Сказки Уотершипского холма

Проще сказать, чем сделать. Кажется, мы долго бродили кругами. Так и не найдя дороги обратно, к вечеру мы окончательно заблудились и, потеряв надежду выбраться из тех гиблых мест, шли, куда глаза глядят. И вдруг я вышел к пологому склону и там, сквозь папоротники, увидел незнакомого кролика. Он был совсем рядом: по-видимому, занимался силфли — поисками еды, рыская в густой траве. За спиной у кролика я даже разглядел его нору — вообще-то там была не одна, а несколько нор, прорытых по другую сторону узкой долины, где остановилась наша компания.

Наконец-то я с облегчением вздохнул и порадовался встрече с собратом. Но в миг, когда я уже собирался заговорить с незнакомцем, что-то меня остановило. Я замедлил шаг, взглянув на него, и понял, что претило мне двигаться дальше.

Виной всему был ветер. Я стоял с подветренной стороны, и ветер дул мне в морду. Незнакомый кролик, ощипав молодые побеги, переступил через храку — испражнения. Я находился в двух прыжках от него, но не чувствовал никакого запаха! Он ничем не пахнул! Вообще ничем! Мы, спотыкаясь и наталкиваясь на ветки папоротника, попытались пробиться к кролику сквозь заросли, но он ни разу на нас не взглянул. Он даже не подал знака, что заметил сородичей! И тут я увидел нечто такое, что до сих пор наполняет мою душу леденящим ужасом. Я никогда не забуду это зрелище: мимо меня пролетела муха, большая сине-зеленая навозная муха. И она села ему прямо на глаз. Но кролик даже не моргнул и не попытался стряхнуть с себя назойливое насекомое. Он продолжал поглощать зеленые листья и стебли. А муха… муха исчезла… как сквозь землю провалилась. Мгновение спустя кролик сделал длинный прыжок — во всю длину его тела, — и там, где раньше находилась голова кролика, я увидел муху, сидевшую на траве.

Овсянник стоял рядом со мной, и я услышал, как он испустил сдавленный крик. И тут я понял, что стон его прозвучал в мертвой тиши: никаких других звуков в этой долине не было слышно. Стоял прекрасный вечер, дул легкий ветерок, но не хватало пения дрозда или шелеста листвы. Земля вокруг кроличьих нор была холодной и сухой: ни единой свежей метки или царапины. Я уже тогда понял, куда мы попали, хотя все мои чувства были обострены: и зрение, и обоняние. К горлу медленно подступала тошнота: я чуть не упал в обморок. Казалось, весь мир уходит у меня из-под ног, оставив меня одного в жутком, зловещем месте, где царила могильная тишина и отсутствовали запахи. Мы попали в Никуда. Я бросил взгляд на Стежка: он был похож на загнанного зверя, угодившего в капкан.

И тут мы увидели мальчика. Он полз на животе меж кустов, пробираясь не к нам, а к кролику, сидевшему в траве. Это был рослый мальчик — могу сказать, что такими когда-то были взрослые мужчины. Хотя я мало их видел в последние годы, могу твердо сказать, что род их изрядно измельчал. Мальчишка казался запущенным и диким, под стать тому месту, где находился. На ногах у него болтались стоптанные грубые башмаки не по размеру, одежда была рваной и грязной. У него были гнилые зубы и гигантские бородавки на одной щеке. На его глуповатой физиономии запечатлелась злобная ухмылка. И он тоже передвигался совершенно беззвучно и абсолютно ничем не пах!

В одной руке мальчишка держал двурогую палку с привязанной к ней петлей. Я увидел, как он, приспособив к веревке большой камень, оттянул ее назад, прицелился и пустил свой снаряд прямо в правую заднюю ногу кролика. Затрещали кости, и кролик, отпрыгнув в сторону, завыл от боли. Да, я слышал леденящий душу крик — и этот вопль до сих пор стоит у меня в ушах! Даже по ночам мне снится кроличий вой!!! Можете ли вы представить себе беззвучный, немой визг? Он исходил не от кролика, подергивавшегося в судорогах на траве. Крик стоял в воздухе, молчаливо оглашая все окрестности, тихими стенаниями пронизывая все то место.

Парень, злорадно ухмыляясь, встал; теперь вся ложбина казалась заполненной невидимыми кроликами, выскочившими из холодных, мертвых нор.

Мальчишка радовался своей удаче. Он ликовал, но не потому, что ему удалось подстрелить кролика, а потому, что раненое животное корчилось от боли, издавая ужасные вопли. Он подошел к кролику, но не стал его убивать. Он только смотрел, как тот извивается в муках. Земля была залита кровью, но грубые башмаки мальчишки не оставляли никаких следов — ни на траве, ни на глинистой почве.

Что было дальше? К счастью, я не знаю этого и, хвала Господину Фрису, никогда не узнаю. Еще мгновение — и сердце мое остановилось бы навсегда. Я мог умереть от ужаса. Но внезапно я услышал чьи-то голоса. Они доносились издалека и звучали глухо, будто я находился глубоко под землей. Голоса приблизились, и я почуял запах горящей белой палочки. Как я обрадовался звуку человечьего голоса! Я был счастлив, как щегол, что поет свою песню, раскачиваясь на высокой траве. Люди прошли мимо, раздвигая ветки цветущего терновника, и белые лепестки, падая с кустов, как снег, усыпали землю. Мужчин было двое, и от них исходил грубый запах живой плоти. Они увидели мальчика, и его они окликнули.

Как объяснить вам разницу между двумя мужчинами и всем остальным в том гиблом месте? Только когда я увидел живых людей, ломившихся сквозь дикие заросли и обдиравших одежду о колючие кустарники, я понял, что кролик и мальчишка, как, впрочем, и все остальное, были подобны желудям, падающим с дуба. Однажды мне довелось увидеть хрудудиль, съезжающий с холма. В кабине никого не было: водитель, сидевший за рулем, зачем-то вышел из машины, и она начала сползать по холму. Хрудудиль докатился до ручья и застрял в воде.

Те, кого я видел, были похожи на этот хрудудиль. Они делали то, что нужно было делать, — выбора у них не имелось. Они поступали так раньше и повторяли свои движения снова и снова, но в глазах у них не было света. Они не были живыми существами, которые могут видеть и чувствовать…

Задохнувшись от волнения, Мать-и-Мачеха прервал рассказ. В мертвой тишине Пятый встал со своего места и, перебравшись к рассказчику, лег рядом с ним, между корней березы, и стал что-то нашептывать ему на ухо — так тихо, чтобы никто другой не мог его услышать. Мать-и-Мачеха выпрямился и, пошевелив ушами, продолжил:

— Эти… эти видения… эти жуткие образы… кролик и мальчишка — они растаяли, как только мужчины начали перекидываться словами. Они испарились, исчезли, как исчезает иней на траве, если на нее дохнуть. А люди… не заметили они ничего странного. Теперь я думаю, что они все-таки видели мальчика и даже разговаривали с ним, но решили, что это мираж, видение, легкое, как сон, и они тотчас же позабыли и о нем, и о кролике, несчастной жертве злого мальчишки. Быть может, люди появились в том месте потому, что услышали жалобные крики кролика, и вы сразу же поймете, почему они это сделали.

Один из мужчин нес тушку кролика, погибшего от Белой Слепоты. Я видел его больные глаза и чувствовал тепло еще не остывшего тела. Не уверен, известно ли вам, как люди поступают с мертвыми кроликами. Они делают свое черное дело, забрасывая еще не остывшее тело мертвого кролика глубоко в нору, прежде чем блохи успеют выбраться из его ушей. И когда тело кролика похолодеет, блохи перепрыгивают на других кроликов. Эти зловредные твари и есть переносчики заразы, Белая Слепота передается через них. И с этим ничего не поделаешь: разве что нужно стремглав бежать, если вы вовремя поймете, что опасность рядом.

Мужчины стояли, оглядываясь вокруг и показывая пальцами на заброшенные норы. Они не были похожи на фермеров — мы прекрасно знали, как те одеваются. Должно быть, один из фермеров позвал их унести тело мертвого кролика, а сам поленился их сопровождать, и теперь мужчины засомневались, правильно ли выбрали место для погребения. Мне стало понятно, что мужчины колеблются, потому что они в нерешительности смотрели по сторонам.

Один из них затоптал горящую белую палочку и зажег другую, а затем они подошли к одной из нор и пропихнули тело кролика внутрь с помощью длинного шеста. После этого они ушли прочь.

Мы тоже поспешили оттуда — уж не помню, как мы выбрались. Овсянник был в жутком состоянии: он чуть не свихнулся от страха. Когда мы, наконец, добрались до Ореховой рощи, он спрятался в первой попавшейся норе и не выходил из нее весь день. На следующий день его тоже не было видно. Я не знаю, что с ним случилось: с тех пор я его больше не встречал. В конце лета нам со Стежком удалось найти свободную нору, и мы долго жили в ней вместе. Мы никогда не вспоминали о том, что нам довелось пережить, даже когда оставались с ним наедине. Позже Стежка убили, когда эфрафанцы напали на нашу колонию.

Вы думаете, я враждебно настроен к вам. Вы, наверно, считаете, что я вообще никого не люблю, что я ополчился против всех. Это не так. Теперь вы понимаете, почему я такой. Меня преследует одно и то же страшное видение. Я постоянно думаю: неужели этот злосчастный кролик должен являться мне снова и снова? Неужели так будет всегда? Этот камень… Эта боль… И я бы тоже мог…

Большой и сильный кролик рыдал, как малое дитя. Горшочек заливался слезами вместе с ним. Орех почувствовал, что Смородина, примостившийся рядом с ним в темном уголке «Улья», тоже весь дрожит. И тут заговорил Пятый. В голосе его звучало тихое спокойствие; сразу же исчезло ощущение кромешного ужаса, царившего в кроличьей норе: слова Пятого сразу же подбодрили кроликов, как ясное пение ржанки над стерней в ночи.

— Нет, Мать-и-Мачеха, так нельзя… В одном ты прав: на свете есть много ужасных, страшных вещей, и с ними можно встретиться в чужих землях, куда тебе темной ночью случилось забрести вместе с друзьями. Вспомни об Эль-Ахрейре: всякий раз, в самом конце пути, каким бы далеким тот ни казался, Фрис выполняет данное ему обещание. Я это твердо знаю, и, поверь мне, я прав. Те, кого ты видел, — не реальные существа. Такое может происходить в каких-то местах, где когда-то случались стихийные бедствия или другие необычные природные явления. Иногда там властвуют странные силы, к примеру, глубокие лужи, оставшиеся после дождя, кое-кто из нас даже может утонуть в такой луже. То, что ты видел, был мираж. Ты сам это сказал. Ты слышал только эхо, а не живой голос. И вспомни: это эхо спасло в тот вечер твою колонию! Где же еще могло быть захоронено тело кролика? И кто из нас может понять все пути и мысли Господина Фриса?

Пятый замолчал и, хотя Мать-и-Мачеха не проронил ни звука в ответ, больше не сказал ничего. Мудрый кролик понял, что Мать-и-Мачеха сам должен справиться со своими страхами, и повторять ему все сначала или пытаться разубеждать его больше незачем. Спустя некоторое время кроличья компания разошлась по спальным норам, оставив Пятого и Мать-и-Мачеху вдвоем.

Мать-и-Мачеха сумел-таки перебороть себя. Уже через несколько дней его видели на силфли вместе с Пятым: он спокойно грыз траву, слушая советы нового друга.

Миновала суровая зима, и состояние Мать-и-Мачехи понемногу улучшилось, характер стал мягче. А к следующей весне угрюмый одиночка превратился в веселого и разговорчивого кролика; теперь его часто можно было застать на берегу ручья в шумной компании крольчат, которым он рассказывал сказки.