Три ночи с лицемером или Stolen Car

13 Ночь вторая

В нашем доме есть особое место…

Небольшая комната с эркером, выходящим в сад. Летом за огромными панорамными окнами всегда море зелени и цветов на клумбах, осенью картина за стеклом и вовсе пестрит разноцветными красками.

Да и внутри очень уютно: электрокамин, весьма реалистично имитирующий настоящее пламя, мягкий подоконник с горкой симпатичных подушек, уютный диванчик, на полу белый ковёр с длинным ворсом – стилизация под овечью шкуру.

А ещё эта комната – настоящий зимний сад. Онора, будто ей мало зелени за окнами, здесь, внутри, всё декорировала разнообразными комнатными растениями. Словом, это место прямо дышит уютом и домашним теплом. Даже сейчас, когда за окнами уже безмолвная, беспросветная ночь, и наш прекрасный сад тонет в чернильном мраке ноября.

Утром я заходил сюда. Постоял, посмотрел…

И вдруг поймал себя на горчаще-сладостной догадке, что всё это когда-то Онора делала для меня, вернее, для своего Адама.

Наверное, она мечтала, как вечерами, уложив детей спать, мы будем сидеть на этом диванчике, тесно прижимаясь друг к другу, под одним мягким уютным пледом, смотреть на огонь, слушать треск искусственного пламени и тишину, целоваться...

Но мечтам её не дано было сбыться. Адам редко сюда захаживал, чтобы полюбоваться этой красотой. И уж тем более свои вечера он предпочитал проводить иначе.

И мне вдруг так захотелось исправить эту несправедливость!

Пришлось, конечно, подготовиться в паузах между наведением боевого раскраса, поеданием мороженого и увлечённым празднованием Хэллоуина. Я успел позвонить в службу доставки еды (и не только еды).

И сейчас, пока Онора укладывала детей спать, умудрился не только встретить подъехавшего так вовремя курьера, но и приготовить всё для небольшого сюрприза.

Ведь мечты должны сбываться. Кажется, так принято говорить у людей.

***

Сюда я привожу свою жену. Онора явно заинтригована, но доверчиво идёт за мной. Я прошу её закрыть глаза.

Мы входим. Я смотрю на неё, жду…

Мне очень важно сейчас видеть эту первую реакцию. И вот она открывает глаза, с её губ срывается изумлённо возглас, она смотрит вокруг в полнейшем недоумении…

Ещё бы! Комнатка преобразилась.

Сейчас помимо завораживающего мерцания камина, по всему периметру – на подоконнике, на полке, на полу горят ещё и маленькие свечи. Вернее, фонарики, похожие на настоящие свечи.

Восковые я не стал зажигать по очень простой причине: не хочется в эту ночь отвлекаться на то, чтобы следить за огнём и беспокоиться, как бы не спалить дом.

А ещё тут прямо на полу расставлены тарелочки с закусками из итальянского ресторана и огромный букет бордовых роз. Они так подходят под сегодняшний образ Норы.

Моя жена любит итальянскую кухню.

И цветы, наверное, тоже любит. Просто я-Адам так редко их дарил, что даже не знаю, какие ей нравятся. Но, кажется, я не ошибся, сделав ставку на розы.

– Располагайся! – приглашаю я с улыбкой. – У нас сегодня романтический семейный ужин у камина…

– Как красиво! – Нора всё ещё вертит головой и смотрит так восхищённо, словно вокруг неё происходят какие-то невероятные чудеса, а не горят обычные лампочки.

Мы наконец опускаемся на мягкую белуюшкуру.Я тянусь к кувшину с яблочным соком и наливаю в бокалы, предназначенные для вина.

Можно было бы, конечно, взять и бутылочку игристого. Но сегодня мне не хочется примешивать сюда ни капли алкоголя. Я хочу пьянеть от женщины рядом, а не от градусов в моём бокале. И хочу, чтобы она запомнила всё, что будет происходить.

Онора берёт бокал и смотрит на меня как-то слишком уж пристально, ожидающе.

– За что выпьем? – спрашивает, не отводя взгляда.

– За самый лучший день, и самую лучшую ночь, и самую лучшую жену, – улыбаюсь я ей. А когда тёмные брови чуть хмурятся в недоумении, добавляю: – Давай за нас!

Тихий перезвон бокалов сливается с уютным треском пламени в камине.

Пламя, конечно, ненастоящее. Но так похоже на подлинный огонь.

И вино в наших бокалах ненастоящее, и я тоже… ненастоящий. А сейчас мы играем в ненастоящую семью и ненастоящую любовь.

Но, кажется, ещё никогда в своей жизни иллюзия не становилась для меня настолько реальной и единственно важной.

Онора пробует кое-что из еды, а я внимательно наблюдаю, как она в наслаждении прикрывает веки и мурчит от удовольствия.

Но потом она вновь смотрит на меня и словно забывает на время про любимую еду.

– Что происходит, Адам? – спрашивает она прямо. Довольно сдержанно и спокойно, но голос едва заметно дрожит. – Тебя сегодня словно подменили… Зачем всё это?

– Тебе не нравится? – немного обиженно уточняю я.

– Мне нравится, мне очень нравится… – вспыхивает Нора. – Просто… я не понимаю, чего ждать дальше!

Так она говорит. Но я слышу за этими словами звенящее болью:

«Просто я боюсь привыкнуть к этому, привыкнуть к тебе такому, а потом снова потерять!»

И мне тоже становится невыносимо больно. Мне нечем её утешить.

Всё это действительно закончится. И очень скоро. И я не в силах это изменить.

А мне так невыносимо этого хочется! Невыносимо хочется жить. И дарить ощущение жизни этой прекрасной женщине.

– О… дальше… – я заглушаю эту невыносимую тоску, скулящую и воющую внутри меня, как та самая банши, и перевожу всё в шутку. Наклоняюсь к Оноре и, скользнув мимолётным поцелуем по губам, игриво заканчиваю: – Дальше тебя ждёт ещё много приятных сюрпризов…

Я не даю ей ничего возразить, притягиваю к себе ближе и сминаю нежные губы жарким, глубоким поцелуем. На несколько мгновений тишине и камину вторят лишь наши безумно стучащие сердца.

Но стоит мне разорвать объятия, как Онора с ещё большей тревогой спрашивает:

– Что случилось, Адам? Просто скажи! Что-то случилось, да?

Я смотрю на неё долго, молча, запоминаю изумительные, утончённые черты лица, оттенок глаз, родинки на шее.

– Да… – наконец признаюсь я. – Случилось. Я наконец-то всё понял. Понял, каким идиотом я был, Онора. Мне досталась лучшая жена на свете. А я… я даже не знаю, какие цветы ты любишь…

Теперь уже она смотрит на меня долго и странно.

И наконец с короткой болезненной улыбкой произносит:

– Я люблю пионы. Белые и малиновые пионы. Но… – она отводит взгляд и смотрит на букет, – розы тоже очень красивые. Очень…

– Я люблю тебя, – я не даю ей договорить. Мне нужно сказать это прямо сейчас. Оказывается, эти три слова невозможно носить в себе. Они, как острые осколки души, вскрывают сердце изнутри и рвутся наружу. – Просто знай это. Запомни! И не забывай никогда, что бы ни случилось…

Кажется, я напугал её своим признанием. Онора смотрит на меня с такой нежностью, болью и тревогой, что мне хочется спрятать её в своих объятиях и никогда никуда не отпускать.

Я так и делаю.

И какое-то время мы просто сидим, обнявшись, завернувшись в плед, и смотрим на огонь, и слушаем тишину… и целуемся.

Совсем как в её мечтах.

А потом в эту ночь врываются мои мечты…

Поцелуи становятся всё горячее. Я спускаюсь по шее всё ниже и ниже, к изящным ключицам, к бархатистой впадинке меж грудей… Расстёгиваю её платье, облегающее фигуру, как вторая кожа, приспускаю его с плеч. Опрокидываю Онору на спину, прямо на мягкий ковёр – как же это красиво: чёрное платье и тёмный шёлк волос на белом фоне!

Я нависаю над ней, вклиниваясь между стройных ног, задыхаясь от слишком резко нахлынувшего желания, такого мощного и непреодолимого, что я с трудом сдерживаю себя. Сложно быть нежным, когда в твоей крови бушует пламя.

Но мне нравится, нравится быть таким, нравится дарить ей эти нежные, неторопливые ласки.

– Адам, постой! – чуть слышно шепчет Онора. – Что ты делаешь? А если дети проснуться и войдут? Давай поднимемся в спальню!

– Не войдут… Я надёжно запер дверь, – успокаиваю я мою благоразумную жену, не прекращая поцелуев. – Всё под контролем. А в спальню мы ещё обязательно поднимемся. Позже. Позже, Нора. А сейчас я хочу любить тебя. Немедленно. Прямо здесь, у камина. Любить тебя здесь и сейчас.

***