Глазами геолога

Неудачный маршрут

В долину ручья заползла сырая тень горы. Безмятежны розовые кедры на вершинах. В кустах соловьем булькает ручей Анжулька.

Стоянка на Анжульке долгая. Четыре палатки и брезентовый тент возле кухонного очага стали нам привычны, как родной городок.

Долина здесь широкая. Высокие лиственницы с пышными кустами. Просторные поляны, усыпанные цветами и ягодами. Ручей неглубок, но достаточно быстр и полноводен, чтобы после стирки споро прополоскать белье, для чего достаточно кинуть его на дно и пригрузить камнями…

Мы сидим под тентом за самодельным столом. На нем — карта.

— Собираемся здесь, у Розовой скалы. Кто придет первым, готовит ужин и ночлег. Завтра подъем в шесть. Заблудшие дают вечером ракету. Все ясно?

Ясно, как сегодняшний тихий закат: завтра наш отряд разобьется на три группы по двое. Каждая группа протопает маршрутом километров двадцать — двадцать пять (многовато!). Вечером должны встретиться в одной точке, переночевать и вернуться короткими маршрутами в лагерь.

Совещание кончилось. Подхожу к своей палатке, усаживаюсь на тугой рюкзак и принимаюсь многозначительно оттачивать охотничий нож о плитку мелкозернистого песчаника.

Нож мой выцарапывает песчинки, пролежавшие вместе полмиллиарда лет. Их перемывали волны девонского моря. Моря здесь, в девоне, бывали много раз, так что можно уточнить: дело было в середине девона, в живетскую эпоху. Живетские песчаники осыпаются под моим ножом, соединяя век нынешний и век минувший.

Собственно, дело не только в обломке песчаника. Эти горы, прорезанные ручьем, выступающие скалы — все вокруг пришло сюда сквозь даль прошлого, более непреодолимую, чем путь до самой дальней звезды.

Говорят, прошлое уходит, проходит, не возвращается. Но сейчас держу я в руках весточку из девона. И вокруг — слитые воедино с нами, с небом, ручьем и деревьями — выступают девонские горные породы.

Прошлое не исчезает, а как бы врастает в настоящее, живет в нем и лишь несколько изменяется со временем. Если бы оно пропадало бесследно, мы бы сиротливо витали в космосе… Да и не было бы нас самих без прошлого…

Конечно, мысли мои не были такими складными. Это были и не совсем мысли, а какие-то неясные переживания, какое-то естественное ощущение единства и с прошлым и с тайгой, которая раскинулась вокруг в своей мудрой, дремучей простоте…

Семь часов утра. Вдоль долины сквозь туман бьют лучи солнца. Лес опутан блестящей паутиной лучей. Мы с Леной Строковой, старшим коллектором, идем к солнцу.

Она окончила университет и несколько лет работала учительницей географии. Теперь — геологом. А там снова пойдет учить. Она часто получает письма от своих школяров.

Шаги легкие. Тропинка. У меня за плечами, подпрыгивая на рюкзаке, лязгает кастрюля. В руках — малокалиберка (для чего взял?). У пояса охотничий нож. Для солидности.

У Лены — полевая сумка, геологический молоток, ракетница за поясом (как огромный револьвер пирата).

Лена сегодня — умственный работник. Она ведет маршрут. Я заменяю вьючную скотину. По собственной инициативе. Сам же отказался разделить груз поровну. Надо быть мужчиной. Мужчина — мужество. И — мученичество?..

Так бы идти и идти легкими шагами, ощущая великолепную утреннюю бодрость и беспричинное ликование. Утро — самое радостное время для тех, кто привык вставать рано.

Выходим к речке Таштып. Она мечется между отрогами двух хребтов. Галька хрустит под ногами. Первые, приятные километры.

У подножия холма Лена достает компас, карту, дневник. Делает первую запись. Показывает рукой — надо лезть по склону. Начинается работа.

Трава — выше головы — искрится росой. Вхожу в нее, как в воду, вздохнув и поежившись. Продираюсь медведем, шумно и тяжело. «Умный в гору не пойдет».

Роса не лучше дождя. Даже в сапогах хлюпает вода. Через час роса растает. Одежда просохнет от росы через два часа. К тому времени рубаха намокнет от пота.

Наконец-то выбираемся на тропинку. Ее протоптали безымянные, скромные труженики — медведи. Спасибо им! Идти в тайге без тропинки — что первому прокладывать путь по глубокой снежной целине.

Гора вырастает перед нами, круче задирает свой мохнатый бок. Тропинка виляет, вязнет в буреломе, врезается в кустарник. Идем, повторяя странные ходы зверя. Мы нанизаны, как две бусинки, на нить медвежьей тропы.

Ощущаю стук своего сердца. Это плохо. Стучит усталость. Винтовка вплетается в кусты. Рюкзак ехидно ерзает по мокрой спине.

Усталость сужает мир. Утром мне принадлежало все: и солнце, и небо, и дальний изломанный горизонт. Но у меня нет сил долго удерживать все это.

Сначала отказываюсь от дальнего горизонта. Затем исчезают ближние вершины гор. Мир сужается с каждым шагом подъема.

Когда усталость навалится всей тяжестью своей мягкой туши, у меня останутся лишь стук сердца и бесконечные шаги. В замкнутый мир будут мгновенно врезаться матовая ягода малины, дерево с заломленными руками-сучьями, собственный сапог…

Иду мерно. Со стороны не узнать, что я чувствую стук своего сердца.

Останавливаемся. Лена поднимает обломок. Крупные молочно-белые зерна кварца, блестящие темные листочки слюды — биотита. Гранит-порфир? Начинаем рыскать по склону. Много плиток красного песчаника. Граниты редки.

— Сверху скатились, — прерывисто говорит Лена.

— Да, конечно, — соглашаюсь спокойно. Не вырвалось бы судорожное дыхание. Не устать нельзя. Можно скрыть усталость.

Вновь подъем. Раздражает беспокойный рюкзак. Злит неуклюжая, бестолковая винтовка. Какая глупость — взять ее! Кость поперек горла.

Иду впереди, раздирая цепкую хватку кустов. Пот заливает глаза. За спиной торопливо дышит Лена.

Маршрут только начался, а кажется, силы на исходе. По опыту знаю: это ложь. Есть люди, которые охотно поддаются обману. Верят: больше нет сил. Падают навзничь в траву. Очень доверчивые люди! Слишком чутко слушают жалобы своего тела. А жалобы лживые: Где предел сил? Можно еще. Есть ли самый последний шаг? Еще один… И еще один… И еще…

Вершина. Лена отбивает образец песчаника. Сажусь, привалясь рюкзаком к дереву, и говорю натужно:

— Сдохнуть можно.

— Тяжко?

— Конца ему нет.

У меня дурная привычка: не могу отказать себе в удовольствии малость поныть. Пока не очень трудно. Лена это знает и поддакивает. Утренняя усталость — чепуха. Она быстро проходит. Только не следует засиживаться.

Идти по гребню гряды хорошо. Медвежью тропу украшают следы и лепехи хозяина (Лена деликатно называет их «визитными карточками»). Километры ползут назад. Точки на карте вытягиваются гуськом. Они тянутся к Розовой скале. Там — магнит. Нас неуклонно притягивает туда.

Солнце высоко. Кедры, сосны, лиственница и березы замерли в летней ароматной истоме.

Гребень сужается. Деревья вокруг тоненькие. Судорожно впиваются узловатыми корнями в камни. Внизу под кручей — иссушенные скелеты деревьев. Эти устали цепляться за скалу.

— Постой, — говорит Лена. — Смотри.

Смотрю. Смотреть не трудно. Плохо останавливаться. Теряется ритм. Из автомата превращаешься в человека. Автоматом быть легче.

— Кварцевая жила! — радуется Лена.

Равнодушно рассматриваю белую змею, не толще полуметра, пересекающую гребень. Усталость отупляет. Действительно, превращаешься во вьючную скотину.

Лена достает компас, замеряет направление простирания жилы (азимут простирания). Осторожно спускается ниже, временами обстукивая молоточком каменную гряду. Минут через двадцать возвращается.

— Пошли.

Мы поднимаемся по какой-то гигантской полуразрушенной каменной лестнице. Местами на ней — истлевший ковер мха и лишайников. Лестница постепенно сужается. Она высоко вознеслась над кронами деревьев. Теперь ее ширина не более трех метров. Это пласт крепкого песчаника, стоящий ребром, «на голове». Соседние с ним породы выветрились напрочь.

— Напрямик? — спрашиваю.

— Опасно.

— Обход большой. Бурелом.

— Ладно. Предварительно закусим.

Достаю из рюкзака угловатые, как обломки кварцевой жилы, крупные куски сахара и сухари. Съедобные камни. Настоящая пища геологов.

Помогая мне вновь надеть рюкзак, Лена предлагает:

— Отдай что-нибудь.

Гордо усмехаюсь. Но с каким наслаждением избавился бы от этой ненавистной винтовки!

Карабкаемся с уступа на уступ. Сначала забрасываю винтовку. Следом — рюкзак. Царапая пальцы, заползаю сам. Подаю руку Лене. И — дальше. Двумя букашками ползем по лезвию гигантского зазубренного ножа.

Я обалдел. Уступ. Закидываю ружье. Рюкзак. Сам. Лена. Главное — не останавливаться. Не глядеть вниз.

Вижу себя со стороны. Любопытно, через сколько метров выдохнется это озверевшее существо? Выдохнется разом, как перекаченный шар.

Мы уткнулись в гладкую трехметровую ступень. Осторожно топчемся на приступке.

— Встану тебе на плечи, — предлагаю.

— Давай.

Лена упирается руками в скалу. Взбираюсь к ней на плечи.

Как славно проделывают этот трюк акробаты! Легкое движение, взлет, пируэт, улыбка… ап!

А у нас — клоунада. Лена шатается. У меня дрожат от напряжения руки и колени.

— Цирк! — хриплю я. Смех не получается. Глупо смеяться, когда с трех сторон пустота, от которой холодеют лопатки, а опора сгибается, как лоза под ветром.

Подтягиваюсь. Нахожу упор для одной ноги, потихоньку поднимаю другую. Трусливая мысль: «Не залезу!» Прогнать ее не могу. И некуда поставить ногу. Прилип к скале. Внизу — кроны деревьев. До них не очень далеко. Отсюда они мягкие, пушистые. Зеленые облака!

Качнулся камень под рукой. Сердце провалилось в пятку.

«Хочу к маме!» Спокойно! Нащупываю плечо Лены. Надо успеть… Наконец-то!

Лена клонится на сторону, молчит. Ставлю другую ногу. Порядок! Напоследок толкаю податливый камень. Он нехотя переваливается, гулко, словно пустой, ударяется о скалу, медленно падает вниз. Трещат сучья.

Сползаю на приступку. С ужасом думаю об обходе. Хочется раскинуть руки и лежать, как самый последний жалкий хлюпик… И сбросить вниз винтовку. Сейчас же, будь она проклята!

По осыпям у подножия гребня прошли два километра и заметили, что вершина приблизилась. По расщелине взобрались на нее.

Об усталости лучше не думать. Зачем рассуждать о том, что не в силах превозмочь?

Усталость навалилась тяжело, насела на рюкзак, зло давит на винтовку. Вокруг смыкается лес. Деревья торчат во все стороны; живые — вверх. Валежник царапает руки, цепляется за ноги. Мной овладевает знакомое отчаяние: путь невозможно пройти. Нагромождение стволов и сучьев, переплетенных гибкими кустами. Лишь змея проскользнет здесь.

Мы лезем через завалы вверх-вниз. Почти не продвигаемся. Нет, это никогда не кончится. Ну, еще один, ну, два, ну, три километра. А дальше? Сил не хватит.

Нет, не выдумывать. Идти! Мысли — прочь! Вертится в голове куплет:

Чутко горы спят, Южный Крест зажегся в небе,
Спускаются в долину облака.
Осторожней, друг, ведь до нас никто тут не был,
В таинственной стране Мадагаскар.

Сто раз прокручиваю одно и то же. Заело пластинку. Свихнулся. Так легче. Нормальный человек не станет мучиться. Надо не понимать. И не останавливаться.