Глазами геолога

— Видишь, ветер! — вскрикнул он высоким голосом. — Ни черта не видно. Тундра шутить не будет!

Не прошли и километра, как Толя с проклятьями повалился на торфяной бугор.

— Иди куда хочешь! Не верю тебе — заблудились. Лучше здесь подохнуть.

У меня подкашивались ноги. Но его слабость не заражала меня, а, наоборот, придавала силы. Одно беспокоило: не началась бы пурга.

Мокрая одежда, прилипшая к телу, стала ледяной. Анатолий сидел, зябко поводя плечами.

Беззвездное небо стало темно-синим, а трава голубовато-серой. Очертания недалеких сопок расплылись, а дальних и вовсе исчезли. Наступала холодная ночь.

— Ну, пошли. — Я встал.

И мы побрели дальше. А когда невдалеке взлетела из темноты вверх зеленая ракета, Толя сказал тихо:

— Ты уж не говори им. Всякое, знаешь, бывает.

Я почувствовал, что почему-то краснею:

— Да ну… ерунда… Бывает, конечно…

Можно было понять его поведение: он привык управлять трактором, а не ходить по тундре. Но его отвратительная жестокость к ястребу была необъяснима. Она уживалась в нем с курносым носом, пухлыми щеками и бесхитростными глазами двадцатидвухлетнего крепкого парня.

При случае я постарался выяснить:

— Толя, почему ты мучил ястреба?

— Сам-то он разве не мучит пташек, мышей? Или, может, всех таких паразитов жалеть надо? Он будет жрать всех, кровь пить, а его, значит, ни-ни?

— Чем же он виноват, что ягодами не может питаться? Ты вот пожалел птенцов, хоть и хищных.

— О них речь особая. Они — свои, для развлечения. А от остальных вред один. Убивать их, гадов!

— Знаешь, отчего ты такой свирепый? Не понимаешь простой вещи. Знаешь, сколько веков живет эта тундра?

— Мне какое дело… Много!

— Ты здесь полгода. А она живет сотни веков. Откуда тебе знать, кто здесь паразит, а кто приносит пользу? А если сам ты здесь паразит? Если без ястреба и куропаткам не жить? Ястреб убивает больных зверушек. Без него же пташки и мыши могут вовсе погибнуть. Начнутся эпидемии, больные будут заражать здоровых… Так и случается, когда люди вроде тебя начинают поправлять природу. Погубят всех орлов и ястребов, чтоб охота стала богаче. А куропатки-то, глядь, и вымерли начисто. Отстреляют всех волков, а среди оленей такие болезни начинаются, что вылечить их не под силу.

— Говоришь ты красиво, — отрезал он. — Только мне на эти науки наплевать. Зверь, он и есть зверь. Все равно не понимает. Рыбу с крючка снимать, тоже ей больно? Может, ветку ломать, тоже дереву больно. Это их дело. Мне надо, вот и все.

Я пытался разубедить его. Безуспешно. Можно ли словами изменить так сразу человека? Он до сих пор жил и еще проживет, хоть до самой смерти, с такими взглядами. И даже не заметит, сколько боли приносит окружающим, как убоги его мысли и чувства.

Возможно, он даже прав: птица не понимает боли, ее причины и последствий, тем более рыба. Возможно, сердобольный человек просто выдумывает страдания зверей, наделяет их излишним умом, как бы вкладывая в них частицу собственной души. Бережет в образе животных свои собственные хорошие чувства. Но не теряет ли эти чувства тот, кто бывает жестоким хотя бы с бессловесными тварями, хотя бы с травинкой или с ручейком?..

От этих душеспасительных мыслей перешел я незаметно к другим, почти научным.

В природе все существа так взаимосвязаны, что не могут жить не только друг без друга, но и «враг без врага».

Бактерии, растения, травоядные животные и хищники за долгие миллионы лет образовали как бы единую живую массу, как бы гигантскую живую оболочку, облекающую всю нашу планету. В сущности, нет здесь врагов и друзей, а есть одно целое, состоящее из разных составляющих, как горная порода — из минералов.

У хищников роль особая. Они не только пожирают трупы (санитары), но и охотятся (уничтожают больных и уродливых), принуждая травоядных укреплять свои мышцы, утончать нюх, слух или зрение, развивать сообразительность и взаимопомощь. Поэтому стоит уничтожить хищников, как начинают бедствовать травоядные.

Известно, что время от времени отдельные виды животных полностью вымирают. Особенно внушительным представляется вымирание гигантских мезозойских ящеров. Они были огромны, могучи и многочисленны. Почему они не сохранились?

Ученые до сих пор не нашли окончательного ответа. Когда-то думали, что виной всему катастрофы (потопы, землетрясения, извержения вулканов), которые обрушивались на Землю. Однако в конце мезозоя нет как будто следов всемирных катастроф.

За последние годы высказано предположение, что в те времена невдалеке от Солнечной системы вспыхнула ослепительная сверхновая звезда. Облученные ею ящеры стали вырождаться (облучение сильнее всего влияет на наследственность и вызывает врожденные уродства).

И эту гипотезу не удается подтвердить: поток космических лучей должен бы вызвать повышенную радиоактивность мезозойских горных пород. И не только ящеры бы вымерли. Млекопитающие-то сохранились! Под усиленным облучением произошли бы такие изменения климатов и осаждающихся осадков, следы которых наверняка бы сохранились.

А не могло ли случиться так, что мезозойские ящеры вымерли от собственного совершенства?

Хищные динозавры пожирали самых слабых, неполноценных, больных ящеров. Поэтому из века в век травоядные становились более сильными, полноценными (для требований той эпохи), здоровыми, объединенными. А из хищников выживали те, которые все-таки могли успешно охотиться на них.

Так продолжалось очень долго, пока наконец не установилось равновесие. Травоядные и хищные ящеры достигли совершенства. Ни те, ни другие, оставаясь ящерами, не могли уже стать более сильными, здоровыми, полноценными.

Они были подобны двум равносильным борцам-соперникам. Если один чуточку прибавлял в силе, ловкости, умении, то его противник после проигрыша наверстывал упущенное и брал реванш. В конце концов оба борца достигли совершенства. Предел!

Но тут оказалось, что у одного из партнеров есть все-таки маленькое преимущество. Скажем, у него чуть длиннее руки и это, при прочих равных условиях, позволяет ему добиваться постоянных побед. Ведь усовершенствоваться-то не может его противник, как и он сам.

Измученный проигрышами, противник вышел из игры. Других достойных противников у оставшегося не нашлось. И он очень быстро обрюзг и ослаб.

То же могло случиться с ящерами. У травоядных, скажем, было чуточку больше сил или сноровки, чем даже у «царя хищников» — тиранозавра. Достигший совершенства в своем хищном деле, тиранозавр вымер. А вскоре захирели и вымерли могучие травоядные рептилии.

Могло быть и наоборот. У хищников оказались какие-то (пусть крохотные) преимущества. Расплодившись и пожрав всю добычу, они стали дохнуть от недоедания.

Самое главное, у животных есть одно качество: достигнув совершенства, они почти никогда уже не могут вернуться в более примитивное состояние. И поэтому без хороших, сильных соперников они обречены на упадок и скорое вымирание. А как же с жестокостью?

Просто-напросто ей среди животных нет места, как и подлости, обману (как, впрочем, и честности, доброте, правде) и другим качествам, которые могут осознать лишь очень умные существа вроде нас с вами.

В отношении к живым существам, мне кажется, четко проявляется характер человека, наподобие того, как раствор узнается лакмусовой бумажкой.

Формула тут не такая уж простая: мол, любит животных — человек хороший, не любит — плохой. Конечно, так частенько бывает, но не обязательно.

Главное — в том, что почти все наши хорошие качества (заботливость, любовь, уважение, сострадание и пр.) наиболее ясно и откровенно выступают при общении с более слабыми, зависящими от нас существами. Как очень давно заметил мудрый Конфуций: «Достоин похвалы за доброту тот, кто добр, имея достаточно силы, чтобы быть злым».

Наша жалость и сострадание приносят больше всего пользы и радости нам самим. И весь этот мир, нас окружающий, наполняющий нас своим светом, запахами, звуками, непрерывно протекающий сквозь наше тело, наши глаза и уши, — разве этот мир, который мы переживаем и осмысливаем, это не мы сами? Мы — в нем, и он — в нас.