Глазами геолога

Будни

Мы попали на курорт.

В долине реки между невысоких сопок расположился лагерь двух наших отрядов: несколько палаток, два бревенчатых самодельных домика на полозьях (балки), четыре трактора, полтора десятка человек. Отсюда отряды расползутся — на север и на юг.

Вдоль реки деревья: ива, ольха, тополь. Много кустов. Теплое солнце. Круглосуточный день.

Из-за неполадок с тракторами пришлось две недели обживать этот лагерь. Тундра вокруг была исполосована гусеницами тракторов. Почти все живое в округе было распугано. Каждый вечер около кухни валялся добрый десяток серых уток и пестро-коричневых куропаток. Птицы были небольшие, ощипывать их никому не хотелось, отрядный пес Тарзан от них отворачивался.

Больше других забавлялся охотой тракторист Толя. После работы он брал своими темными, промасленными руками ружье и уходил из лагеря. Приносил с дальних озер битых уток, небрежно и брезгливо кидал их возле балка, крикнув Игорю, который почти постоянно дежурил на кухне: «Эй, кухар, давай шуруй!»

А мы после работы обычно шли на озеро купаться. На дне его лежал лед, но верхние полметра воды прогревались солнцем, и было приятно лежать горизонтально, почти не шевелясь. Тогда из-под прибрежных кустов выплывали утята, а утка, понимая опасность, тихо крякала на них, не рискуя выйти из убежища.

Однажды я пришел на широкую плоскую поверхность речной террасы, где синели тысячи озер. Подошел к одному из них, ступая по кочкам, между которыми поблескивала вода.

Вблизи озеро было почти черным от взвешенных в нем растительных остатков. Я разделся и, осторожно окунувшись, стал потихоньку плавать.

Вокруг были небо, тундра и черная вода. Из глубины озера обжигали меня ледяные струйки. Стояла такая тишина, что становилось жутковато.

Холодные пальцы озерной глубины скользили по моему телу. Черные чудовища оживали подо мной и колыхали снизу воду. Они примеривались не торопясь утянуть меня на дно.

И что изменится? Те же небо, тундра и черная вода, как тысячи лет прежде. Не будет лишь крохотного человечка, чуждого здесь, осмелившегося побеспокоить эти сонные воды, раздробить солнце, плавающее в них.

Купание не доставило мне удовольствия. Но может быть, есть какой-нибудь смысл в том, что я, один из миллиардов людей, окунулся в это молчаливое озеро — одно из миллионов озер безлюдных северных равнин…

Конечно, мы были заняты не только охотой и купанием. Безделье расслабляет. Наша начальница — Вера Романовна — водила нас по соседним сопкам, знакомила с обнажениями. Народ у нас собрался разношерстный: геологи, геоморфологи, мерзлотоведы, гидрогеологи. Местные горные породы, среди которых преобладали вулканические лавы и пеплы, были многим в диковинку.

Андрея и Бориса обучили отмывать шлихи.

Сначала на берегу речки им было показано, как это делается. Виктор Сергеевич, второй десяток лет работающий на Чукотке, терпеливо, показательно отмывал шлих в деревянном лотке, напоминающем корытце.

Наполнив лоток песком, он опускал его в воду и, придерживая за бортик, несильно тряс взад-вперед. Время от времени Виктор Сергеевич загребал растопыренными пальцами песок и отбрасывал в сторону гравий. Наконец, на дне лотка остался черный порошок. Наполнив лоток и зачерпнув в пригоршню воды, Виктор Сергеевич ловко смыл черный порошок в подставленный ситцевый мешочек, туда же сунул бумажку с номером шлиха, чтоб все было «по форме».

Два раза повторил Виктор Сергеевич эту операцию и сказал: «Дело нехитрое. Давайте сами».

Ребята провели у реки часа два. Тренировались. Не замечали, что холодная вода ломит руки, что устает спина и затекают ноги. Шлихи осматривали слишком тщательно, в надежде на «фарт»: вдруг среди темной массы блеснут зеленовато-желтые крупинки!

После полудня им было дано задание отмыть шлихи в ближайших к лагерю ручьях.

Борис взял ружье, Андрей — широкий охотничий нож. Оба натянули на ноги высокие болотные сапоги, накинули на плечи брезентовые плащи. Каждый сунул в свой рюкзак лоток, лопату, несколько мешочков.

И они ушли — плечо к плечу, широкими, уверенными шагами. Должно быть, в эти минуты виделись им отчаянные золотоискатели Джека Лондона и слышался зов таинственного мира приключений.

Начался надоедливый холодный дождь. Стало сумрачно и неуютно.

Мы собрались в нашем походном домике-балке. Рация свиристела, как птица. Вещая птица, твердящая обрывки слов, мелодий, тонкий писк морзянки.

— Выдай что-нибудь веселенькое, — сказал Игорь радисту, гремя мисками, и под джазовую дробь стал ритмично притопывать.

Посуда позванивала в такт.

— Па-пара-па-па… — тараторил Игорь, притопывая.

— Психованный, — сказал негромко Толя.

Тем временем начались шахматные баталии — лучший способ коротать вечера. Ожили деревянные фигурки. Каждая обрела силу, хитрость, свойство передвигаться. Пешки потащились в ферзи, легкие фигуры — поедать друг друга, ферзи — метаться во все стороны. Короли затаились в укромных уголках.

— Начальство — дома, а рабочие вкалывают, — вдруг вспомнил Игорь.

— Болтаешь чепуху! — сказала Вера Романовна, не отрываясь от тетради. Она перечитывала записи, сделанные в Москве. Она работала.

— Я не к тому веду. Ребятишки-то золото моют. Их сейчас от этого дела трактором не оттащишь. — Он стоял в клубах пара и ссыпал в кастрюлю крупу. — Так все говорят: романтика и прочее. А не дай три оклада, кто сюда поедет? Вон золотишко-то намывать они не устают!

Игорь подхватил ведро, с грохотом выпрыгнул из балки и побежал к ручью.

— Вот тип! — сказал я. — Любитель деньжат.

— А кто их не любит! — отозвался Толя.

— Балабол, — сказала Вера Романовна. — Послушать только его… Между прочим, оклад свой в Москве оставил. Доверенность написал матери.

В восемнадцать часов ребята не вернулись. Прошел час. Дождь увереннее затарабанил по палатке. Прошел еще час. Сумерки сгустились: тучи опустились ниже, набухли, стали густо-голубыми.

— Несите ракетницу, — сказала Вера Романовна. Было заметно, что она волнуется.

Я не чувствовал особого беспокойства за ребят. Такие крепкие, сильные парни — что с ними может случиться? Они, пожалуй, вдвоем и с медведем справятся. Вспомнил, как перед уходом Андрей сказал, улыбаясь: «В этом самом мешочке золотишко принесем, однако!»

Он небрежно скомкал мешочек, сунул в карман, подмигнул. Мне показалось, у него замечались симптомы золотой лихорадки: голос был слишком возбужденным и глаза как-то по-особенному блестели. Да и утром, обучаясь мыть шлих, он излишне скрупулезно просматривал черный порошок, оставшийся в лотке…

Принесли ракетницу. Выстрелили. Две ракеты стремительно взвились одна за другой, прочертили две красные полосы и, чуть задержавшись в верхней точке, понеслись вниз, роняя искры.

И, как это нередко случается, в тот самый момент, когда решено было отправиться на поиски, намечался план спасательной операции и распределялись маршруты, невдалеке послышался треск кустов.

Андрей и Борис вышли плечо к плечу, чуть вразвалочку. Их плащи намокли, потемнели. На лицах блестели капли воды. Высокие сапоги-ботфорты лоснились, будто начищенные.

— Явились, голубчики! — в сердцах сказала Вера Романовна и пошла в балок.

И мы все, кто стоял на дожде, тоже полезли туда: теперь можно было поужинать. Игорь крикнул, высунувшись из двери:

— Эй вы, детский сад! Давай на ужин!

Встречу нельзя было назвать радостной. После ужина ребятам пришлось выслушать нотации о дисциплине, об опасностях, о работе. Ответы были унылые и тихие. Так отвечают нашкодившие ученики: «Забыли на часы посмотреть… Больше не повторится… Увлеклись, старались… Лагерь в кустах не сразу нашли — только ракета и помогла…»

Наконец Андрей не выдержал и попытался перейти в наступление:

— И чего особенного произошло? Ну, задержались, верно. Так сразу все на нас: такие, разэтакие… Мы ж не дети. Что с нами может случиться?

Ответ был резкий:

— Тебе все нипочем. А пять лет назад у нас трое замерзли. За вас все в ответе… Эх вы, романтики! — Последнее слово Вера Романовна произнесла с презрением.

Поздно вечером, когда мы трое лежали в своих спальных мешках, подобно младенцам в конвертах, я спросил:

— Скажите, ребята, вас в шлихах только золото интересует? А уран, вольфрам и прочее?

— Скучно, когда все читают нотации, — отрезал Андрей.

Я разозлился, повернулся к стенке. Коснулся брезента. Откуда-то сверху шлепнулась мне на щеку холодная капля.

— Все вы, конечно, правы, — сказал Андрей. — Только скучная ваша правда.

— Мы, пожалуй, в шлихе ничего, кроме золота, и не определим, — вставил Борис.

— Можно подумать, что золотишко нам одним нужно. Месторождение б открыли — и вам неплохо.

— А себе лично бы намыли? — спросил я.

— Ясное дело! Я бы вечерами после работы приходил и мыл. А ты, Борька?

— А я что, хуже тебя?

— Будто вы никто не стали бы мыть! Так я и поверил. И вообще мне кажется, кто много громких слов говорит, тот на поверку еще похуже других может оказаться. Я ни на кого не намекаю, а вообще… Чем плохо намыть малость? Прилетаю в Москву. Прихожу в общежитие… Нет, подъезжаю на лихом такси. Ребята, конечно, собираются в комнате. Без лишних слов бухаю рюкзак на стол, развязываю. Достаю, во-первых, с приезда — полярник! — бутылочку спирта. Потом пару копченых гольцов. А под занавес бросаю небрежно на стол замусоленный мешочек. Плюхается он тяжело. Они, ясное дело, развязывают и… сыплется золотишко. Ого! У всех отваливаются нижние челюсти.

— Это же не серьезно! — возмутился я. — Работать, чтоб удивить! Детские шалости. Вы скоро специалистами будете. Неужели не интересует ничего другое? Здесь и вулканы, и мерзлота, и следы ледников, и еще бог весть сколько всяких фокусов.

Тут я услышал мерное сопение Андрея и Бориса. Аудитория спала. Лекцию пришлось прекратить…

Ох это стремление поучать! Меня самого прежде непрестанно поучали старшие.

Помню, насытясь в школе по горло полезными советами и горячими призывами, переписал в стенную газету старинную эпиграмму:

На столб дорожный Петр-философ наш походит:
Указывает путь, а сам по нем не ходит.

После этого на меня еще сильнее хлынул водопад указаний, поучений и запрещений. А теперь я сам лью на других этот бесполезный словопад, когда от старшего требуется совсем другое: идти. Надо идти вперед и молчать. Не указывать, а показывать пример. Агитировать не словами, а делами…

А утром — в путь. Наши два отряда расползаются в разные стороны. Один движется вниз по долине реки, на юг, к Берингову морю Тихого океана. Другой тянется в горы, вверх по долине, на север, к Восточно-Сибирскому морю Северного Ледовитого. Прощальные ракеты слепнут в солнечном небе.

Горы медленно плывут навстречу. Впереди трактор тащит балок. Следом волочит сани второй трактор. В санях, доверху нагруженных нашим скарбом и бочками с соляркой, устроилась наша троица.

Наш корабль плавно покачивается на склонах гигантских каменных волн. Вблизи они покатые, в мелких складках, словно покрытые рябью. Вдали они яростно вздымаются к небу: остроконечные, темные, с белой снеговой пеной на вершинах.