Капкан для шоколадного зайца

— Да, дорогой, — у Ангелины округлились глаза, — что ни час, то новое открытие. Оказывается, ты не столько маньяк, сколько извращенец!

— Ух ты! — подпрыгнул за рулем Анатолий. — Какой изысканный комплимент. Вот кто бы другой на тебя обиделся, а я — нет, я в восторге!

— С кем я связалась, — вслух сама себя корила Ангелина. — Мой жених тащится оттого, что распутывает чужие проблемы, которых сам стремится избегать.

— А тебя бы больше устроило, чтобы меня вместо Голубева похищали накануне свадьбы, или чтобы я, как Илюха, проиграл все свое не слишком дорогостоящее имущество?! — Анатолий пытался осознать, по какому поводу убивается его невеста.

— Вовсе нет! С Голубевым я бы и дня рядом не прожила. Я сама — взрывоопасная штучка, а с Илюхой мы составили бы отличный набор юного террориста — динамит с детонатором, — Ангелина передернула плечами, воочию представив красочную картинку.

— А со мной? — вкрадчиво, но с подвохом спросил Анатолий, приревновав, что лавры зажигательного партнера достались другу детства.

— А с тобой, — Ангелина многозначительно погладила его колено, и машина тут же отреагировала, вильнув к обочине. — А с тобо-о-ой, — снова протянула она, — мы как неразлучные герои — Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Меня терзают смутные сомнения, — заерзал на сидении Анатолий. — Шерлок Холмс и доктор Ватсон — оба были мужчинами…

— Ах ты, чудовище! — набросилась на него Ангелина, раскусив, к чему он клонит.

— А ты — мой сверкающий ангел, — с хрипотцой в голосе ответил жених.

Анатолий припарковал «ауди» к тротуару, обнял свою невесту и приник к ее губам долгим волнующим поцелуем, от которого Ангелина таяла и становилась шелковой и безропотной. По части поцелуев Анатолию не было равных, он покорил ее в первый же вечер их бурного знакомства. Ангелина просто не смогла отпустить от себя мужчину, называвшего ее сверкающим ангелом и целующимся так божественно и неповторимо. Вот и теперь он прикоснулся к ее губам, она трепетала и ждала, не закрывая глаз. Словно бабочка задела ее невесомыми крылышками, но тлеющий в сердце огонек тут же вспыхнул, обжигая душу пожаром страсти.

— Хочу домой, — захныкала Ангелина.

— Жаль, что твои принципы не позволяют тебе заниматься любовью в машине, — на свой лад переиначил ее высказывание Анатолий.

— Если бы на улице было тепло и темно, если бы мы были где-нибудь на природе, если бы я была сопливой девчонкой… — взялась перечислять все «если» принципиальная женщина.

— Ладно, поехали, — Анатолий снова завел машину. — Скорее рак на горе свистнет, чем ты пойдешь на поводу естественных человеческих желаний.

— Ты думаешь, к чему ты призываешь человечество? — улыбнулась ему упрямая пуританка. — Тебя послушать, так всем нужно разрешить совокупляться где угодно и с кем угодно.

— Не-е-ет, не передергивай. Я ни к чему не призываю человечество, — покачал головой Анатолий. — Я призываю только одну тебя…

Сердце Ангелины бешено заколотилось, гортань стиснуло огненным обручем. Она сглотнула слюну, чтобы унять волнение и не повернуть машину, вопреки всем дурацким правилам и принципам, в ближайшую глухую подворотню. Но совесть и долг в который раз взяли верх над плотью, правда, она поклялась себе, что вечером сполна наверстает упущенное. Такими мужчинами, как ее Анатолий, нельзя пренебрегать!

Они быстро добрались до районной больницы и еще издалека увидели броский малиновый «гольф» Виолетты Павловны, чрезвычайно падкой до всех оттенков красного цвета. Ангелина вспомнила, какое впечатление произвела на нее сиятельная дама при первой встрече, когда они условились показать Виолетте Павловне квартиру Платона Платоновича. На встречу с агентом недвижимости клиентка явилась с тщательно уложенными кудрями, выкрашенными в красный цвет, подведенными глазами, бровями, нарумяненными щеками, алыми губами, лаком на ногтях в тон помады, в красном берете, красном шарфике, красных перчатках и красных лакированных сапожках. Но активность и оптимизм, исходящие от энергичной пенсионерки, так органично сочетались с ее экстравагантной внешностью, что эффект красного дня календаря очень быстро исчез, сменившись ощущением праздничного фейерверка. Недаром Платон Платонович, влюбившись в Виолетту Павловну с первого взгляда, окрестил даму сердца «клубникой со сливками». Крутобедрая, большегрудая Виолетта Павловна, словно пава, выступала рядом с Платоном Платоновичем, а он, худощавый и спортивный, млел и наслаждался обретенным фигуристым счастьем. В отличие от Кати и Ильи скоропалительная свадьба пенсионеров была оправдана долгими годами одиночества и траура по умершим супругам. И теперь, когда «сладкая парочка» нуждалась в помощи, Ангелина готова была прилететь с другого конца света и горы для них свернуть. Не потому, что они по-прежнему оставались ее клиентами, нет, Ангелина чувствовала редкую искренность этих немолодых людей. Они оба были исключительно порядочными, и только рядом с ними Ангелина сбрасывала маску деловой женщины и чувствовала, как очищается ее душа.

Выскочившая навстречу Виолетта Павловна всплакнула на груди у Ангелины. Величественная матрона чуть подрастеряла лоск и уверенность — внезапная болезнь мужа несколько выбила ее из колеи — но старалась держать марку, чтобы Платоша в ней не разочаровался.

— Как мальчишка, как мальчишка! — эмоционально твердила она, рассказывая про его поездку в Елкино. — Зачем, скажите на милость, такие подвиги?! Это в его-то возрасте…

— Любви все возрасты покорны, — отозвался Анатолий строчкой из классики.

— Да, да, конечно, — согласилась с ним зардевшаяся от удовольствия Виолетта Павловна, кокетливо поправляя огненные букольки.

— Из-за чего же он так перенервничал? — пожимала плечами Ангелина. — Документы на дом были в идеальном порядке. Я перед отъездом сама все проверяла. Нужно было лишь еще раз все осмотреть, дать принципиальный ответ и подписать предварительный договор.

— А может, он от радости перевозбудился и не справился с эмоциональным всплеском? — по многолетнему врачебному опыту Анатолий знал, что люди попадают в больницу не только вследствие горя или стрессов. — Сам-то Платон Платонович вам что-нибудь рассказал?

— Как же?! Дождешься от него! — ворчала Виолетта Павловна. — Он ведь у меня, как мальчишка, как мальчишка, — повторяла она с мокрыми от сантиментов глазами.

Седовласый мальчишка лежал на больничной койке с виноватой улыбкой на бледных губах. Самостоятельный мужчина не привык, чтобы вокруг него бегали и суетились, собирали консилиумы и возводили в ранг «пупа земли». Платон Платонович мял уголок пододеяльника с черным казенным штампом на застиранной ткани и смущенно отводил глаза.

— Анатолий, Ангелина! Ну зачем же вы беспокоились… Неловко даже. Это моя королева ради меня переполошила всех родственников и друзей. — Их визиту Платон Платонович искренне обрадовался, Анатолию пожал руку, галантно приник губами к Ангелининой ручке.

— Я вижу, вы молодцом держитесь, — похвалил старика Анатолий. — Жалуетесь на что-нибудь? Может, беспокоит что? — профессионально расспрашивал он, прощупывая пульс больного.

— Жалуюсь! — сознался Платон Платонович. — На жену свою жалуюсь! Ну, прихворнул чуток, с кем не бывает, а она уже вся извелась, с лица спала, с тела исхудала. Вы поругайте ее, доктор, а лучше успокоительное ей пропишите.

— Обязательно, — пообещал ему Анатолий. — Ее поругаем, вас полечим! Мы еще с Ангелиной на вашем новоселье не гуляли, так что поправляйтесь быстрее. Нужно все болезни оставить в старом году и к празднику быть как огурчик.

— Да я же здоров! — хорохорился Платон Платонович. — И выписаться готов хоть сейчас. Не знаю, чего ради меня здесь держат!

— А это я сейчас выясню у вашего лечащего врача. И если он проявил халатность, напомню ему о клятве Гиппократа, — отшучивался Анатолий, поддерживая оптимистичный настрой Платона Платоновича. — Я ненадолго вас покину, а вы пообещайте, что не будете обольщать мою невесту. Виолетта Павловна, глаз с них не спускайте.

— Иди уже, балагур, — Ангелина подтолкнула Анатолия в спину. — От твоих шуточек у здорового через пять минут голова кругом идет, а тут больница…

— Когда генерал веселый, солдату помирать легче, — посмеивался вместе с Анатолием Платон Платонович.

— Я тебе дам, помирать! — пригрозила ему пальцем, словно маленькому ребенку, Виолетта Павловна. — Для чего же я тогда замуж выходила?!

— Не переживай, моя клубника со сливками. Такие красавицы долго в девках не засиживаются! — успокоил жену Платон Платонович. — Я тут по телевизору передачу про негров смотрел. Так у этих басурман женщины руководят племенем и раз в год продают, покупают или обменивают мужчин, будто товар.

— А у этих паразитов все не как у людей, — отозвалась грузная уборщица, размазывая по полу грязь дырявой тряпкой, намотанной на облезлую швабру. — У меня сосед по лестничной площадке — адвокат. Сам у жены живет, а свою квартиру отремонтировал и сдает заезжим клиентам. Я за квартирой присматриваю, убираюсь, продукты запасаю, когда попросят — готовлю. Так вчера мой шустрик негра двухметрового приволок. А я этих брюнетов шоколадных боюсь, как черт ладана. Они, говорят, у себя на родине людей лопают, — уборщица даже перекрестилась от страха. — Утром я, точно мышка, прошмыгнула на кухню, шуршу себе тихонечко, завтрак негру делаю, а сама едва дышу. Вдруг он войдет, что делать?! Я так разволновалась, даже запела, чтобы успокоиться. Завтрак на поднос поставила, постучала в дверь спальни, а негр сбежал и денег за ночлег не оставил. Вот какие негры непорядочные, недаром я их терпеть не могу! — уборщица добросовестно размыла старую грязь, загнав потоки воды под панцирные кровати больных, и ушла в палату напротив.

— Что-то Анатолий запропастился… Пойду его поищу, а то мне еще на работу нужно успеть. — Ангелина выскочила за уборщицей и плотно прикрыла дверь.

— Баба Зина, — позвала она женщину.

— Ну-у-у, — ответила та, — для кого баба Зина, а для тебя, молодка, Зинаида Порфирьевна.

Пришлось Ангелине посвятить Зинаиду Порфирьевну во все тонкости дела Голубева. Смилостивившаяся баба Зина качала головой, жалея несчастного Илью, и по чем свет кляла коварного негра.

— А когда вы в квартиру утром пришли, постоялец ведь еще спал? — уточняла Ангелина.

— Ну-у-у, — соглашалась баба Зина.

— Может, вы его чем-нибудь напугали? Отчего он так поспешно скрылся? — допытывалась она у раскрасневшейся уборщицы.

— Чем я могла его напугать?! — баба Зина одернула передник. — Я сама его боялась. Но у нас в станице, где я выросла, казачки, когда им было страшно, всегда напевали что-нибудь веселое. Это наш старинный рецепт…

— И что же вы пели, баба Зина? — с дрожью в голосе спросила Ангелина.

— Мою любимую песню, — польщенная вниманием баба Зина загорланила на всю больницу: — Черноглазая казачка подковала мне коня. Серебро с меня спросила, труд не дорого ценя. «Как зовут тебя, молодка?» — а молодка говорит: «Имя ты мое услышишь из-под топота копыт». С той поры хоть шагом еду, хоть галопом поскачу: «Катя, Катя, Катерина…» — неотвязное шепчу. Что за бестолочь такая, у меня ж подруга есть. Только Катю, словно песню, из груди, брат, не известь.