Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Слушаюсь, ваша светлость! Когда прикажете отбыть?

— Коновницын заготовит приказы, немедля и отбудешь. А теперь расскажи, голубчик, что государь, каким ты нашёл его?

Не менее других конфидентов посвящённый в стихийные эволюции двора, Кутузов не мог просто так, без задушевной беседы отпустить флигель-адъютанта императора. Фельдмаршал рассудил, что приветить царского любимца, особливо после вынужденной сдачи Москвы, которую ему вряд ли простят, и запоздалого письма Александру, объяснявшего царю содеянное, которое он датировал четвёртым сентября и отправил днями курьером, будет отнюдь не лишним.

— Государь исполнен решимости покончить с нашествием, уповая на таланты вашей светлости, — с учтивой любезностью отвечал Чернышёв, успевший вкусить немалой толики нюансов придворной жизни.

Упомянув о посещении Ярославля, тамошних настроениях и неутомимой деятельности их высочеств по организации ополчения, он исподволь навёл разговор на Овчарова, многозначительно присовокупив, что государю известно о его миссии в стане Наполеона.

— Покажешь его завтра, когда придёшь за приказами, — объявил свою волю командующий на прощание.

Пока полковник визитировал фельдмаршала, Овчаров прохаживался вдоль дворцового крыльца и с интересом оглядывал украшенные великолепными эполетами мундиры, отливавшие золотом позументов и алмазными россыпями нагрудных звёзд, кои беспрестанно сновали возле Главной квартиры. Ему никто не мешал. Занятые собой, их обладатели не замечали скромного просителя в штатском. Помимо военных — понятно, они составляли большинство, — на парадное крыльцо всходили и исчезали в распахнутых настежь дверях гражданские разных сословий: окрестные помещики, купцы, лекари, евреи и даже крестьяне, весьма, впрочем, немногочисленные. У всех них имелась надобность к главнокомандующему.

Зазвонил благовест. Овчаров поднял голову, вслушиваясь, откуда идёт колокольный звон. Отойдя саженей пятьдесят в сторону от крыльца, он увидал стоявшую на высоком холме аккуратную каменную церковь, над притвором которой архитектор устроил звонницу. Звук колокола, безбрежный и чистый, плыл над опоясывавшей холм рекой, заполняя собою чуть подёрнутый нежной желтизною парк, и широко разливался по округе. На лице Овчарова отразилось удивление, сменившееся трепетным благоговейным умилением. Мысли об Анне, неотступно преследовавшие Павла всю дорогу до Красного, унесли его в Мятлевку, и он представил себе их новое свидание, где он, возможно, осмелится объясниться с ней. Проходивший мимо священник будто угадал его намерения и перекрестил Овчарова.

— Рождество Пресвятой Девы, сын мой, есть начало нашего спасения. Ещё не сам Господь Спаситель мира рождается, а его Пречистая Матерь, не самое солнце мира восходит, а токмо предрассветная заря занимается, как бы утренний ветер разносит во все концы мира благую весть о скором появлении солнца, — торжественно провозгласил он, не отводя глаз от Павла. — В великий день сей воскреснет слава Отечества нашего и приблизится погибель супостата окаянного! — вновь осенил крестным знамением священник Овчарова.

— Да будет так, отче! — только и проронил сдавленным голосом он, не в силах произнести большего от переполнявших его чувств. «Сегодня же осьмой день сентября, День рождения Пресвятой Богородицы!»[44] — дошёл до него смысл слов священника, и он понял причину колокольного благовеста. Желание поблагодарить участливого батюшку с неизъяснимой силой колыхнулось в нём, но тот был уже далеко. Размеренной поступью пастырь шёл напрямик к парадному крыльцу дворца Салтыковых…

— О чём задумались, Овчаров?! — Чернышёв свалился как снег на голову.

— Да вот, батюшку встретил. Видать, к светлейшему спешил.

— Много их там всяких! — брезгливо махнул рукою полковник. — Вся передняя гудит! Один дурак от ретивости неуёмной аж водицы хлебнул в Страданке! Вздумал её вброд перейти!

— В Страданке? — не понял, о чём идёт речь, Павел.

— Ну да, в Страданке. В речке, на которой церковь с усадьбой стоят.

— А где же тогда Пахра?

— Страданка впадает в Пахру, на которой стоит само сельцо Красное, — покровительственно пояснил Чернышёв, только что сам узнавший об особенностях местной топографии в ставке главнокомандующего.

— Так, говорите, у светлейшего много посетителей?

— У светлейшего — в точности не знаю, — усмехнулся он, — а вот приёмная его полна-полнёхонька. Священнослужители ещё ладно, люди духовные, купцы тоже по делу, лекари запросто в Главную квартиру не сунутся, о жидах я не говорю, а вот помещики[45] — те явно совесть потеряли! — А в чём незадача?

— А в том, любезный Павел Михайлович, что оные господа в лихую для Отечества годину о кармане своём одном тщатся.

— О кармане? — Овчаров не понял, куда клонит Чернышёв.

— Помещики отдают свои сено и овёс за расписки, — с удовольствием пустился в объяснения полковник, не задумываясь, что собеседнику не хуже него известна существовавшая практика. — Положим, приезжает фуражир с командой или какой провиантмейстер в чьё-то имение с предписанием за подписью и печатью командира полка и требует такое-то количество овса или провианта для своего эскадрона. Ему отпускают требуемое, а тот оставляет расписку. Так, мол, и так, получил с господина такого-то сена столько-то пудов, овса столько-то четвертей, соломы столько-то возов, или стояли мои люди на постое, харчевались и издержали такое-то количество провианта и свечей сожгли столько-то фунтов. С сей распиской помещик отсылает своего старосту в эскадрон, чтобы тот получил квитанции, после чего староста едет в штаб, где тоже получает квитанции, и уже с этими квитанциями помещик является в комиссию для получения платы наличными деньгами[46]. Токмо разумею, что с убытками своими господа помещики могли бы повременить. Как-никак судьба Отечества решается. Ежели по бедности, положим, тогда конечно. Токмо действуй ты по установленному порядку, и не лезь со своими дрянными бумажками к фельдмаршалу! У его светлости и без того голова пухнет!

— Да, негоже его светлости подобными просьбами докучать, — задумчиво протянул Овчаров, хотя не во всём соглашался с Чернышёвым.

Сам помещик, из последних сил тянувший имение, он успел узнать истинную цену деньгам и труду селянина. Суждения великосветского барина Чернышёва не находили отклика в его сердце, но он предпочёл промолчать. Слишком многое стояло на кону.

— Ну да не беда! — улыбнулся Чернышёв. — Его превосходительство генерал-лейтенант Коновницын с подобными наглецами сладит. Пойдёмте-ка лучше ко мне во флигель, мне господин квартирмейстер полковник Толь отвёл там комнатку. Пообедаем да про наши оказии потолкуем, — кивнул в сторону довольно поместительного здания полковник и первым зашагал к нему. — Кстати, а вам известно, кто ранее владел усадьбой? — поинтересовался он по дороге.

— Слыхивал, это родовая вотчина Салтыковых, стало быть, они ею и ранее владели. — Овчаров вспомнил, что ему рассказывал Федька про сельцо Красное.

— Так-то оно так, токмо после смерти одного из Салтыковых заправлять здесь принялась его вдова, большая любительница батогов, пыток и разного рода изощрённейших смертоубийств. Причём издевательства свои оная особа чинила над молодыми девками да бабами, мужиков особливо не трогала.

— А-а-а, так эта та, которую Салтычихой прозвали! Изверг в женском обличье. Батюшка, покойник, помнится, сказывал, что суд над ней не один год тянулся, Сенат её дело рассматривал.

— Токмо господа сенаторы струхнули на себя страшное решение принять и вердикт окончательный на матушку императрицу, да будет благословенна память её, возложили. Ну а государыня миндальничать с ней не стала и пожизненно в темницу заточила. Вот и пришли, господин ротмистр. Прошу! — Чернышёв отпер дверь, и они оказались в просторной светлой горнице, обставленной богатой вычурной мебелью, где за перегородкой виднелась кровать с целою горою перин и подушек. — Прохор! — высунувшись в открытое окно, кликнул он курившего самосад денщика. — Собери закусить. И про шампанское не забудь, бездельник, у меня гости!

— Однако ж вы молодец, Овчаров! Это ж надо так всё ловко обставить! — не уставал удивляться и хвалить Павла Чернышёв, когда тот поведал о своих приключениях. Причём начал он свой рассказ с той самой минуты, когда неприятель пошёл приступом на Королевский бастион Смоленского кремля. — Выходит, вам до́лжно возвращаться, и чем скорее вы предстанете пред очами Наполеона, тем более выиграет наше дело. Французы, поди, уж вас обыскались!

— Разумеется, господин полковник, воротиться следует. Но войдите в моё положение! Ежели я попаду в руки наших, после того как…

— Да-да, я разделяю вашу тревогу, ротмистр! — в запальчивости перебил его Чернышёв, откупоривая бутылку и намеренно забывая, что Овчаров давно уж в отставке. — Вот как мы поступим. Я говорил о вас светлейшему, и он приказал привесть вашу милость к нему. Думаю, аудиенция состоится завтра. Государю я тоже доносил о вас и показал его величеству ваши произведения. Император остался доволен. После, — Чернышёв задумался на минуту, — надлежит узнать, где сейчас пребывает Ростопчин, и, ежели его сиятельство здесь, в Главной квартире, представить вашу особу графу… И вот, пожалуй, что ещё. Надобно составить на вас что-то вроде охранной грамоты, где будет ясно прописано, кто вы, по чьему приказу и чем занимаетесь у Наполеона. Это в случае чего объяснит вашу комиссию и оправдает вас.

— Сие было бы решительно к месту! — горячо поддержал Павел идею Чернышёва с охранительным листом.

— Однако ж вам надлежит спрятать оную бумагу куда подальше. Не приведи Господь, она попадётся на глаза французам.

— Я зашью её в своё платье, а затем, перед самой Москвой, передам в надёжные руки. — При воспоминании об Анне Павел смутился и покраснел.

— Надёжные руки или ручки?! Шерше ля фам! Не так ли, господин Овчаров! — заговорщически рассмеялся разгорячённый выпитым Чернышёв.

— Ваша правда, господин полковник. Вам, однако, не занимать проницательности, — пребывая в сокровенных мечтах, признался он.

— Тем и живём, сударь мой, тем и живём! — не смог отказать себе в похвале Чернышёв. При этом один его рыжий ус оттопырился, в глазах замелькали черти, и всё пылкое лицо его дышало довольством и развязностью.

— Стало быть, завтра мне предстоит увидеть светлейшего!? — перевёл разговор на деловой лад Павел. Говорить с Чернышёвым об Анне ему не хотелось, особенно, наблюдая перед собой его цветущую, не в меру заинтересованную донжуанистую физиономию.

— Вам представится счастливый случай познакомиться с фельдмаршалом. Надеюсь, он не оставит вас в своих милостях и окажет покровительство. А сейчас мы расстанемся. Я обещал проведать моего доброго приятеля Васильчикова, у него собирается компания на вист. Пара-другая партиек, знаете ли, не помешает. Вы же можете остаться у меня без всяких церемоний, мой денщик вам послужит. Кстати, он ночует в сарае во дворе. — Чернышёв вспомнил про приглашение князя и решил немедля отправиться к нему.