Глазами геолога

«В таинственной стране Мадагаскар…»

Впереди цель. Это то, что необходимо. Что мы поставили впереди, выше себя. В глазах, как утром, розовый туман. Рвусь через кусты раненым зверем. Лене — хуже. Она приходит из маршрутов в синяках и ссадинах. А я — погрубей.

Идем, как автоматы. Так можно идти часами. Так, должно быть, идут измученные полки. И спят на марше.

Лена ломает ритм движения. Ох эти остановки! Откуда она берет силы? От этих холодных камней?

— Мишки… — сзади шепот Лены.

Какие мишки? Конфеты? Чепуха.

Оборачиваюсь. Нахожу цель ее взгляда. Кедр. Ствол с короткими сучьями, морщинистая кора… Медведи! Два черных небольших медведя обхватили короткими лапами ствол; замерли, кривые когти в коре. Блестящие бусинки глаз. Круглые уши. Над ними у вершины дерева — огромное гнездо. Медвежата? Значит, медведица близко. Или это взрослые черные медведи? Говорят, они маленькие, но злющие.

Лена молчит. Мы стоим. Глупо. Но не могу же я первым предложить бегство!

Поднимаю винтовку. Делаю вид, что целюсь в медведя. Шепчу:

— Сниму одного.

— Спятил?

— А что делать?

— Не знаю.

Достаю охотничий нож. С ужасом думаю, что дело может дойти до драки. А Лена молчит.

Верхний медведь негромко рявкнул и полез вниз. И нижний рявкнул…

Мы торопливо семеним вниз по крутому склону, пробиваем кусты. Не можем остановиться. Словно под крылом самолета, блестит серебряная река Таштып.

Все складывается удивительно скверно. Потеряна полукилометровая высота. Линия маршрута сломана.

Река играет лучами солнца. Пригоршнями хлебаем ледяную воду.

Идем двенадцатый час. Сворачиваем от реки вправо по безымянному притоку. Три километра — по нему, еще четыре — в сторону. Сущие пустяки! По дороге бы — чуть больше часа. А там — готовый ужин, чай, костер, ночлег. Заползти в чехол спального мешка (взяли только чехлы — так легче) и лежать, лежать…

В голове безостановочно крутится мотив «Мадагаскара». Нет, я определенно свихнулся!

Мысли усталого человека по-звериному просты. У меня одна: отдых. Впереди отдых. Иду, потому что верю в это.

Как быстро темнеет! Небо плотно завешено облаками — темно-лиловыми, невеселыми. В узкой долине сыро, как в погребе. Сплошной бурелом. Кладбище деревьев — несколько этажей. Как и всегда, живых меньше, чем мертвых. Забираемся на завалы, балансируем по лежачим стволам, подлезаем под наваленными деревьями (рюкзак с кастрюлей непременно зацепится!).

Ноги окаменели. Кажется, оступись — не встанешь. Как паровоз, сошедший с рельсов. Наши рельсы — инерция. Но когда, запнувшись, падаю в хрусткий валежник, какая-то сила поднимает меня.

«Тихо горы спят…»

Мы хлюпаем по болоту. Кочки. Хилые деревца. Сумерки. Надо торопиться.

Почти бегу. Вялые, неподатливые ноги. Дыхание застревает в горьком горле, судороги сжимают легкие, захлебываюсь воздухом, и сердце колотится так, будто все тело — сплошное пульсирующее сердце.

«Осторожней, друг…»

Оступаюсь. Падаю. Мягкая, уютная трава и мох. Сверху бухает рюкзак. По затылку лязгает кастрюля. У глаз — круглые листья брусники. Круглые, как медвежьи уши. Уютная трава…

Поднялся! Бегом! Кочка. Падаю. Удар рюкзаком. Лязг кастрюли. Мягкая трава у щеки. Встал. Бегу, спотыкаясь и теряя равновесие. Да, сошел с ума. Сумасшедшие по-особенному сильны!

«Спускаются в долину облака…»

Как быстро темнеет.

Из-под ног с резким треском (электрический разряд!) вспархивает глухарь. Красные веки, вытаращенные глаза, перья торчком. Черт с ним. В другой раз. Вперед, бегом!

«…Южный крест зажегся в небе…»

Вот, кажется, и наш распадок. Встали. Сверились с картой. Там — приток ручья. Четкая линия. Тут — сотни ручьев звенят, как кузнечики, подо мхом.

— Здесь? — неуверенно кивает Лена.

Возможно. Или невозможно. Не важно. Главное — не останавливаться. Скорее!

Ветви хлещут по лицу. Пользуясь темнотой, норовят попасть в глаза. Они невидимы, безлики. Их слишком много. Не надо открывать глаз.

«В таинственной стране Мадагаскар…»

Нет! Дальше — невозможно. Тут навалены, набросаны, переплетены тысячи деревьев, сучьев и веток, сцементированных черно-синей ночью.

— Что делать? — спрашивает Лена.

Будто я знаю! Идти! Во мне проснулась отчаянная, недобрая сила. Я ненавижу до ломоты в скулах эти бессмысленные преграды, этот враждебный черный лес, эту огромную нашу усталость, нашу одинокость.

— По ручью!

Буруны воды — выше колен… Бредем, волоча ноги, наперекор течению. Вода тянет назад. Петляем вместе с ручьем. Обходим упавшие деревья. Потеряв равновесие, неуклюже шлепаем руками по воде. По галечниковым косам ковыляем в сапогах, налитых водой (странное ощущение). Задираем сначала одну ногу (делаем «ласточку»), затем другую. Замираем, выжидая, пока вытечет потеплевшая вода. Ноги хрустят в мокрых сапогах. Снова — в воду. Снова — «ласточка» на берегу.

«…ведь до нас никто здесь не был…»

Я перешел все пределы сил, которые приходилось достигать раньше. И все-таки иду. И Лена идет. Молчим. На слова нет сил. Вообще давно нет сил. Откуда им быть, если мы идем по тайге шестнадцать часов подряд.

И отчаянная веселость вдруг начинает распирать меня. Черт возьми, мы идем! И ни ночь, ни тайга, ни усталость не могут остановить нас. Наперекор всему.

Остановились. Лена дрожащими руками вытягивает ракетницу.

Зеленая ракета вспугивает звезды. Рассыпалась искрами. Небо чернее прежнего.

Через пять минут — новый выстрел. И снова — безответное черное небо. И река, бурлящая в тишине.

Значит, одни. Значит, идем неверно и бог весть куда забрели. Значит, не будет спокойного ночлега, не будет отдыха. Что же будет?

Ослепленные ночью, ощупью выбираемся на берег. Кусты, трава, шершавые валуны и стволы, корни, хвоя… Мокрая одежда мерзко липнет к телу. Холодно. На склоне сухих веток мало. Мягкий матрац моха и хвои. Склон не кончается.

Хватит! Валимся на землю.

…Мы отняли у ночи крохотную полянку. Огонек тянется вверх. Костерик — веселый и ласковый. Его хочется взять в ладони, как хрупкую бабочку.

Для большого костра нет вблизи пищи. Да и помешают насупленные лапы пихт. Одежда сохнет плохо. Знобит. Превозмогая себя, спускаюсь к ручью с чайником. Нехотя высосали по банке сгущенки.

Наше ночное солнышко — костерик. Вокруг — частокол освещенных стволов. А дальше — ночь и тайга. Ночь и тайга на огромном пространстве.

Лена залезает в чехол спального мешка и свертывается калачиком возле огонька. Усталый, измученный человек. И, хотя она старше меня, чувствую к ней какое-то заботливое, родительское чувство.

Сижу завороженный пляской пламени. Подкармливаю огонек скудными ветками.

Удивительно: усталость не подавила меня. Вспоминаю начало нашего брода по реке, когда вдруг ощутил в себе неожиданные силы. С того времени уплыл прочь навязчивый куплет «Мадагаскара». Я стал нормальным человеком. Даже размышлял. И у меня были силы идти!

А ведь как можно расписать наше путешествие. Самоотверженные покорители недр! Наперекор стихиям! Они были первыми! Мужественно и непреклонно! Выполнили задание! Застенчиво улыбались.

Ах, как можно все расписать! А в сущности двум человекам просто не повезло. Даже не прошли полностью маршрут. Да еще заблудились. Позорище! Два жалких человека…

Сколько людей прошли бы точно так же! Просто им не было в этом надобности. Не было причины. И они еще не имели возможности убедиться в беспредельности своих сил. А сколько людей превозмогли в сто раз больше!

Четыре часа. Небо чуточку просветлело. Забираюсь в холодное нутро чехла. Ноги чувствуют тепло углей…

Проснулся от запаха гари и резкой боли в пятках. Перекатился на другой бок. Понял, что угодил в тлеющие угли. Выглянул из чехла. Смутные контуры деревьев. Молочный рассвет сырой, неласковый. Холодная земля. Тяжелое, вялое, болезненное тело.

Незнакомое, странное место. Совсем незнакомое, будто из сна.

Варим традиционный суп-пюре гороховый. Сухари. Банка сгущенки.

Медленно собираем вещи. Заливаем шипящие угли водой.

Лена помогает натянуть лямки рюкзака. Перехватила мой злой взгляд на винтовку:

— Я возьму. Рад ведь, не притворяйся.

И снова путь… Бурелом. Пахучий малинник с матовыми заманчивыми ягодами.

Тропа с отпечатками лошадиных копыт. Поляна с шапками стожков и запахом прелого сена. Опять бурелом. Медвежья тропинка. Река Таштып.

Выполз из долин рыхлый, нечесаный туман. Пополз к вершинам и растаял.

Солнечный веселый полдень. Мы идем по пути с неугомонным Таштыпом.

Напротив вчерашних скал остановились. Снизу скалистый гребень напоминает развалины крепостных стен и башен. В другой раз они бы навеяли самые милые сравнения. А сейчас я говорю (не вполне искренне):

— Проклятые!

— Нет, красиво.

— Можешь полюбоваться.

— Ногу немного натерла.

— Перемотай портянку.

Она села на камень и, морщась, стянула сапог. Я увидел стертую в кровь ступню, ссадины и синяки. Лена виновато улыбается:

— Сапоги дурацкие… Или ноги.

…Лагерь наш источал запах супа из свиной тушенки, приправленного лавровым листом и перцем. Прежде нас вернулся начальник с рабочим.

Искупавшись в ручье и продрогнув, я с несказанным удовольствием надел чистую одежду и, озорничая перед самим собой, убеждая самого себя в своей двужильности, пошел вверх по долине встречать запоздавших.

На следующий день была камералка. Возились с образцами, дополняли дневники, приводили в порядок карты. Начальник, молодой, огромный и добродушный (в институте был боксером-тяжеловесом), осматривал сам всю нашу каменную добычу, уточнял описания и наносил на свою главную карту наши данные.

А вечером у костра Лена шутливо, но обстоятельно рассказала о наших похождениях. С трудом справляясь с ролью бывалого таежника, вставлял я скупые фразы, почти лопаясь от желания высказаться. И нам было весело сидеть у костра, вспоминая при невнимательных слушателях свои мытарства, которые сейчас выглядят забавными пустяками.

А на следующий день новые маршруты.

Но то, что для других было привычной работой — нелегкой, но привычной и любимой работой, — для меня было еще и возможностью лучше познакомиться со своими товарищами и с самим собой.

Здесь, в присаянской тайге, я впервые явно понял, прочувствовал, с какой непостижимой щедростью одарен каждый из нас, живущих, какое это противоречивое и всеобъемлющее существо — человек и какая нелегкая, но увлекательно чудесная штука — жизнь.