Завещание фараона

— О боги, это пытка! Не томи! Он жив?!

Ипатий с трудом сглотнул.

— Я… с трудом узнал его, так он был изранен. Он был… при смерти. Я ведь… я хотел отвезти его к вам, но… он сказал, что… не вынесет пути.

Лицо Агниппы становилось все бледнее и бледнее — и даже мрак ночи уже не мог этого скрыть.

— Он сказал: «Если ты оставишь меня лежать спокойно, то я проживу еще, может, часа три»…

— Часа три!

По щекам Агниппы наконец заструились слезы.

— «…и единственное мое желание — увидеть перед смертью свою невесту. Ее зовут Агниппа. Если ты мне друг, Ипатий, привези ее. Я хочу попрощаться с ней». Вот что сказал мне Атрид. Я обещал ему. Я гнал коня вскачь. Прошел час. Поедешь ли ты со мной, Агниппа?

— Да! — почти беззвучно выдохнула девушка, смахивая тыльной стороной ладони слезинки со щек. — Быстрее!

— Садись впереди меня. Я помогу тебе. Вот так!

Ипатий подсадил девушку и сам вскочил в седло позади нее.

— А мы успеем? — замирая, спросила она.

— Я буду гнать как возможно.

Конь с двумя седоками, рысью миновав темную рощу, вдоль берега моря понесся галопом. Сначала они мчались по дороге, но там, где от нее тропа сворачивала к прибрежным скалам, свернули и очень осторожно, шагом, спустились вниз.

Теперь путь их лежал под отвесными скалами, по галечному пляжу, вдоль размеренно плещущего прибоя. Конь полетел стрелой.

— Скоро? — время от времени спрашивала Агниппа.

И всякий раз звучал один и тот же ответ:

— Сейчас, скоро приедем.

И снова они мчались во тьму ночи.

Наконец Агниппа не выдержала:

— Куда ты меня везешь?! Мы едем гораздо больше часа!

Бедной девушке действительно так казалось, хотя путь их длился всего минут пятнадцать.

— Конь устал, а нас ведь сейчас двое, — возразил Ипатий. — Не волнуйся, уже скоро.

Берег повернул, и перед путниками во мраке забелели очертания высокой скалы. Перед ней смутно темнели силуэты трех египетских кораблей, вытащенных на песок.

Ипатий остановил коня.

Агниппа похолодела.

Мерзавец спешился.

— Ну вот мы и приехали, о царевна… — медленно произнес он, а на губах его змеилась насмешливая улыбка. — Я понимаю, юным девушкам свойственно убегать из дому ради шалости, но зачем же так далеко и надолго?.. Нехорошо, о царевна!

Ипатий неприкрыто издевался, а от кораблей к ним уже бежали люди.

— Негодяй! — крикнула Агниппа. — Подлец!

Она дернула лошадь за повод, пытаясь развернуть ее, но Ипатий успел схватить своего жеребца под уздцы.

— Ну зачем же так расстраиваться?.. — с фальшивым сочувствием осведомился он. — Рано или поздно все равно ведь надо возвращаться к домой, к родным и близким, к любящей семье. Нет ничего милее родины, царевна.

Агниппа еще раз рванула повод, но ее уже окружили со всех сторон человек тридцать — и потащили с коня, несмотря на отчаянное сопротивление.

— Отпустите меня! — крикнула наконец Агниппа — и медленно, раздельно произнесла: — Я сама пойду на корабль.

Сопротивляться не имело смысла, помочь никто не мог. Так не лучше ли держать себя с достоинством?

Несмотря ни на что, она царевна Египта!

Ее поставили на ноги.

Девушка медленно, гордо выпрямилась, расправила плечи, высоко вскинула голову — и губы ее надменно изогнулись.

— Дайте дорогу, собаки! — презрительно бросила она.

И величественно, словно бы даже равнодушно пошла меж расступившихся солдат прямо к кораблю — к кораблю, который должен отвезти ее в Никуда…

— Слава великой царевне Египта! — крикнул вышедший ей навстречу Рунихера — и все рухнули ниц, целовать пыль у ее ног.

Агниппа даже не обернулась на коня.

Она знала, что там стоит Ипатий.

И он-то не рухнул ниц.

Девушка медленно взошла по сходням на палубу.

Боги, как внезапно все кончилось! Как нелепо… Боги, за что? А Атрид?! Что с ним все-таки случилось? Неужели этот негодяй Ипатий что-то сделал с ним?! Разумеется, никакого падения со скалы не было — но кто знает, что было?!

Даже на секунду Агниппа не допускала мысли, что Атрид может принимать участие в этом гнусном заговоре.

Солдаты столкнули корабли на море, забрались по тросам обратно на борт — и вот уже берег медленно начал отдаляться.

И вот — скрылся во тьме. Только белая скала еще долго виднелась за кормой… * * *

Ипатий стоял у кромки прибоя, вглядываясь во тьму, словно провожая взглядом исчезнувшие во мраке паруса. У его ног, на песке, лежали два мешочка, хранившие каждый по золотому слитку: длиной — чуть меньше двух палестр[3], а весом — девятнадцать аттических талантов[4].

Египетские послы отмерили ему даже чуть больше его веса!

Советник довольно улыбнулся. Прекрасно! Теперь, пока никто ничего не знает, зайти домой, взять самое необходимое — и в Пирей! Сесть на корабль и отправиться… да хоть в Финикию?

За все свои унижения он отомстил Агамемнону.

А даже если его и поймают — он будет отрицать. Отрицать все до конца. Он просто решил покинуть Афины, понимая, что лишился милости государя, не более того. Египтяне? Какие египтяне? Похищение? Какое похищение? Ничего он не знает, боги свидетели!

Именно. Только боги.

Других свидетелей не было.

Однако Ипатий заблуждался. Свидетель был! И безжалостный свидетель.

Мена.

Обеспокоенный долгим отсутствием девушки, он, накинув на себя от ночного холода свой коричневый дорожный плащ, взял финикийского жеребца Агниппы — которого не так хорошо видно в темноте, как белоснежного сирийского красавца — и отправился за своей приемной дочкой в рощу. Он успел увидеть, как девушка сама села на коня к незнакомцу и как они скрылись за деревьями. Конечно, Мена последовал за ними!

Прибрежный песок глушил стук копыт его скакуна, и бывшему лазутчику фараона удалось проделать весь путь незамеченным.

Услышав шум и крики за изгибом берега, Мена спешился и, укрываясь в тени зарослей маквиса, тянувшихся вдоль скал, подобрался ближе.

Он увидел всю сцену похищения Агниппы.

Сердце его разрывалось от боли и безысходности, но сейчас советник ничем не мог бы помочь своей царевне, а только выдал бы себя… и в итоге просто погиб бы на ее глазах, ничего не добившись.

Теперь же у него появилась возможность отомстить негодяю и помочь девушке. У Мена уже появился план. Если же ничего не получится… что ж!

Он бросится в море со скалы.

Египтянин беззвучно достал из-под плаща ассирийский клинок. По остроте и крепости ассирийское оружие не знало себе равных.

Ипатий меж тем закончил любоваться ночным морем и, с явным усилием подняв первый из увесистых мешочков, направился к своему коню — наверное, собирался этот мешочек приторочить к седлу, а затем вернуться за вторым.

Мена скользнул из зарослей маквиса и загородил дорогу мерзавцу.

Их разделяло шагов пятнадцать…

Ипатий опасливо оглянулся. Пальцы его разжались, и мешок с глухим стуком упал на песок. Молодой человек не узнал Мена в темноте, приняв за простого грабителя.

Возможно, в зарослях затаилась целая шайка?..

Мена невольно усмехнулся, заметив, как струхнул стоящий перед ним негодяй.

— Что, золотишком разжился? — насмешливо спросил старый воин.

— С чего ты взял?.. — промямлил Ипатий и нервно облизнул пересохшие губы. Взмокшая от пота ладонь его легла на рукоять меча. — Знаешь ли ты, с кем говоришь?

— И дали столько, сколько ты весишь, — не отвечая на слова негодяя, продолжил Мена. — Интересно, как взвешивали?

— Я…

— Как по мне, недодали, — хмыкнул египтянин. — Я настаиваю на справедливом расчете!

Ипатий невольно сделал шаг назад.

— Что… о чем ты?..

— Ну, одна твоя голова, наделенная столь светлым и смекалистым умом, должна быть тяжелее, чем у обычных, не столь одаренных, людей. Вот ее бы я отдельно взвесил!

— Ты!.. Если ты…

Он не закончил. Лазутчик фараона, пригнувшись, стремительным змеиным броском ринулся вперед, проскользнул под занесенным мечом молодого аристократа, лезвие ассирийского клинка, почти незримое во мраке, со свистом прошило воздух — и на песок с глухим стуком свалилась отрубленная голова невезучего царского советника.

И покатилась к тихо шепчущим волнам, оставляя за собой темную дорожку.

«Удар кобры» — один из тайных смертоносных приемов, известных лишь телохранителям египетских фараонов…

Из обрубка шеи фонтаном ударила кровь, заливая песок, и тело грузно рухнуло вперед.

Мена брезгливо отступил в сторону.

Черная во мраке ночи струя смешивалась с пеной прибоя.

Египтянин поднял свой клинок и несколько мгновений странно смотрел на покрывшую его лезвие кровь, вдыхая ее металлический запах, а потом, шагнув в волны, тщательно вымыл оружие, насухо вытер и засунул за пояс. Затем брезгливо поднял с песка мешок с золотым слитком, размахнулся — и с глухим плеском зашвырнул в море.

Та же участь постигла и второй мешок.

Сделав это, старый воин, выпрямившись, встал лицом к темному необъятному простору, к волнам, что набегали на берег с плеском, подобным размеренным сонным вздохам, и заговорил:

— Бог моря, которого почитают эллины! Великий Посейдон! К тебе обращаюсь и тебя молю — помоги осуществить то, что я задумал! Дай стремительный бег греческим триерам и мешай тем судам Египта, на которых Агниппа! Ты можешь все: тебе подвластны волны и ветер, бури и землетрясения. Помоги мне! И прими эту кровавую жертву, Посейдаон!

Мена, одно за другим, схватил голову и тело Ипатия — и швырнул в набегавшие волны. Вода забурлила в камнях, накатившая волна накрыла труп — и утащила в глубину…

Посейдон принял жертвоприношение!

Мена, не теряя более времени, вернулся к своему коню и, вскочив в седло, помчался в Афины.

В царский дворец.

Справедливость Агамемнона, о которой он был столь наслышан, сейчас стала для старого воина единственной надеждой. Он расскажет о похищении афинской гражданки, будет молить послать погоню… Если же ничего не выйдет — он возьмет все оставшиеся украшения Агниппы и поскачет в Пирей, попытается соблазнить высокой платой одного из капитанов военных кораблей. Дадут боги, одной триеры хватит, чтобы справиться с тремя египетскими кораблями!

Если же нет…

Об этом Мена старался не думать.

А конь уже мчался по улицам Афин.

Спешившись у крыльца царского дома, старый советник вбежал через портик в главную залу, сейчас темную и молчаливую, напоенную едва уловимым запахом янтаря из уже остывших кадильниц — запахом моря и сосен.

Сейчас египтянин благодарил всех богов, сколько их ни есть, что вход в мегарон любого знатного дома Эллады не воспрещался никому, ибо греки свято чтили закон гостеприимства. Вот так запросто войти во дворец правителя в любой другой стране обычному человеку вряд ли удалось бы…

Конечно, это не касалось внутренних помещений. Они-то, без сомнения, охранялись.

И, разумеется, за мегароном тоже наблюдали.

Незаметно.

Гостеприимство гостеприимством, но воров поощрять никто не стал бы.

— Эй! — не стесняясь, во весь голос заорал Мена. — Кто тут! Позовите царя, гарпии бы вас всех взяли!..

Его крик эхом прокатился по тихим ночным помещениям, зазвенел под сводами мегарона — и почти тут же в ответ раздался скрип дверей в нижних коридорах, топот, голоса, и в зал из обоих выходов вбежало человек десять заспанных рабов и рабынь — взлохмаченных со сна, ничего не понимающих, наскоро подвязывающих туники и хитоны.