Повесть дохронных лет

— Я бы так не слепил, — поддержал Батый.

— Животное по брюхо в воде. Пьёт в пруду Московского зоопарка. Видите, концентрические круги по воде у пасти, — воодушевлено поясняла Маргарита Астафьевна.

«Из пруда воду пьёт!», «Похож!», «Точно похож!», «Ну нормально!», «А бегемот и гиппопотам — это одно и то же?» — поддерживали Стаса, Батыя и зоологичку от класса.

— Ну, если таков тигр… корова… вот такая…. Кит хорош, но волн океанских не хватает. Ёжик — авангардистский, и не плох! Ворона — симпатичная… Молоком питалась, не из яйца вылупилась?.. А это, надо полагать, черепаха… То… — Дядя Ваня повернулся ко мне, — с большой натяжкой можно согласиться с тем, что вот это… бегемот. Стоит… То есть, лежит… То есть воду пьёт! В пруду… Ни о реалистичности, ни о выразительности здесь, конечно, говорить не приходится, несмотря даже на наличие кругов по воде. Соглашусь с Запрудным: «суровый стиль», больше «примитивизм», «сюром» отдаёт.

Я облегчено опустил дощечку, и Дядя Ваня примял поля шляпы вниз, — так всегда проделывал, когда затея ему удавалась.

Но рано было ему и мне обольщаться. Отец встрял!

Стоял, молчал, теребил себе мочки. Сыну повезло, сухим из воды выходил. Друг выправил положение, да чего уж там — выручил. Спас от штрафов, а он! Всё угробил, заявив:

— Эти пройдохи издеваются над тобой, Ваня! Да ты посмотри, какой же это бегемот? Какой сюр, какой примитивизм — натурализм чистой воды.

— Бегемот, — заскрежетал зубами Дядя Ваня. — Нет, ты посмотри на эти иголки, это иголки ёжика? А медведи? Лапы сосут, а то не узнал бы. А скунсы эти? Кто слепил?.. Карамазовы. Похожи. Ну, жирафа ни с кем не спутаешь. Хомяка тоже… огромен, думаю, слона лепили, да хобот не успели, хомяком оставили. Вот так и Франц, не успел вылепить глаза и уши своему бегемоту, время на круги по воде потратил.

Отец послушал друга, махнул рукой и обратился ко мне:

— Вот что сын, если ты сейчас же не убедишь меня в том, что действительно вылепил бегемота, я заявляю перед господином Вандевельде и твоими товарищами, вертолёта ты все лето не получишь. Парубка я купил, стоит на площадке.

У меня там же, где взыграло, потом оборвалось, снова взыграло. Купил! Не дожидаясь конца месяца. Наверное, владелец пригрозил продать… Ладно, в конце концов, лепил я бегемота, а к поправочкам в облике я не причастен, не моих рук дело. И меня понесло:

— Да, слепил я бегемота… Нет у него ног. Вот. Бегемот — инвалид… В былом артист Одесского цирка, воздушный гимнаст. Уникальное было млекопитающее, перенёс уникальнейшую операцию: ему, чтобы мог ухватиться за трапецию и канат, вместо… копыт на передних ногах пришили кисти шимпанзе, а на задних стопы орангутанга. Однажды он репетировал ночью, один на арене. Цирковой сторож был глуховат, потому ничего не услышал, не оказал первой помощи, не вызвал «скорую». Бегемот к своему несчастью сорвался с трапеции. Пролежал на арене всю пятницу, в цирке как на грех выходные перед гастролями начались. Промучился субботу и воскресенье, ещё день и ночь, весь вторник до среды. Началась гангрена, и бедный гимнаст в четверг лишился конечностей. Глаза, они выскочили из орбит ещё при падении, от удара об арену. А уши ему откусил жираф в Московском зоопарке, когда был ещё гигопотамчиком, в детстве. В воде не видно, — он и этого… письки лишился. А… семенные мешочки ему вырезали сразу, как начал тренировки под куполом — мешали рассчитать и исполнить сальто-мортале. Пасть зашили, дырочку вот оставили — шланг вставить кормить. Цирк обанкротился.

Я вернулся к стеллажу, положил бегемота-инвалида рядом с китом и, отметив краем глаза оторопелость отца и Дяди Вани, уставился в стену — на портрет лукавого Леонардо.

Тишину и напряжение в мастерской прервали Батый с Плохишом. Первый шмыгнул носом, второй к этому добавил:

— Ну, кто бы так интересно рассказал о любимом млекопитающем?! Артист цирка! Воздушный гимнаст! Умел рассчитать сальто-мортале! Одессит! Маргарита Астафьевна, это шедевр. Десять баллов.

— Да что ты такое говоришь, Запрудный? Почему инвалид? Я же видела, всё у бегемота было цело. И глаза, и уши. Без ног — так, я сразу поняла, по брюхо в водоёме… И пасть не зашитой была. Он пил: круги по воде у головы шли, — выразила удивление Маргарита Астафьевна.

Надев очки, она пропала в кафедре, отворила дверку, сбежала по приступкам и поспешила к стеллажу. Шла быстро, красиво — Мэрилин Монро! А дошла — стояла, чуть присев. Края юбки уложились по полу. И, как я и предвидел, очки у неё запотели.

— Все они… и учительница тоже, издеваются над нами, Ваня! Какой гимнаст! Какой одессит! Цирк нам тут устраивают. Какой это бегемот?! Вот посмотри, рядом кит, так у него все на месте… Дыхательного отверстия на голове нет, но хвост, плавники на местах, — настаивал на своём отец.

Дядя Ваня на это молчал — его моя небылица устраивала. Поскрежетав зубами, повернулся к другу и попытался его унять.

— Да успокойтесь, господин Курт!

— Нет, подожди, Ваня! — не соглашался отец.

— Нет, ты подожди, Гена. Если с трапеции упал, инвалидность получил, — похож ведь. Ну, пусть это будет… бегемотом-инвалидом. С определением «сюрреализма» не соглашусь, очень показательный образчик «сурового стиля», — просил друга директор.

— И, если о реализме говорить. Хорошо, допустим, — не успел глаза и уши вылепить, время на круги по воде истратил. Где хвост? — требовал разъяснений отец.

— Ушиб — ампутировали, — с жаром объяснил Плохиш.

— Тогда, где заднепроходное отверстие?

— С хвостом ампутировали.

— Хвост отрезали, отверстие вырезали, — с не меньшим жаром помогая Плохишу, пояснил Батый.

— Маленькое отверстие, если присмотреться, там осталось. Заросло, кормили ведь через раз, гимнаст лёгким должен быть. Хотя, по нему не скажешь… но это он опух от удара об арену и от сытой лёжки в больнице, — утверждал и пояснял Плохиш.

Отец подошёл к стеллажу — поближе посмотреть, склонился над дощечкой… и увидел надпись.

Дядя Ваня тут же поспешил стать ближе к отцу, я отошёл, уступая директору место.

Марго захихикала.

Отец прочёл, не выпрямляясь в рост, поднял голову и скосил глаза в поисках желанной невестки.

Кто-то что-то обронил на пол. Марго прекратила хихикать.

Дама вскочила с места, и, сдерживая рыдания, метнулась к выходу, Изабелла бросилась следом.

Отец выпрямился:

— Господин директор, проводите меня с сыном в ваш кабинет.

— У меня ремонт, ты же видел. Обои сейчас меняют, не выпроваживать же рабочих, — пытался остановить отца Дядя Ваня. — Гена, а бегемотом-инвалидом забинтованным после операции, глаза, уши, ноздри под бинтами, — признать согласишься? — ухватился он в отчаянии за сомнительную идею: друг мог и рассердится, что и случилось.

— Ладно, господин Вандевельде, я хотел по-хорошему.

Отец расстегнул пиджак и вытащил из брюк за пряжку, отнеся руку далеко в сторону, ремень.

В мастерской и без того была тишина, теперь она стала гробовой.

— Постой, постой! — опомнившись, останавливал отца Дядя Ваня. Подскочил к нему, стоял, загораживая от класса спиной, и тихо шептал: — Что, здесь? Вживую? Ты Катькин штраф, один, с трудом потянешь.

— Господин Вандевельде, выпроводите всех отсюда, — спокойно старался просить отец. Ремень в руках и тяжёлый исподлобья взгляд на меня сами за себя говорили — мне оставаться на месте.

— Хорошо, господин Курт, только не спешите, — обречённо согласился директор и повернулся к классу с приказом: — Все отправляйтесь в актовый зал! — Расстегнул пиджак, ослабил, распустив узел галстука, ворот рубашки и сдвинул на затылок шляпу. Его бледное с капельками проступившего пота лицо в нимбе широких белых полей выражало покорность, если не судьбе, то требованию незадачливого — безмозглого, чего уж там — друга.

— Господин Вандевельде, выслушайте меня, пожалуйста, — попросил директора Батый.

— Не сейчас, Хизатуллин. Вечером я зайду к вам.

— Но, господин Вандевельде! Я хочу сказать, что этот… артист цирка, на самом деле бегемот; что…

— Ну, ну! — словно за соломинку ухватившись, поторапливал директор Салавата.

— Вот, смотрите! — вмешался Стас. — Из кусочка пластилина отщипнутого от исполосованного Марго скунса он поспешно дополнял мою поделку. — Это глазки… Ушки… А это хвост. Заднепроходное отверстие… углубим. Чем не бегемот? Пьёт воду… Ноздрей нет! Действительно, какой тут реализм? Примитивисты такой оплошности не допускали. — Плохиш ногтём мизинца проковырял ноздри. — Пасть расшивать я не буду. Теперь, все это у…бираем. — Стас проворно смазал всё, что налепил. И, проделывая указующий жест обеими руками на то, что сталось (а остался — «бегемот», углублённое заднепроходное отверстие и оставшиеся ноздри нисколько его не изменили), заявил: — Бегемот-инвалид! Упал с трапеции. Сальто-мортале на этот раз, в пятницу, должно быть, с числом тринадцатое, не рассчитал. Я в цирке у тётки в Архангельске был, так там воздушные гимнастки под куполом номер на такой высоте проделывали, без бинокля ни фига не разглядеть. Упасть с такой высотищи, да об арену! У бедняги, наверняка мозги из пасти брызнули.

Дядя Ваня приминал шляпе поля, но победный его настрой остановил отец.

— Хватит! Запрудный — этот не издевается, он смеётся над нами! Ты понял, Ваня, про какие это он мозги? Хва-атит! Я просил выпроводить всех вон! Распорядитесь, господин директор.

С последними словами отец сложил ремень вдвое, резко свёл и развёл руки. Хлопнуло — громко, так что сам испугался. За станками замерли, Батый схватился за наушник, Плохиш открыл рот, Мэрилин Монро присела, Марго захихикала.

Отец, увидев такую реакцию, смущённо опустил ремень.

Ему неловко стало, возмущался я. Неловко будет протокол подписывать со штрафом за непотребное изображение полового органа. И после, когда Дядя Ваня втолкует, что всё делал, чтобы избежать этого.

— Салават, вечером у вас дома поговорим, — обронил Батыю директор, поднял поля шляпы, и повторился к классу: — Отправляйтесь в актовый зал!

Батый и Плохиш бросились к нему и наперебой что-то тихо втолковывали, доказывали, директор слушал и кивал. Нахлобучил шляпу на лоб, примял ей поля и, раздвинув руками мальчишек на стороны от себя, быстро направился к классной доске. Нагнулся и поднял сигарету.

— Чья?!

— Моя. — Маргарита Астафьевна поставила на полку к графину стакан, поправила очки.

Директор повернулся на голос:

— Ваша?

— Да. В перерыв, просматривала фигурки, обронила из пачки.

— Вы курите не дамские? — Директор прятал сигарету в кулаке.

— «Лим», — учительница налила и выпила третий стакан воды. Спустя годы узнаю, в графине была вовсе не вода, огуречный сок. Учитель пения проставился учителю изобразительного искусства за то, что тот уступал скульптурную мастерскую, спас орган.

— Действительно, «Лим», — рассмотрел директор сигарету. Спросил вкрадчиво, — Вы все фигурки осмотрели?

— Все на станках, кроме поделки Сумарковой. Тряпка на пластилине мокрая, я сигаретой хотела приподнять, посмотреть, да вошли дежурные. Уронила сигарету, отфутболила за кафедру.

— Доложите Вере Павловне, и протоколы мне на стол. Второй штраф за то, что вязали на уроке, а третий за просмотр телевещания. Проводите детей в актовый зал.