"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

«Спаси меня, Боже», — молился он, не находя утешения в молитве, а паче того в лице Хэла, когда они в конце концов встретились в зале Хердманстона.

— Отвезли на полудень, слыхах аз, — сказал он навстречу бесстрастно-холодному взору Хэла. — И ея, и вашего отца. Мы осадили замок Стерлинг, и коли малость повезет, он падет скорее ране, нежели позже, и тогда у нас будут сэр Мармадьюк Твенг, Фитцварин и толика знати пошибом помельче в обмен.

Не дождавшись от Хэла никакого ответа, Древлий Храмовник понурил голову.

— Мы вернем Древлего Владыку, не страшитесь, и, может статься, графиню Бьюкенскую тож — пленивший ея запросит выкуп достаточно скоро.

И встал, ибо ничто не могло заставить его долго глазеть в пол.

— Одначе питаю сомнения, что вы найдете много счастия, возвращая ея мужу.

А затем пришла литания смертей, ввергшая Хэла в громадную серую пустоту, в которую обратился теперь Хердманстон, и отправившая Древлего Храмовника, бичуемого чувством вины, в паломничество на юг за телом. Он сделал остановку в Хердманстоне, чтобы сообщить Хэлу о своих планах, и, переговорив лишь с Симом, уехал прочь с двумя слугами и повозкой, исчезающими темными силуэтами на фоне заиндевевшего пейзажа.

В тот же день, пронизанный шелестом ветра и кружением снега в полузамерзшей грязи, Хэл стоял у серого каменного креста, глядя, как весело распевает малиновка, надувая пламенеющую грудку, будто пришла весна.

Маленькая недостроенная каменная часовня поблизости, возвести которую отец упросил францисканцев из Салтона, совсем заиндевела, превратившись всего-навсего в холодную катакомбу для мощей его матери и погребальную урну с ее сердцем. Теперь ее муж ляжет рядом, и Уилл Эллиот терпеливо, с любовной тщательностью вырезал знаки, которые отец Томас, францисканец из Салтона, входивший в цену часовни, начертал в качестве руководства на домовине.

Hic est sepultus Sir John de Sientcler, miles militis[612].

Со временем в часовню перенесут и мощи жены и сына Хэла. Со временем он увеличит ее во славу Сьентклеров Хердманстонских и со временем упокоится в ней сам. И все же, несмотря на зеленую тоску, Хэл не мог всей душой отдаться мыслям ни об этом выстуженном месте, ни о самом кресте, ибо гадал, где Изабелла и как идут дела у нее.

Сима никто не ждал, не считая пары-тройки женщин, которые с радостью заключат его в объятья, и иного дома, кроме башни в Хердманстоне, у него не было. К собственному изумлению, он обнаружил, что его и остальных приветствуют как львов и героев, что все, кто бился в Камбаскеннете на стороне Уоллеса, удостоены уважения и чествования.

Псаренка ждали восторг соломенного матраса у огня и две горячие трапезы в день, пусть и скудных. И все же тоска по Лисовину Уотти бередила душу, будто Хэл потерял что-то ценное.

Прикатив в Белантродич, они застали Древлего Храмовника стоящим над заключенными во гроб останками отца Хэла. Крышка была снята, открывая взорам его спеленутое тело, подернутое инеем обнаженное лицо, осунувшееся и голубоватое… царил такой мороз, что в свинцовой подкладке гроба не было нужды, но Древлий Храмовник все равно позаботился о ней, и ходили слухи, что ради этого свинца он ободрал сточные желоба и кровлю Хексемского приората.

Его собственное лицо ошеломляло всех, кто его видел, ибо смерть сына, тяжким ударом обрушившаяся на него после утраты Джона Фентона, свирепо грызла его своей собачьей пастью. Его бледные щеки ввалились, под глазами обозначились синие круги, и сутулость его костлявых плеч пугала всех, кто всегда считал Древлего Храмовника несокрушимым. Хэл вспомнил, как всего лишь пару месяцев назад тот возглавлял атаку по мосту, разя своим молотом направо и налево, и на миг ощутил давнюю любовь к этому человеку.

Хэлу подумалось, что если Хердманстон черным саваном окутало горе, то оно просто душит Рослин, где сейчас женщина оплакивает своего мертвого брата, пропавшего мужа и умершего отца мужа, а ее малые дети стоят рядом в растерянности. «Древлий Храмовник, — думал Хэл, — служит раствором, скрепляющим камни Рослина, не давая им осыпаться слезами, и сколько б я ни винил его за то, что он толкнул моего батюшку навстречу гибели, ненавидеть его я не могу».

А все это выпало на долю победителей.

Древлий Храмовник поприветствовал Хэла кивком, изумившись краткому мгновению объединившего их теплого чувства, продлившемуся не долее взмаха птичьего крыла.

— Хвала Христу, — сумел прошелестеть он.

— Во веки веков, — прозвучал напевный ответ, и оба осенили себя знаком креста.

Больше в Белантродиче поделиться было почти нечем — у входа в забитые народом ворота территории храма их поджидала угрюмая толпа — отчасти попрошайничающая, отчасти негодующая, — буквально пожиравшая взглядами их самих и их лошадей.

— Будь здесь, — велел Хэл Куцехвостому Хобу, озираясь. — Мы с Симом выясним, есть ли возможность найти здесь постой. Если оставить лошадей без присмотра, к нашему приходу их уже съедят.

Кивнув, Куцехвостый поглядел на Джока Недоделанного, Псаренка, Уилла Эллиота и горстку прочих членов отряда, пожалев, что перед выходом они не вооружились получше.

Едва переступив порог каменного храма, где царил такой холод, что дыхание вырывалось изо рта облачками пара, Хэл вдруг застыл в полушаге, так что Симу пришлось извернуться в танцевальном па, чтобы не наступить ему на пятки. Он было бросил на Хэла сердитый взгляд, но тут увидел, что его остановило.

— Хердманстон, — мрачно кивнул Брюс. Он выглядел сытым и ухоженным, здоровым и молодым, кутаясь в отороченный мехом плащ. Киркпатрик тенью маячил у него за спиной, а позади него стояли угрюмые рыцари с окладистыми бородами, в одеждах черных, как вороново крыло, с белыми крестами ордена Святого Иоанна.

— Вы живо поспели, мой государь, — сумел найтись Хэл, — ведь отец мой умер не более пяти дней назад.

Брюс хмыкнул, задумчиво выпятив губу, хотел было солгать, но решил, что Хэл заслуживает лучшего.

— Я пришел не ради вашего отца, — объявил он, — хотя тем не менее сие и есть горькая утрата. Погиб славный человек, и сражался он за доброе дело. — С полуулыбкой склонив голову к плечу, присовокупил: — Вы тоже за него сражались, слыхал я. Сдается, шотландцы — прирожденные бунтари, сэр Хэл; в оное время вы ухитрились бунтовать даже супротив меня.

— Удачное предчувствие, — бесстрастно ответил Хэл, согнав улыбку с лица Брюса.

— Что ж, славно, что вы победили, — парировал он, — иначе более не пребывали бы в лоне моего попечения.

Хэл промолчал, понимая, что по-прежнему прикован к Брюсу благодаря своей вассальной верности Рослину. При всем своем пылком стремлении выступить против пленителей потомков Древлий Храмовник был не настолько глуп, чтобы связать себя с Уоллесом, пусть даже победителем. После всего случившегося, с горечью подумал Хэл, хорошо, что государь Рослинский попридержал свою натуру, хоть и поздновато.

Приняв молчание Хэла за пассивное признание его упрека, Брюс смягчился и улыбнулся ему, кивком головы указав туда, где знакомая фигура, укутанная в шерстяной плащ, шествовала сквозь толпу, тянущую руки в мольбе, игнорируя всех с мягкой, застывшей улыбкой.

— Я прибыл сюда с парламента в Торфичене вместе с оным Джоном Стюардом, — изрек Брюс с лицом, подобным ледяной стене, — поведать Уоллесу, что Мори скончался. Поелику, похоже, он чересчур занят, дабы прибыть самолично.

— Скончался в день святого Малахии, — пророкотал Стюард, подоспевший к последним словам; Хэл увидел, как Брюс поморщился, и это его озадачило, но лишь на миг. Еще одна смерть; но теперь его чувства настолько занемели, что утрата сэра Эндрю Мори, балансировавшего на грани смерти с самой битвы при Камбаскеннете, едва затронула их.

— Это проклятье, павшее на него, если ни на кого больше, — многозначительно произнес Стюард, и Брюс сумел изобразить улыбку, внутренне присовокупив к груде проклятий еще одно в адрес всех, кто с постоянным занудством поминал всуе святого Малахию.

— Проклятье для всех, — пробормотал Киркпатрик, — поскольку теперь Уоллес остается единственным героем державы и командующим армии.

Бросив на него испепеляющий взгляд, Стюард с дрожанием завернулся в плащ поплотнее.

— Именно так. Теперь мы утвердим его как единственного Хранителя, как согласились в Торфичене.

— Именем короля Иоанна Баллиола, — с изрядной долей желчи добавил Брюс.

— Действительно, — любезно отозвался Стюард. — Епископ Уишарт сказал бы то же самое, не постись он в Роксбурге в плену у англичан — сколь болезненная утрата для королевства…

И улыбнулся в лицо Брюса, искаженное бурей чувств.

— Ну, хотя бы все нобили королевства наконец снова вместе. Вы и граф Бьюкенский, Комин Баденохский и все мы, остальные gentilhommes, будем стоять плечо к плечу, как стояли в Торфиченском парламенте, улыбаясь и соглашаясь. Раны Господни, коли я могу снести сие, так и вы сможете.

И смогут, поскольку альтернативой на роль Хранителя, видел Хэл, выступает либо Рыжий Комин Баденохский, либо Брюс, а ни та, ни другая клика на это не согласится. Стоит ли удивляться, что парламент учинили в Торфичене, в прецептории рыцарей Святого Иоанна, давно славящейся как убежище, которое вряд ли осквернят убийством. Занимаясь вопросом, что мог бы на это сказать Уоллес, Хэл жалел, что вообще оказался здесь, снова угодив в самую трясину. Хотя бы Хердманстон послужил передышкой от всего этого…

Для приличия поучаствовав в светской беседе достаточно долго, он удалился, до зуда в пояснице чувствуя неотступный буравящий взгляд Киркпатрика. Того Хэл и знать не желал, считая его не лучше Бьюкенова цепного пса Мализа. Смерти Фицральфа и Лисовина Уотти терзали его, не оставляя в покое, ибо он знал, кто в них повинен — Раны Христовы, да всем им известно, кто в них повинен, — но не мог предъявить доказательств, дабы привлечь его к ответу.

День был такой, что и черный пес взвоет. Промозглый, вымороженный мир переполняли страдания — от мук голода живых до потаенной скорби по мертвым. В вихре событий погрузка отца в повозку прошла чуть ли не между прочим, ибо истинным делом для Белантродича было обеспечить, чтобы великие и достославные согласились сделать Уоллеса единственным Хранителем, раз Мори скончался.

Дело было непростое для каждого, особенно для Хэла и хердманстонцев, потому что графа Бьюкенского отделяло не более двух десятков шагов от его родственника — низкорослого Рыжего Джона Комина с чопорно застывшим лицом, выступавшего от имени своего отца — больного Черного Джона, государя Баденохского.

И хотя Бьюкен был графом, значение имел только коротышка Рыжий Джон, поскольку именно он — после самого Баллиола — был облечен первостепенным правом притязать на шотландский престол в противовес Брюсам.

Бьюкены и Комины волками смотрели то на Брюса, то на Хэла, пока тот и остальные стояли, ощетинившись, как сторожевые псы на тонких поводках, не сводя глаз с Бьюкена и крадуна у него за спиной — Мализа Белльжамба. Их отнюдь не утешил вид его побитого лица со сломанным носом, хоть ему и хватало ума помалкивать и держаться вне поля зрения людей, готовых, как он знал, ринуться на него, обнажив клинки.