"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

Глава 9

Нортумберленд, на дороге к Хексемскому приорату

Канун праздника Святой Эббы Младшей, апрель 1298 года

Дубы уже разворачивали первые листочки, и мир изливал ликование радугами. Прибыли грамоты, и Хэл выехал со своими людьми, чтобы присоединиться к кавалькаде Брюса; по пути на юг они видели, как коровы обвивают языками свежую зелень, срывают и умиротворенно пережевывают ее; овцы щипали траву за изгородями, почва под плугом становилась коричневой.

— Я думал, Уоллес опустошил этот край основательно, — заметил Брюс отчасти с насмешкой, отчасти с иронией. Казалось, эти свидетельства жизни огорчили его, хотя люди разбегались прочь, в спешке теряя паттены, только бы убраться подальше от кавалькады.

— Люд ведает, где упрятать пару говядок, абы даже луп не настиг, — проворчал Сим в ответ со своеобычным недостатком почтения.

Хэл промолчал, хоть и дивился людям, встречавшимся по пути, занятым пахотой и земледелием в отчаянном уповании успеть выжать из земли хоть скудный урожай, прежде чем летом придет война, даже зная, насколько велик шанс, что все их усилия пропадут вотще. И все же предпочтут сжечь поля и собственной рукой забить скот, только б не отдавать их в руки захватчиков, — как и шотландцы со своей стороны. Как и Святая Эбба, подумал он, собственной рукой отсекшая себе нос и изувечившая лицо, дабы захватчики-викинги сочли ее слишком уродливой для изнасилования. Больше всех страдают невинные.

Для некоторых лето так и осталось несбыточной мечтой, и они наткнулись на свидетельства этого днем позже, проезжая через пышные долины и низкие леса, чувствуя щекочущий кожу пот и зуд укусов звенящей мошкары. Дым заставил путников, клевавших носами, вскинуть головы, и разведчики — люди Хэла на своих крепких гарронах — прискакали галопом с вестью, что по ту сторону моста горит хутор.

— Погляжу, — объявил Брюс и унесся, прежде чем кто-либо успел ему помешать.

Чертыхнувшись вполголоса, Киркпатрик устремился следом, лихорадочно озираясь и жестами призывая Хэла. Тот устало дал шенкеля спавшему на ходу гаррону, с удивлением оживившемуся, услышал, как Сим орет, чтобы Куцехвостый Хоб и Долговязый Тэм пошевеливались.

Это был форпост хексемских владений; вероятно, подумал Хэл, крестьянин, трудившийся здесь, думал, что чем дальше от приоратских старост, тем счастливей будет жизнь. Что ж, он заплатил высокую цену за право рубить дрова, а не собирать хворост, или браконьерствовать ради пропитания и уклониться от нескольких дней пахоты для поместья светлости…

Крестьянин с семьей лежал в овечьем выгоне у тихонько лепечущего ручейка, недалеко от обугленного костяка своего дома; плетенка из прутьев выгорела, но глиняная обмазка затвердела и потрескалась, так что крыша провалилась, а стены устояли, как оболочка гнилого зуба.

Хэл обратил внимание, что все мертвые лежали поблизости друг от друга, а женщины — мать и почти взрослая дочь — остались одеты. Их вывели из дома и убили, не дав шанса бежать и не пытаясь изнасиловать.

— Байстрюки, — проворчал Сим, взмахом указывая на взрытую землю. — Похватали, что нужно, впопыхах, пойдя ради того на душегубство.

— Сколько, по-вашему? — вопросил Брюс, поворачивая коня.

— Двадцать, — объявил Киркпатрик после паузы для изучения изрытой копытами земли, и Сим кивнул в знак согласия.

— А зачем было их убивать?

Вопрос явно пискнул недоумевающий голос Псаренка, и Хэл увидел выражение его лица — озадаченное, но не настолько шокированное, как следовало бы для парня лет дюжины или около того, наткнувшегося на смерть теплым апрельским днем. Он быстро взрослеет, подумал Хэл. И жестко.

— Ради забавы, — с горечью заявил Сим.

— Ради устрашения, — поправил Брюс. — Дабы другие узрели это и боялись тех, кто свершил сие.

— Значит, полагаете, шотландцы?

— Истинно, — ответил Роберт, — хотя и не состоящие в армии. Отставшие и пустившиеся в лупы ради прибыли.

— Мы должны вернуться к главным силам, — тревожно предложил Киркпатрик, пока Брюс аккуратно объезжал на коне разбросанные трупы.

Мать выглядела старой, и смерть отнюдь не была к ней милосердна; и все же она была не старше его собственной жены, когда та умерла, отметил про себя Хэл. Не старше Изабеллы…

— Благо, что дитя убили, — проронил Брюс с шелестом в голосе, продравшим, как кошачий язык, и Хэл моргнул, а потом до него дошло, что тот думает о собственной мертвой жене и Марджори — дочери, оставшейся на его попечении.

— Отец не нянька. Юной деве нужна мать, — продолжал Брюс негромко, чуть ли не себе под нос. При этом он вспомнил собственную дочь — темные глаза, маленькие полные губки, чуть раздвинутые в улыбке, копия матери; он прикрыл глаза при этом воспоминании о пухлом личике куколки, которой так пренебрегал. Лучшее, что он сделал для нее, — это уберег от роли карапуза-заложницы после Эрвина, и это хорошо, потому что с той поры он нарушил все свои клятвы.

— Всадники! — резко крикнул Куцехвостый.

Их было трое — в стеганых куртках и кольчугах, верхом на добрых конях, с самострелами, болтающимися у седел. У всех были маленькие круглые щиты и железные шлемы с полями, а один нес желтое знамя с красным крестом на нем. За ними следовали другие — человек тридцать, мигом прикинул Хэл.

— Герб Норфолка, — пробормотал Киркпатрик Брюсу, и тот кивнул. Роджер Биго, граф Норфолкский, вместе с равными ему Херефордом и Аранделом предоставил бо́льшую часть армии, под началом де Варенна выступившей на защиту Англии. Сии всадники, подумал Брюс, пожалуй, составляют половину конных арбалетчиков этой армии: шпионы доносили ему, что у де Варенна осталось едва ли полторы тысячи пехотинцев и сотня конных воинов.

Во главе ехал высокий всадник с метелкой черной бороды и холодным кинжальным взором, который он переводил с Брюса на Хэла и обратно, озирая гербовые накидки и сюркот с геральдическими знаками. Хэл, со своей стороны, увидел белый щит с тремя зелеными птичками, сложившими крылья на спинах. «Сребро, три жаворонка, зеленые, спина к спине», — отметил он про себя и улыбнулся; Древлий Владыка всегда будет с ним, в каждом увиденном гербе.

— Я думал, вы из приората, — сказал всадник с грассирующим французским акцентом. — Однако вижу, что вы издалека, — люди Каррика, не так ли? Замечу, синий зубчатый крест мне неведом.

— Мы проездом, — благодушно отозвался Брюс. — В приорат. Мы люди Каррика с грамотой utbordh от де Варенна — вам ведом этот термин?

— Я знаю его, — ответил тот чопорно, потом натужно улыбнулся. — Безопасный проезд. Я Фульк д’Алюэ[614].

— О, очень хорошо, — выпалил Хэл, прежде чем успел прикусить язык, и холодный взор остановился на нем. — Жаворонок, — вяло добавил он, взмахом руки указав на щит с тремя жаворонками. — Ваша эмблема.

— А вы?

Дернул же черт за язык, подумал Хэл, но выдавил улыбку:

— Сэр Генри Сьентклер Хердманстонский.

Фульк не улыбнулся в ответ.

— Я думал, сие содеяли вы, — провозгласил он, охватив место трагедии широким взмахом руки. — То были скотты, разумеется.

— Мы к этому непричастны, — ответил Брюс. — Хотя вы правы в том, что это были шотландцы. Возможно, не обошлось и без англичан. А то и гасконца-другого.

Улыбка стала шире, и Брюс понял, что прав: д’Алюэ и всадники у него за спиной — гасконские солдаты удачи, последние остатки выехавших из Стерлинга.

— Да. Сиречь разбойники, — откликнулся Фульк д’Алюэ и устало вздохнул. — Я знал этих людей довольно хорошо. Мы несколько раз заезжали к ним поить коней.

— Можете напоить их теперь, не стесняясь, — отозвался Брюс, и лицо гасконца омрачилось.

— Я и так не стесняюсь их поить, — огрызнулся он.

Всадник со стягом — темноглазый, темнобородый, с темным нравом, негромко буркнул, проведя ладонью поперек горла.

— Позаботься о лошадях, — велел ему Фульк, тяжело спешиваясь. Хэл увидел, как Брюс последовал его примеру, и, бросив взгляд на Киркпатрика, оперся о круп животного и спрыгнул на землю. Ноги затекли, отяжелев, как бревна.

Последовало показное потягивание с кряхтением. Гасконцы увели коней, покинув Фулька и молодого человека, уже спешившегося и укутанного обвисшим знаменем. Расстегнув бацинет, Фульк снял его, потом стащил кольчужный чепец и стеганый подшлемник и потер ладонью коротко стриженные волосы. Без шлема он выглядел моложе, хотя в уголках его глаз залегли суровые морщины.

— Что повлекло вас так далеко на юг?

— Обмен, — ответил Брюс, хотя и, вспылив, испытал искушение заявить этому ничтожному дворянчику, что сие не его дело.

— Мой государь, — напомнил Киркпатрик, — нам следовало бы присоединиться к остальным.

Момент был подгадан с умыслом дать Фульку понять, что Брюс — человек знатный и людей у него за спиной хватает. Однако тот вскинул голову, как борзая, почуявшая красного зверя.

— Вы младший Брюс, — медленно выговорил он, высказав внезапно снизошедшее осознание. — Мятежный граф Каррикский.

— Имею честь, — ответствовал Брюс. — Хотя «мятежный» — это грубовато.

Хэл увидел, что Киркпатрик следит за темнолицым знаменосцем и вереницей спешившихся всадников, ведущих лошадей к ручью, сверкая глазами с одного на другого. Затем обернулся к Брюсу и гасконцу, внезапно широко ухмыльнувшемуся и бросившему шлем к ногам.

— Bon chance[615] вам, государь мой граф, — сказал тот, протягивая руку. Безотчетно приняв ее, Брюс ощутил, что гасконец крепко вцепился ему в запястье, и вдруг на него сошло шокирующее озарение, что Фульк бросил шлем, дабы освободить левую руку, сейчас оказавшуюся у него за спиной…

В этот момент он снова ощутил себя четырнадцатилетним отроком на ристалище в Лочмабене, где Древлий Храмовник — казавшийся старым уже тогда — учил его ратному искусству, впервые дав вместо тупого меча настоящий. Из-за этого Брюс даже не пытался ударить Древлего Храмовника в схватке, и в конце концов рыцарь, прервав бой, поглядел на него.

— Аки мыслишь, — тяжело вопросил он, — за какой надобностью еси здесь, отроче?

— Чтобы обороняться, — без уверенности, полувопросительным тоном угрюмо ответил Брюс.

— Нет, — отрезал Древлий Храмовник, — ибо лучший способ достичь сего?..

— Атаковать?

— Так к бою же, детище.

Брюс сглотнул.

— Вы же без доспехов, сэр, — неуклюже заметил он. — Тогда как у меня есть шлем, кольчуга и подклад.

Сказал это с недовольством, потому что вес доспехов навалился гнетущим бременем, а Древлий Храмовник настоял, чтобы он не снимал их, вступив на бранный двор, пока не покинет его.

— Страшишься, детище?

Негромкий вопрос уязвил Брюса, и Древлий Храмовник узрел выпятившуюся губу.

— Я могу поранить вас, сэр.

— Можешь грезить о том, — хмыкнул Древлий Храмовник, и лицо его прониклось мрачной решимостью. — Аз иду на вы, сударь, по счету три. Сей двор обагрится кровью, и коли не будешь битися со мной всерьез, твоею собственной, клянусь. Сотвори из него воина, рече твой батюшка, коли даже сие его убьет. Так к бою!

Брюс ощутил укол гнева и страха.

— Три! — вдруг выдохнул Древлий Храмовник и пошел на него, так что Брюс вскрикнул, едва исхитрившись отразить обрушившийся с маху удар палаша, и от колокольного звона удара вся рука онемела. Последовали минуты три-четыре его потуг справиться, мечи сверкали молниями, рассекая воздух, и в конце концов Древлий Храмовник с проклятьем отшатнулся, прижав к губам тыльную сторону ладони, задетую клинком Брюса.