Повесть дохронных лет

И приписка:

Буду очень признателен, если книгу вернёшь: ни чем другим не подвернулось тебя одарить, гадюка. Ты ею будешь! Вырасту, закончу консерваторию, руки, ноги тебе пообломаю.

Отец приблизил слово «клянусь» к носу, дал понюхать Дяде Ване.

Вошёл старик-чеченец. Тяжело дышал, папаха «генеральская» на глазах — великоватой ему оказалась. С порога большим пальцем сотрясал в пол — налейте мол. Я, один понявший жест, подал ему рюмку водки.

Занюхать Дядя Ваня подсунул чеченцу клятвенный лист.

— Кровью написано, — заключил старик авторитетно и из бутыли с чачей, метнувшись к ёлке, налил в три фужера…

За стол папаши, когда ручеёк вернулся в квартиру, уже не сели.

Хватились господ Вандевельде и Курта посреди ночи. Я рассказал дяде Францу, что произошло, тот, не на шутку забеспокоившись, бросился к телефону названивать. Мама и госпожа Вандевельде, примерявшие свои подарки в спальне, прибежали и сразу обратили всех внимание на «талмуд» и коробку с пряником, так непредусмотрительно оставленных папашами на столе. Дядя Франц в медвытрезвителе даже справился, а когда у дежурного по мэрии допытывался, мама забрала трубку и набрала номер своей «неотложки». Никто ничего не знал.

Дядя Франц попросил напомнить номер ресторана, но его опередили: метрдотель, рассыпаясь в извинениях (мама включила функцию «громкая связь»), пригласил прийти в заведение спешно:

— Господа мэр и Курт заявились с чеченцем и чачей. Старик поднял от ударных барабанщика и сам теперь барабанит. Очень, извиняюсь, много выпили. Ссорятся. Посетители поражены.

— Что?! Поражены? Чем?! Как?!

— Говорю, должно быть, с майором Францем Куртом. Мой сын под вашим началом срочную отслужил, остался на сверхсрочную, очень я вам благодарен, здесь скорее всего спился бы, или, ещё что хуже, женился, и наверняка бы спился. А так — под присягой, знаю, у вас в «вэдэвэ» не забалуешь.

— Да погодите вы с «вэдэвэ». Посетители поражены, чем, как.

— Господ Вандевельде и Курта, извиняюсь, ссорой. Пока те только кричат, толкаются, но, похоже, всё к рукопашной идёт.

— Все посетители живы! — облегчённо оповестил майор столпившихся у телефона гостей.

Мамаши первыми бросились в ресторан, гости следом. На бегу гомонили:

— Они ссорятся?

— Не может быть!

— Ой, я не верю!

— Прежде рак на горе свиснет.

— У суслика кит родится.

Бежали гурьбой, наперегонки, не одевшись, — благо был ресторан с домом мэра под одной «миской».

Зал переполнен. Но посетители не за столами. Одни, и музыканты с открытыми ртами, стояли у эстрады и слушали соло чеченца на ударных. Другие столпились у центральной кабинки, в которой за столиком сидят господа Вандевельде и Курт. Как огурчики, не скажешь что пьяные. И точно ссорятся! Что-то там себе рычат.

Узнав Вандевельдов и Куртов, все почтительно уступали семьям лучшие у эстрады и в кабинках места.

Я не мог различить кто отец кто Дядя Ваня. Пиджаки на спинках стульев, сорочки расстёгнуты, оба в шляпах по глаза нахлобученных, и с галстуками распущенными на потных шеях. Дама бегала глазами с одного на другого. Похоже, и мамаши не узнавали: не поднялись в кабинку, стояли в растерянности. Разве что детишки-чеченцы не сомневались в том кто их сосед. Одни толкались, старший из мальчиков убеждал:

— Мэр тот, что слева! Дядю Курта положит.

Другие отпихивались, «малявка» из девчонок — с белокурыми кучеряшками среди детишек чёрненьких и по годам взрослее — не соглашалась:

— Тот, что справа! Это ещё посмотрим, кто кого положит. Фермеры, они подюжей, пожилистей мэров будут.

Да отец с матерью их определились: он поддержал одних, она других. Насчёт того, кто верх одержит, проявляли единодушие с «малявкой»:

— Фермер одолеет мэра.

Ну, не иначе: отец снять урожай в парниках частенько нанимал чеченцев.

Давненько мы не видели папаш в сцепке, последний раз сеанс армреслинга они демонстрировали лет семь назад. Я отметил, сейчас руки их с закатанными рукавами выше локтя не с теми бугристыми бицепсами, с какими тогда были.

Этот раз по сторонам стола стоят метрдотель и официант, первый с хронометра отслеживает время и у плеча держит фонарик, луч которого направлен на ручищи соперников в мёртвой хватке; второй держит в обнимку подарочную бутыль. «Дуэльная» чача разлита в небольшие из толстого хрусталя стопки. В сцепке правые руки, в левых эти самые стопки — держат «амброзию» с готовностью стартовать. Локти подняты выше оттопыренных мизинцев.

Мамаши, наконец, решаются: взбегают по приступкам в кабинку. Мужья жёнам ноль внимания.

Рефери выключает фонарик — соперники разрывают сцепку и руки выкидывают высоко вверх. Одновременно кидают, будто соляру в топку, чачу в рот. Крякают и занюхивают дном стопки.

Рефери торжественно оповещает:

— Восемьнадцатыепятьграмм!

Синхронность в движениях изумительно полная: чачу — одним духом, и тут же, не мешкая, пустую стопку — под бутыль официанту, и — в сцепку. Рукой, освободившейся осторожненько так… нашаривают стопарик соперника, уже наполненный из бутыли. Рефери наводит луч на сцепку и снова отслеживает время. Папаши, кряхтя и пыхтя, рычат:

— Доченьке, Леночке моей… пацана давай!

— Будет ей пацан… Я стараюсь!

— Наша берёт! — прыгали, хлопали в ладоши детишки и их мать.

— Наша возьмёт! — вторили им отец с «бандой малявки».

Картина ясна: в Катьке с Хансом папаши разуверились окончательно, видимо, не слишком-то питали надежды насчёт меня с Дамой, но у Куртов подрастала двухлетняя Леночка, тогда как у Вандевельдов все ещё только надеялись на семейное прибавление.

Попытки наших мамаш урезонить мужей успехом не увенчались: чача из бутыли убывала, сцепка раз за разом менялась. Официант устал держать бутыль и разливать содержимое — руки дрожали, ноги подкашивались. И мы с Дамой нашлись, как им всем помочь. Не сговариваясь, направляемые каким-то наитьем, взялись за руки, поднялись в кабинку и, став так, чтобы нас могли видеть сразу оба соперника, слились в долгом поцелуе.

Рефери навёл фонарик на нас — папаши, посчитав, что наступила переменка сцепки, чачу — в «топку». А заметили меня с Дамой, поперхнулись и разразились кашлем.

— Не… рано… ли? — задыхался Дядя Ваня.

— В самый… раз! — Свой кашель отец запил глотком из бутыли, вырванной из рук официанта. После повернулся к окну кабины и обратился к присутствующим:

— Хотите, фокус покажу?

Снял и сунул маме в руки шляпу, приложился к бутыли изрядным глотком, сполз со стула на пол, улёгся на спину и за пять секунд уснул. Во сне вдыхал через нос, выдыхал через открытый рот — чача с бульканьем поднималась и опадала меж зубами фонтанчиком гейзера. Зрелище, я вам скажу, ещё то: и отталкивающее и завораживающее.

Мамаши, суетясь, упрекали друг дружку в том, что не успели упредить представление, остановить фокусника. На свадебном пиршестве друзей (застолье они устроили одно на обе свои свадьбы) в этом же ресторане (тогда ещё рабочей столовой) фокусника, изображавшего из себя фонтан, попытались разбудить, тот захлебнулся и после буйствовал в невменяемом состоянии. В последующие от года к году демонстрации уже не трогали, предпочитая дать «фонтану» отоспаться. Уже лет десять минуло с последней демонстрации, потому-то мамаши и потеряли бдительность.

Не заметили, когда заснул и мэр. Он всхрапывал, сидя за столом лицом в натруженные руки. И мы стали свидетелями ещё одного фокуса: шляпа у Дяди Вани свалилась с головы — соломенные волосы (волосы!) веером постелились по зелёной скатерти. Ни какой лысины!

Дама легонько тормошила мэра за плечо, мне стало неловко за своего отца, но «закрыть фонтан» не пускала мама. Нашёлся метрдотель: отложив фонарик, он взял у официанта полотенце-салфетку, скрутил кульком и острием опустил в фонтанчик — чача впиталась.

Отец проснулся. А принялся помогать Даме, тормошить мэра, увидел волосы. Захлопал глазами:

— Парик, что ли?

— Давно сделал подсадку волос с затылка, но шляпу по-прежнему носит — привык, — ответила за мужа госпожа Вандевельде.

— От друга скрывал! — возмутился отец. — Шляпу носил! В мэрии, в школе, во всех присутственных местах не снимал. Мэр, словом, — далёк от народа.

Мэр, покорно подставляя жене голову под шляпу, дружелюбно согласился:

— Я как подсадку сделал, тебе показал. Шляпу в парилке — дело в бане было — снял, ты посмотрел пьяными глазами и плюнул. Я догадался, ты посчитал, что увидел себя в зеркале. Ей-богу, было дело. А народ мне близок, не ври. Избирает. Новая Земля не Москва.

— Ладно, Ваня, пойдём на воздух. И не слишком ты надейся… у моего отпрыска, целовались, я никакой страсти не отметил. Так что, старайся.

— Сделаем, Гена, — пообещал мэр фермеру.

Дядя Ваня позволил вести себя под руки. Вдруг высвободился, вернулся в кабинку, шире раздвинул шторки и снял с поклоном шляпу — поблагодарил посетителей ресторана за внимание.

— Показал близость к народу, — съязвил отец.

— Покажи и ты фокус, — совала «малявка» колоду карт мэру.

Тут подоспел, сбегавший домой за кителем, дядя Франц. В форме майора воздушно-десантных войск он стал по центру танцевальной площадки, вытянул в сторону руку и скомандовал:

— В строй, шеренгами по четверо… становись!

Первой под руку офицера стала Катька, рядом «малявка». Не замешкались и все гости мэра. В суматохе в строй затесали тройку посетителей.

— Равняйсь!

Посетители, удирая к своим столикам, расстроили шеренги.

— Сомкнись! Где аксакал?

Чеченца привёл барабанщик. С обожанием смотрел старику в рот, возвращая тому папаху и забирая свои барабанные палочки. Братья, прогнав Катьку с «малявкой» в хвост строя к детям, подхватили «солиста» под руки.

— Равняйсь!.. Смирно!.. Шагом… арш! Запевай!

Под «Славянку» и овации посетителей ресторана мы вышли под купол.

Счастливый метрдотель у выхода напутствовал пожеланиями светлого Рождества. Он, старый, с начала строительства «Ограды» работал поваром, и помнил знаменитую свадьбу друзей, после какой рабочую столовую и сделали рестораном, завезя на смену в щепу разнесённым столам и стульям, оконным занавескам, дорогую мебель и бархатные шторы.