"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

А сегодняшний вечер… Нет, Палеч никогда не простит Гусу этот вечер. Палеч спасовал тогда, когда Гус продолжал стоять на своем.

Мы легко прощаем другу его грехи и промахи, зато с большим трудом прощаем ему, когда он заметит их у нас. Ударь его, оскорби — он, пожалуй, простит тебе, но никогда не показывай, что ты нашел у него уязвимое место, иначе он станет твоим врагом, врагом до самой смерти.

То же произойдет и с Палечем: он перебежит к тем, против кого боролся, объединится с ними и окажется более католиком, чем сам папа. Испокон веков путь человека от малого колебания к большому, от большого к полной перемене неизменно одинаков: друг становится твоим врагом, другом твоих врагов! Так бывает всегда с теми, кто стоит на шаткой основе и кому не хватает мужества покориться велениям истины, ведущей его по своему пути.

«Почему сегодня Палеч не говорил об этом? Ведь речь шла как раз об истине, а не о чем-нибудь другом. Для меня не имеют значения согласие или запрещение короля продавать индульгенции. Не важны и последствия, которые я навлеку на себя, если выступлю против индульгенции. Речь идет только об истине. Каждый, кто уклоняется от нее, сбивается с пути и бредет к пропасти».

А Палеч твердил, что Гус, придерживаясь истины, мутит воду и идет на верную гибель. Гус улыбнулся. «Палеч прав: путь, на который я вступил, — думал о себе магистр, — может привести только на костер. Следовательно, по моему и по мнению Палеча, конец одинаков: смута, гибель. Так, или иначе — смерть. Остается один вопрос — какая хуже?

Жизнь и смерть… О чем думать? О жизни! Что нужно делать, пока живешь? Познавать добро и зло, поддерживая всё доброе и преследуя всё злое. Вот что значит жить.

Стало быть, я выбираю не между жизнью и смертью а между жизнью и жизнью — первой, когда влачишь ее в земной юдоли, забыв мечту о прекрасном будущем и потеряв самый смысл бытия, и второй — истинной, пусть даже рано прерванной, но посвященной борьбе за эту мечту».

Гус поднялся. Прохаживаясь по комнате, он неожиданно почувствовал, как приятно ходить, то напрягая, та расслабляя мышцы ног, и глубоко вдыхать смолистое тепло, исходящее от очага. Всё его существо было полно жизни и радости. Им властно овладела горячая, непреклонная мысль: жить! жить! Но неистовый и страстный подъем чувств, угрожавших свести на нет все его рассуждения, неожиданно превратил очаг в костер, а кромешную тьму за окнами — в глухое, темное, немое и грозное ничто. В душе магистра завязалось единоборство между жизнью и смертью.

Словно желая заслониться от каких-то призраков, магистр закрыл глаза руками. Он мысленно представил себе людей, перед которыми решил выступить в Вифлееме. Их сотни, тысячи… Все они спрашивают его: «Ян Гус, как ты поступишь в годину тяжелого испытания?»

«То, что ты завтра выскажешь, решит твою судьбу!» — кажется, так сказал здесь несколько минут назад Палеч.

«Хорошенько подумай и взвесь, прежде чем примешься за дело», — еще раньше посоветовал ему Станислав.

Время не ждет, — пора принять решение, сказать «да» или «нет».

Гус опустил руки. Подойдя к окну, он распахнул его настежь. Свежий ветер пахнýл ему в лицо. Глаза, привыкшие к свету, стали вглядываться в ночную тьму. На фоне ночного неба он разглядел черепичные крыши и белые стены. Взгляд Гуса скользнул по улице. Там, напротив его дома, темнели фигуры людей. Они сняли шапки и поклонились.

— Добрый вечер, учитель! — тихо приветствовали они его.

Гус поклонился им и спросил:

— Вы ко мне?

Нет, конечно нет. Они прогуливались по улице и, заметив свет в его окне, остановились. Люди молчали, но Гус понял их. Он сказал:

— Раз вы пришли сюда, то поднимайтесь ко мне.

Он не знал их, но догадывался, что они не случайно подошли к его дому и бог знает, как долго стояли здесь. Люди объяснили Гусу, что они не хотели мешать ему работать.

Ему пришлось уговаривать их, — только после этого они приняли его приглашение. Они поднялись по лестнице. В комнату Гуса вошли дряхлый беззубый старик, плотник Йира и его друзья — подмастерья Мартин, Ян и Сташек. Гус не знал их имен. Тем не менее, эти люди были хорошо знакомы ему. Он видел их каждое воскресенье в своей часовне и узнал по доверчивым, искренним глазам.

У Гуса не хватало стульев, чтобы усадить их, — юноши сели на пол у очага, и один стул остался свободным.

— Вы — мои прихожане? — спросил их Гус.

Мужчины кивнули ему в знак согласия.

— Что привело вас к моему дому? Вы хотите что-нибудь узнать у меня?

— Да, в Праге ходят разные слухи. Сюда прибыли монахи с индульгенциями — один срам. Мы шли, шли и добрели до твоего дома.

— Хотите знать, что я скажу вам об этом? — спросил Гус.

Гости засмеялись: подмастерья хохотали, обнажив белые зубы, Йира — только глазами, а старик — сжав губы над пустыми деснами и еще более сморщившись.

После такого смеха ответ был уже вовсе не обязателен. Они безгранично верили ему, и сам Гус не мог не ответить им приветливой улыбкой. Между ними завязалась сердечная беседа.