папа, а потом ты выпьешь таблетку?» Как в той шведской социальной рекламе, да? Черта с два! Я не хочу уходить никак! Как мой покойный коллега Вуди Аллен, я хочу бессмертия не через свои творения. Я просто не хочу умирать! И дело тут не в трусости. Я ни хрена не боюсь и могу хоть сейчас прыгнуть в ров с крокодилами, если будет хоть какой-то шанс выплыть. Дело в достоинстве и гордости, в звании человека.

— Я тебя предупредил, отец. Не заставляй меня писать жалобу куда следует… у меня есть рычаги… и тебя признают частично дееспособным. Со всеми вытекающими последствиями в виде ограничения свободы перемещения. Для твоего же блага.

— Не признают. А если ты это сделаешь, я обращусь в прессу… у меня тоже есть знакомые, и от твоей репутации ничего не останется. В худшем случае пострадает доброе имя нас обоих. Но поскольку у меня впереди, как ты уверен, скорая смерть — мне уже все равно. А тебя не выберут даже муниципальным советником по вопросам ассенизации и отлову бродячих кошек.

Ему показалось, сына сейчас хватит кондрашка от злости, настолько потемнело его лицо. Тот снова быстро успокоился. Но на трибуне он никогда себе и такого не позволял. Что-то серьезное должно было случиться, чтобы вывести его из равновесия.

Григорьев знал, что у Прохора стоит дорогущая система контроля за кровообращением, отдаленно похожая на те, которые раньше стояли на автомобилях с двигателем внутреннего сгорания. Только контролировала она не впрыск и давление топлива, а работу сердца и сосудов. А еще у них обоих были наноботы примерно одной версии, поскольку они их вместе покупали. Те самые, от которых шарахались ретрограды: «Крохотные роботы внутри меня? Это грех и харам!».

— Ну, ты и ушлый тип, отец. Черт, ладно. Зря ты думаешь обо мне плохо. Я не настаивал. Это была просто забота о тебе. Я ведь не смерти тебе желаю, а хочу, чтобы твои последние дни не были омрачены страданиями. Не хочешь… воля твоя, — они присели на лавочку, которая появилась из пазов в земле при их приближении. — Вот так же и эти не понимают… Что для их же блага надо не валять дурака и не качать права, а слушать тех, кто умнее их в разы.

— Ты о ком? Кто не понимает? — удивленно посмотрел на сына Григорьев-старший.

— Альтерглобалисты. Также известные как «Союз Освобождения Земли».

— Кто все эти люди? Я немного отстал от мировой политики.

— Гугл в помощь, как говорится.

Виктор Семенович не успел додумать мысль, лишь дернув глазом, а «Ультрапедия» уже услужливо подсказала ему:

«Союз Освобождения Земли (FreeEarthUnion, также известный как Всемирный альянс альтерглобалистов) — коалиционное незарегистрированное политическое движение. Крупнейшие организации-члены: Фронт «За реформы!», «Авангард трудящихся имени Владимира Ильича Ленина», «Сыны Земли», а также более 2000 малых и средних партий и движений. Примерное количество активистов и участников — 150 000 000 человек…»

— Да ты с Луны свалился, отец? Вроде бы не бывал на ней. Ты что, в сети только анекдоты читаешь? Уже полгода идет кампания гражданского неповиновения. Участвуют почти сто пятьдесят территорий… так мы в Совете между собой зовем страны, более тысячи городов. Две сотни миллионов человек. Нет… уже три.

— Чего они хотят?

— Как всегда. Хлеба без ГМО, чистой воды, амнистии для политических преступников, допуск «изгоев» обратно в ООН, перевыборы Совета, разоружение Корпуса мира. Состав стандартный. Это социальные аутсайдеры. Неудачники, не нашедшие себя в жизни. В своих бедах они винят власть, корпорации, роботов… Хотя лучше бы подумали о своих кривых руках и закостеневших мозгах.

— А ты прямо психолог, — вряд ли сарказм в голосе отца ускользнул от внимания сына. — И что вы будете делать?

— Снимать штаны и бегать, ха-ха. Конечно, поставим их на место. Они не понимают, что демократия образца двадцатого, да и девятнадцатого века устарела. Она возникла, когда все люди приносили пользу. Кроме горсти маргиналов-попрошаек. Хотя и для тех были виселицы, тюрьмы и работные дома. Так вот. Эти времена прошли. Половина человечества ничего полезного не делает — или бездельничает, сидя на пособиях, или живет натуральным хозяйством, ничего для рынка не производя. А то и идет в криминал. Еще четверть скоро к ним присоединится по мере автоматизации. Они пока перебиваются случайными заработками. Пролетариат? А где он? Дармоеды. В Марксе теперь меньше реализма, чем у Маркеса, который Гарсия. Такой же фантазер и сказочник. Мы заменим рабочих роботами уже к концу века. Всех. А людям останется только власть, развлечение и творчество.