Сказки Уотершипского холма

6. Кроличья история о приведениях

В этих краях ни один человек и ни одно животное не осмеливается пить из Стонущего Колодца, и я тоже не приближался к нему ни разу за все те годы, что живу здесь. М. Р. Джеймс, «Стонущий колодец»

Из пятерых эфрафанцев, что сдались в плен Пятику в разоренном «Улье» в то утро, когда генерал Зверобой потерпел поражение, четверо вскоре завоевали симпатию Ореха и его друзей.

Крестовник, обладавший недюжинными способностями к патрулированию — даже большими, чем у Черноуха, несмотря на свою преданность памяти генерала, оказался для колонии необыкновенно ценным приобретением, а юный Чертополох, когда его избавили от вечной муштры, вскоре превратился в веселого добряка, вызывавшего симпатию своим дружелюбным отношением к окружающим.

Исключением из всех был Мать-и-Мачеха. Никто не знал, что с ним делать. Суровый и непреклонный, он предпочитал одиночество и тишину. Он проявлял почтение по отношению к Ореху и Лохмачу, но с другими был резок и не мог нормально общаться даже со своими соратниками — эфрафанцами. Во время силфли — кроличьей трапезы на лугу — он старался держаться от всех подальше и грыз траву в сотне ярдов от остальной компании, и, конечно, никому и в голову не приходило попросить его рассказать какую-нибудь историю. Орех, которому Лохмач однажды пожаловался на «вредного зануду с вытянутой физиономией, напоминающей длинный клюв грача», посоветовал приятелю оставить этого себялюбца в покое.

Колокольчик, обычно воздерживавшийся от шуток по отношению к Мать-и-Мачехе, заметил однажды, что взгляд этого дикаря чем-то напоминает ему печальные глаза коровы, попавшей под дождь.

Осень и первая половина зимы, наступившие за быстро пролетевшим летом, оказались на редкость мягкими и теплыми. Ноябрь порадовал чередой солнечных дней, желтым цветением куриной слепоты, белыми пятнышками пастушьей сумки, а ниже, за лугом, на ветвях орешника набухали и лопались гладкие черные почки, из которых на свет показывались крохотные темно-красные завязи.

Как-то раз, к всеобщему удовольствию, в колонию залетел Кихар, притащив с собой друга Леккри, чья речь, как заметил Серебристый, побила все рекорды по непонятности и нечленораздельности. Кихар, конечно же, ничего не знал о том, что произошло в колонии с момента сокрушительного поражения Эфрафы. Как-то раз осенним вечером, когда небо обложили серые тучи, а злой ветер срывал листья с берез и гнул жухлую траву, Кихар выслушал повесть Одуванчика, после чего сообщил на своем тарабарском наречии с трудом понимавшему его слова рассказчику, что «чем меньше обжор, тем лучше». С этим полностью согласился Леккри, издавший в знак одобрения хриплый вопль, от которого один молодой кролик в ужасе подпрыгнул и, сорвавшись с места, опрометью бросился к своей норе.

Очень часто, если утро выдавалось ясным, на северной стороне холма видели пару чаек: сверкая белыми крылами в рассветных лучах, они в поисках червей садились на распаханные борозды, где из земли, зеленея, начинали пробиваться озимые — урожай следующего лета.

Однажды вечером, когда день клонился к закату, Черноух взял с собой в учебный поход Медуницу и Ниточку, сынишку Пятого. Они решили прогуляться до сада, разбитого вокруг человечьего Дома на Поварешкином холме, который лежал примерно в миле от колонии кроликов («Первая проба», — так Черноух назвал это путешествие). Орех забеспокоился, узнав, что молодняк отправляется так далеко, но предоставил Лохмачу, как капитану Ауслы, взять всю тяжесть ответственности за эту экспедицию на себя (что напоминало слова Эдуарда III, сказанные в битве при Греси: «Que l’enfant gagne ses eperons»[1]) Но путешественники не вернулись домой с наступлением сумерек, и Ореха, дежурившего вместе с Лохмачом до прихода ночи, охватила глубокая тревога.

— Не волнуйся, Орех-ра, — подбодрил напарника Лохмач. — Скорее всего, Черноух продержит ребят при себе всю ночь, чтобы они набрались побольше опыта.

— Он же сказал, что не собирается задерживаться, — ответил Орешек. — Разве ты не помнишь, что он тебе обещал?

В это мгновение зашуршала трава: прибежал Кихар, а за ним появились и трое путешественников, усталые, изгвазданные с головы до ног, но, на первый взгляд, целые и невредимые.

Все с облегчением вздохнули: на этот раз обошлось… Медуница, чем-то явно расстроенный, молча лег в изнеможении на траву.

— Отчего вы так задержались? — сурово спросил Орех.

Черноух ничего не ответил. У него был вид начальника, который не желает говорить плохо о своих подчиненных.

— Это моя вина, Орех-ра, — судорожно подергиваясь, пробормотал Медуница. — Я попал в переделку, возвращаясь домой по холму. Даже не знаю, что это было и как это объяснить. Вот Черноух говорит…

— Глупыш, наслушался всяких историй, — успокоил его Черноух. — Ты только погляди: ты дома и в полной безопасности. Ничего особенного не произошло. Выкини все это из головы.

— А что с ним приключилось? — уже более дружелюбным тоном спросил Орех.

— Ему показалось, что на Холме он встретился с призраком генерала Зверобоя, — нетерпеливо вмешался Черноух. — Я же говорил ему…

— Я действительно видел призрака, — подтвердил Медуница. — Черноух дал мне приказ пойти посмотреть, что там за кустами, и там я его и увидел. Огромный, страшный, черные пятна на морде… Именно такой, как мне рассказывали…

— Я же говорил тебе, — недовольным тоном повторил Черноух, — что это был заяц.

— Господин Фрис свидетель, я его своими глазами видел! Неужели ты считаешь, что я не знаю, какие бывают зайцы?

— Он с места не мог сдвинуться от страха, пока я не дал ему хорошего пинка, — сказал с раздражением Черноух, обращаясь к Лохмачу, и шепотом добавил: — Болтает всякую чушь…

— Это был призрак, — настаивал Медуница, но уже не с такой уверенностью, как раньше. — Может, это был призрак зайца…

— Про заячьих призраков мне ничего не известно, — откликнулся Колокольчик, — но могу тебе сказать, что буквально на днях мне повстречался призрак блохи. Это точно был призрак, потому что я проснулся искусанный с головы до ног. Наверно, он меня принял за кровохлебку… Я стал шарить по всем углам, но нигде ее не нашел. Вы только представьте себе: белая, прозрачная, блестящая на солнце блоха-фантом! Должно быть, жуткое было бы зрелище!

Орех пододвинулся к Медунице и ласково обнюхал его плечо.

— Послушай! — сказал он. — Это было не привидение! Я никогда в жизни не видел кролика, повстречавшего привидение в обличье зайца!

— Ты видел такого кролика, — раздался чей-то голос из другого угла «Улья».

Это сказал Мать-и-Мачеха. Он сидел, укрывшись меж березовых корней, и как всегда молчал. Он как бы находился в компании других кроликов и в то же время был сам по себе, что еще больше подчеркивало его отстраненность и значительность. Даже Орех, утешавший юного Медуницу, внезапно проглотил язык и стал с нетерпением ждать, что случится дальше.

— Ты хочешь сказать, что видел привидение? — спросил Одуванчик в предвкушении нового повествования.

Но Мать-и-Мачеха не нуждался в понуканиях. Внезапно у него развязался язык — он созрел, чтобы поведать миру свою историю. Подобно Старому Моряку[2], он прекрасно знал тех, кто намеревался выслушать его рассказ, но аудитория Мать-и-Мачехи была более восприимчивой, чем у героя английской поэмы, и к тому же подпав под влияние его мрачного гипнотизма, весь «Улей» погрузился в молчание, чтобы кролик мог начать свое повествование.

— Я не знаю, известно ли вам, что я родился не в Эфрафе. Я родом из Ореховой рощи — колонии, которую уничтожил генерал Зверобой. Там я служил в Аусле. И я бы сражался, как и они, до последней капли крови, но во время внезапной атаки мне случилось очутиться далеко от того места; я отправился заниматься силфли и потому сразу же был взят в плен эфрафанцами. На мне, как вы видите, есть Шейная метка… Затем, если вы помните, меня отобрали для наступления на Уотершипском холме. Но все это не имеет ни малейшего отношения к тому, что я только что сказал вашему Главному Кролику, — продолжил Мать-и-Мачеха и затем снова погрузился в молчание.

— А что же имеет? — поинтересовался Одуванчик.

— Недалеко от Ореховой рощи, если пройти наискосок через поле, есть одно место, — продолжал Мать-и-Мачеха. — Это небольшая неглубокая лощина, сплошь заросшая ежевикой и колючими кустарниками и к тому же изрытая старыми кроличьими норами. Все ходы и лазы там заброшенные и холодные, и ни один нормальный кролик никогда и не подумает сунуться в это место, даже если его преследуют тысячи — хрейр — куниц и горностаев.

Нам всем было давно известно — потому что история об этом месте передается из поколения в поколение с незапамятных времен, свидетель тому наш Господин Фрис, что там с кроликами случаются всякие нехорошие вещи: что-то, связанное со взрослыми людьми или мальчишками, — но, так или иначе, место это испокон веков считалось зловещим, потому что там можно было встретиться с призраками. Аусла верила в древнее предание, и все остальные кролики в колонии, конечно, тоже боялись забредать в это дурное место. Насколько я помню, ни один кроличий хвостик не мелькнул в этой мрачной лощине ни в мою бытность, ни до моего появления на свет. Хотя в колонии поговаривали, что в сумерках или в туманные дни оттуда доносятся чьи-то пронзительные крики. Нельзя сказать, что я задумывался над тем, что там происходит, — просто я, как и все, старался держаться подальше от этого места.

Весь первый год после того, как меня захватили в плен, я чувствовал себя в Ореховой роще изгоем: на душе у меня было тяжело. В таком же положении оказались и мои товарищи. Долго ли, коротко ли, мы собрались вместе и решили, что пришла пора уносить ноги и поискать себе другое пристанище. Со мной бежали два молодых самца: мой друг Стежок и еще один очень застенчивый и робкий кролик по имени Овсянник. Среди нас была крольчиха, которую, если я правильно помню, звали Миан. Мы выступили на рассвете, то есть в пору На-фрита. Стоял холодный апрельский день.

Мать-и-Мачеха погрузился в молчание: задумчиво пожевывая траву, он долго собирался с мыслями, подыскивая нужные слова, и, наконец, продолжил свой рассказ:

— Наше предприятие не задалось с самого начала. Ближе к вечеру резко похолодало: хлынул проливной дождь. Потом мы столкнулись с кошкой, рыскавшей в поисках добычи, и еле унесли от нее ноги. Опыта у нас не было никакого: мы не знали, в какую сторону идти, и к тому же потеряли всякий ориентир. Вы, конечно, понимаете, почему мы заблудились: солнце скрылось за тучами, а когда пришла ночь, звезд тоже не было видно. А на следующий день с нами приключилось еще одно несчастье: на наш след напал горностай — огромный, не меньше собаки.

Не знаю, какую угрозу они представляют для вас — хвала Эль-Ахрейре, мне не довелось сталкиваться ни с одним после того чудовищного случая, — но тогда мы все, оцепенев, беспомощно смотрели, как он убивает нашу подругу Миан. Пока горностай душил ее, крольчиха даже не издала ни звука. Не помню как, но нам все же удалось выбраться из того места. Бедняга Овсянник пришел после происшествия в ужасное горе; он плакал, не переставая, но упорно тащился за нами, на него жалко было смотреть. В конце концов, на следующий день, после На-фрита, мы решили, что пора возвращаться домой, в свою колонию.