"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

Изабелла вспомнила марающий взгляд глаз Маленфонта, когда тот разглядывал ее уже при свете. Они вспыхнули, как погребальные костры, как только он прознал, кто она такая, и Изабелла невзлюбила его с этого же момента, хотя он и не подавал ей повода, обращаясь с ней безупречно вежливо.

Глядя, как монашка суетится во тьме, Изабелла присела на лавку. Сальная свеча потрескивала. Графиня старалась не дать раздавить себя одиночеству, сознанию, что отсюда она сможет выйти лишь для возвращения к Бьюкену. Пыталась не думать о Брюсе, но тщетно, и это лишь усугубило гнетущее бремя, пригнувшее голову к груди. Пыталась не расплакаться, не сумела.

Потом, к собственному изумлению, подумала о Хэле Хердманстонском.

А в главной трапезной настоятельница слушала, как визгливо смеются ее подначальные, разгорячившись от вина, принесенного их благодетелем, стоявшим наполовину в тени, наполовину в кровавом свете канделябров.

— Обеспечьте ей пищу, вино и безопасность, — повелел сэр Роберт Маленфонт. — И держите подальше от этих гарпий.

— Она что, особая? — поддела настоятельница, и Маленфонт улыбнулся.

— Графиня. Признаю, из Шотландии, зато важная. Могущественного рода сама по себе, да еще породнилась с другим.

Подавшись вперед, он чуть ли не уткнулся клинком своего острого, укутанного тенью лица в ее лицо.

— Особая, как ты говоришь. Стоит своего веса в шиллингах, так что содержи ее в холе и неприкосновенности.

И тут же взял ее жесткими пальцами за подбородок.

— В неприкосновенности, — повторил. — Я не хочу, чтобы хоть одна из твоих подопечных коснулась грязными пальцами этого лона.

Настоятельница отпрянула от него, хотя сердце ее загрохотало, когда он сдернул с нее покрывало и провел пальцами по ее покрытому щетиной скальпу; такая стрижка возбуждала его, и потому она не давала волосам отрастать. От страха и вожделения ее дыхание вырывалось короткими полувздохами; она знала, что он перегнет ее через единственное кресло в комнате, закинет серую рясу ей на голову и возьмет, ворча и пыхтя, как пес. Он поступал так каждую Мессу Христову со столькими монахинями, сколько позволят силы и крепленое вино.

Это и отталкивало, и яростно притягивало ее.

Хердманстон, Восточный Лотиан

Пепельная среда, март 1298 года

Хэл следил за плугом с крыши квадратной постройки Хердманстона, чувствуя, как зудит измазанный золой лоб. Его согревало не только солнце, но и счастье, ведомое всякому в первый день Великого поста при виде полей, выворачиваемых наизнанку, как постель.

За плугом шагал тятя Уилла Эллиота, а двое его братьев метались туда-сюда, прикапывая вытащенных червей обратно в землю и следя за дерганьем хвоста вола, сообщающим, что навоз на подходе, чтобы остановить упряжку и вывалить драгоценный груз в борозду.

Земля была, как свежеиспеченный хлеб: потрескавшаяся от мороза корка, напоенная водой таяния и дождей, согретая солнечной неделей конца февраля и рассыпающаяся крошками, дышащая лихорадочно копошащимися дождевыми червями, — крохотными плугами, взбивающими ее в мягкую постель для овса и ячменя.

Чайки верещали, нож плуга толкал комья на отвал, свежевывернутая земля вздымалась большой волной, переворачиваясь и падая в борозду. Внизу Псаренок пытался научить послушанию терьеров — тявкающих егозистых вертихвостов — и, судя по смеху окружающих, не очень-то в этом преуспевая.

Доносился смех и из каменной часовни, где отец Томас испытывал свое искусство владения кистью в попытке написать пламенного святого Михаила, покровителя церкви в Салтоне, на внутренних оштукатуренных стенах — и вышел перемазанным с головы до ног красной охрой, будто человек, выбравшийся из сточного колодца бойни.

В такой день нехитро забыть о зиме, о войне, о смертях. Об Изабелле. И все же свет не сдержать, и глашатай этого в лице Сима уже вскарабкался на последние ступени, запыхавшись от трудного подъема по винтовой лестнице на крышу.

— Всадник приближается, — проворчал он. — Надо быть, гонец от Брюса насчет выкупа за сэра Генри. На окаянный конец, прокляни Бог всех нотариусов и бумагомарак-крючкотворцев.

С англичанами заключили шаткое перемирие, но набеги продолжались — больше с шотландской стороны, чем с английской, и конец им положила только зимняя погода. Чтобы прийти к соглашению о выкупе, а затем получить охранные грамоты для поездки на юг, потребовалась уйма времени, а погода, державшая север взаперти, уступила каких-нибудь пару недель назад. Промедление просто-таки изводит Древлего Храмовника, думал Хэл. Не говоря уж о жене и чадах сэра Генри, справивших Мессу Христову без мужа и отца.

Он смотрел, как всадник на лошади одолевает широкий простор, пестрящий рощицами, окружающими Хердманстон, поднимаясь на холмы и съезжая в лощинки, так что порой совсем скрывался из виду. И только когда тот подъехал ближе, Хэла начала охватывать тревога — лошадь была в мыле, и гнал он куда спешнее, чем того требовала доставка простой вести о том, что обмен подтвержден.

Гонец был из Рослина — широколицый мужчина, смутно знакомый Хэлу, скорее работник, нежели солдат. Большой палец на его деснице, отметил про себя Хэл, от холода и трудов лопнул чуть не до кости — должно быть, ужасно больно…

Весточка пришла от Толстяка Дэйви, принявшего на себя в Рослине обязанности Джона Фентона.

Древлий Храмовник повернулся лицом к стене.

Окутанные кручиной, они поехали в Рослин, где государыня с чадами, цеплявшимися ей за юбки, ждала с трясущимися губами, едва удерживаясь от слез.

— Сожалею о вашей утрате, госпожа, — поведал Хэл, слыша жестяной дребезг пустопорожних слов.

— Истинно, — присовокупил Сим, тут же попытавшись повернуть разговор на более радостный лад: — Мы поедем на полудень и привезем вашего мужа домой, поимейте в виду, так что найдите в том утешение.

Это и в самом деле принесло утешение, увидел Хэл, хоть и слабое. Он встретился с Толстяком Дэйви в главной зале каменной цитадели, вознесенной на скальном уступе в окружении рва и деревянных и землебитных строений двора. Рослин уже начали перестраивать из камня, но когда Сьентклеров захватили в плен, работы прекратили, чтобы скопить денег на предполагаемый выкуп. Ну, хотя бы они могут начать это заново, уныло подумал Хэл. Двое мертвы, а одного вот-вот освободят, а притом без каких бы то ни было затрат.

Толстяк Дэйви был благодарен за предложение Хэла доставить Древлего Храмовника в Белантродич, как надлежит. Он сам и его одежды, его кольчуга, его экипировка и боевой конь принадлежат Храму в целом; они достанутся другому рыцарю.

Но, похоже, сие не всё. Лицо Толстяка Дэйви, уставившееся на Хэла, было подобно унылой вересковой пустоши, высасывающей жизнь из соболезнующих речей.

— Утрата Джона Фентона, а вслед за тем и сына была свыше его сил, — покачивая головой, поведал Толстяк Дэйви. — Просто слег в кровать и глазел в стену… — Примолк, стараясь совладать с собой, и наконец взял себя в руки. — Кроме одного раза. — Пошарив в своем кошеле, выудил оттуда холщовый мешочек и вручил его Хэлу. — Сказал, уж перед самым концом, что сие должно достаться вам, — сообщил он, подергивая щеками, превратившимися в огрызки былых румяных яблок. — По разным причинам, сказал. И не в последнюю очередь оттого, что вы — единственный взрослый Сьентклер, пребывающий на свободе и в миру.

Хэл подумал о сыне Древлего Храмовника, умершем в Тауэре, почти наверняка удавленном тетивой или уморенном голодом, как Смелый. Внука Генри, отца троих чад, остающихся в Рослине, держат в одном из собственных замков Эдуарда — Бревеле в Глостере, и если повезет, скоро он будет дома — если только Эдуард и дальше будет считать, что выгоды от обретения Фитцварина перевешивают ущерб от утраты пленного Сьентклера. Или просто не будет слишком сатанеть из-за шотландских дел.

Тень его длинна, темна и непредсказуема, подумал Хэл, и скоро Эдуард Плантагенет вернется — и тогда все понесется, как в паводок. Когда Длинноногий обрушит на шотландцев всю свою мощь, обменов не будет; Хэла вдруг охватило паническое желание тронуться в путь, доставить Генри Сьентклера обратно к жене и отпрыскам, прежде чем на мир обрушится свирепый мстительный ураган королевской мести.

Хэл понял, что Дэйви прав: теперь, когда его отец умер, да и сам Древлий Храмовник недвижно простерся в опочивальне по соседству, он — единственный взрослый Сьентклер на свете. Холщовый мешочек вдруг начал жечь ему ладонь.

Перевернув его, Хэл вытряхнул на ладонь перстень, и несколько секунд в ушах у него грохотало, пока он не сообразил, что это вовсе не рослинская печать.

— Истинно, — с ухмылкой подтвердил Дэйви, — признаюсь, я чуток очумел, как увидел его впервой. Думал, Древлий Храмовник предлагает вам ключи от Рослина. Услыхав, что Джон Фентон погиб в Камбаскеннете, он стал чрез меру тихим и богомольным, а весть о смерти сына разбила ему сердце.

— Смилуйся, Христе, над нами всеми, — изрек пораженный Хэл. — Рослин принадлежит его внуку Генри, какового мы доставим обратно живым и невредимым. А после него — его сыновьям.

И принялся разглядывать перстень. Сим глазел ему через плечо.

— Серебро, халцедон, — важно объявил он, а потом без смущения поглядел в вытаращенные глаза остальных. — Чего? Мудрый человек мигом распознает побрякушки. Избавляет, чтоб не копаться у покойника в подмышках наобум, коли можешь взять настоящую блестяшку.

— А что тогда за знаки? — подкинул Хэл задачку потруднее.

С прищуром поглядев на перстень, Сим пожал плечами.

— Рыбешка.

В ответ на безмолвный вопрос во взгляде Хэла Дэйви тоже пожал плечами:

— Я не более сведом. Древлий Храмовник просто отдал его мне, велев передать вам. Только и сказал на сей предмет, что то был стародавний грех.

Хэл внимательно разглядывал перстень. Ряд линий, сливающихся в форме рыбы. Старый христианский символ с римских времен, смутно припомнил он, хотя латинские слова от него и ускользали. Примерил, но на его костяшки перстень не налез.

Стародавний грех… Хэл поежился.